Light VI: Удар (2/2)
«Он борется с кем-то гораздо опаснее всех предыдущих преступников…»
Выходит, с собою самим? Если эта борьба и велась, понимал Лайт, то в первые дни; если Эл играл даже с Ватари, тогда сейчас его бессознательное состояние, сменившееся крайне редким для него сном, могло только сыграть на руку. Если нет, если Ватари всё это время ему помогал, то, по крайней мере, Лайт сможет точно об этом узнать, чтобы в дальнейшем действовать с учётом этого обстоятельства.
Клочок бумаги в руке был той вещью, которая опровергала любую возможность остаться с Эл, объединиться с Эл. Ясно вспомнился тот «идеальный» мир, в котором остались бы только те, кого Эл посчитает потенциально неспособными на проявление зла и жестокости, даже непреднамеренных, на проявление глупости, даже случайной. Вот только предлагаемый «критерий отбора» посеет кругом пустоту и несчастье, и это изменит даже добрых и честных людей, толкнёт их к какому-то краю, и круг вновь замкнётся, и, если бы Эл имел ясный ум, он бы сумел понять это в одну секунду. Не могло быть ни шанса стать кем-то одним, их борьба продолжалась, как будто им с Эл всегда суждено было оставаться по разные стороны.
— Ватари-сан, — голос Лайта наполнился страхом, смятением, всем тем, что всегда его наполняло, когда Лайт предполагал, что Кирой может оказаться он сам. — Если честно, я… я хотел бы увериться, что я действительно не могу иметь никакого отношения к этой смерти. Сейчас голова идёт кругом, всё спуталось, я едва помню, что… что со мной было тогда, прежде чем Эл лишился чувств, — он говорил тихо, но отец, Айдзава и Моги, охваченные своей дискуссией ярости и отчаяния, не обратили бы на них никакого внимания, даже если бы Лайт закричал. — Если он лишился их из-за меня, если Мацуда умер из-за меня, я должен быть арестован и осуждён.
Ватари смотрел на него очень скептически, совершенно не веря его игре.
— Мы знаем, как действует оружие Киры, Ягами-сан.
— Мы знаем, что оно предполагает потерю и возвращение воспоминаний, что, очевидно, может неограниченно повторяться! — на самом деле количество таких повторений не было неограниченным, Лайт как-то узнал это от Рюка, но Лайт-не-Кира, несомненно, рассудил бы именно так.
— О чём вы просите? — сквозь безупречную вежливость проникали тени хорошо скрываемых подозрительности и недовольства.
— Только о подтверждении моей невиновности в его смерти, — чуть хрипло, уверенно, искренне, насколько было возможно. — Я ведь знаю, Рюдзаки расставил свои камеры абсолютно везде… С двух до трёх — нет, всю ночь — очевидно, мы с ним находились в той комнате, куда затем пришли и вы. Я просто прошу показать мне те записи.
Их с Ватари взгляды встретились, едва только он договорил. Лайт не знал, что тот пытался в нём выискать, вызывая сильное ощущение считывания любых мыслей, однако сейчас ему и правда нечего было скрывать. В предшествующем смерти Мацуды разговоре он не был скомпрометирован и в четверть от того, насколько Эл выдал себя. И теперь либо Ватари покажет ему настоящие записи, либо предоставит их отсутствие или поддельные, что без слов скажет о том, что они с Эл по-прежнему заодно. Конечно, нельзя будет сделать однозначный вывод в том случае, если Ватари откажет ему прямо сейчас…
— Хорошо. Как вам будет угодно, — кивнул тот, и Лайт выдохнул, пряча своё облегчение.
— Я хотел бы сделать это также в присутствии моего отца, — попросил он ещё об одном. — Если я всё-таки окажусь Кирой, он первый никогда не позволит мне избежать наказания.
Цель этой просьбы, конечно, была другой, но Ватари кивнул и на это; сейчас Лайт не мог точно определить, шло ли всё в точности с планом Эл или его собственным планом, кто кого вёл и запутывал, кто имел преимущество и форсировал выигрышный для себя эндшпиль, однако вот-вот очень многое должно было проясниться.
Ватари, как и ожидалось, не стал приводить их куда-то в служебное помещение, полное мерцающих экранов, одновременно отображающих каждый уголок штаба и, вероятно, не только его (просто Лайт не раз представлял себе что-то подобное: как Ватари, это не вполне человеческое существо, днём и ночью сидит в такой комнатке и неустанно следит за целым миром, если только не занят изготовлением сладостей для Рюдзаки). Ватари привёл их в одну из комнат пятнадцатого этажа: совершенно пустую и необжитую, кроме стоящего на столе новенького ноутбука наподобие такого, какой использовал Эл.
Если это служило чем-то вроде его личных комнат, тогда, очевидно, такие имелись едва не на каждом из этажей для лучшего доступа Ватари к любой точке здания огромных размеров в любую секунду.
— Твоя зацикленность на том, что ты можешь быть Кирой, уже нездорова, Лайт, — мрачно сказал отец, войдя внутрь последним. Он был не рад сюда направиться, он был не рад этой безумной идее своего сына и тому, что Ватари её поддержал. В отличие от Ватари, его мотивы, его действия, его мысли, прямые и острые, как сталь, всегда легко было прочесть или предугадать. Когда отец в последний раз удивил Лайта, заставив по-настоящему поверить, что в самом деле покончит с ним, с Мисой, а затем и с собой самим, это было причудливым планом Эл, какой пришёл бы в голову лишь ему. — Моги прав, хоть его формулировки совершенно недопустимы. Ты словно подозреваешь себя даже больше Рюдзаки.
— Я просто хочу найти истину, сколь бы ужасной она ни была, — прошептал Лайт.
— Лайт, ты…
— Прошу вас, — Ватари включил ноутбук и уже спустя пару секунд вывел на экран запись, о которой Лайт и просил, настоящую или фальшивую. — Какое время вам требуется?
Лайт в этот же миг шагнул ближе в порыве всё прояснить. Отец выдохнул непритворно устало и горько.
— Давайте хотя бы минут за десять, на 2:45? — а затем Лайт заговорил потрясённо, как будто ему, вместо полноценного сна проводящему ночь за расследованием смерти коллеги, что-то совсем очевидное пришло в голову лишь теперь: — Но если… если Кира может управлять обстоятельствами и временем смерти, тогда я мог это сделать, ещё даже не будучи прикованным к Эл, в тот период, когда он освободил меня! Что означает, что эта запись совсем не докажет мою непричастность. С другой стороны, я хотя бы смогу вспомнить… заполнить внезапный провал…
— Очнись, Лайт! Приди в себя!
Однако он потерянно отмахнулся от слов отца, потому что уже разглядел на экране себя и Эл, их двоих, ещё не сошедшихся в схватке, но замерших на расстоянии одного шага. Видео ещё не воспроизводилось, но конкретный кадр, вырванный из череды остальных, был настолько истинным, насколько мог: ноутбук неосторожно выронен, руки Лайта практически касаются чужого воротника, они оба видимо распалились, увлечённые только друг другом. Ватари нажал на какую-то комбинацию клавиш, и рядом открылось изображение с другой камеры, позволяющей вблизи видеть их лица.
— Почему вы оба не спите? — отец, очевидно, нахмурился, для понимания чего вовсе не требовалось оглядываться назад, на него.
— Может быть, потому что один из нашей команды вот-вот умрёт, — Лайт просчитывал, как объяснит остальным свою неуверенность в самом себе и свои так называемые вспышки беспамятства, когда придёт время окончательно доказать его невиновность. Скорее всего, тем, что непрекращающаяся тревога несколько затуманила его сознание, ведь когда ты постоянно подозреваешь кого-то — себя — в чём-то совершенно ужасном, то появляется ряд ложных признаков и паранойя может принять очертания самой истины. Несложный психологический эффект наверняка сведёт на нет некоторые нелогичности, к которым Лайт сейчас вынужден прибегать.
— Может быть, Лайт не знаком с этим фактом, ещё не успев узнать данную область в своём обучении, — тем временем заговорил Эл без всякого предупреждения со стороны Ватари, и Лайт вздрогнул, в чём не было никакого притворства, — но многие преступления или трагедии можно предсказать наперёд путём анализа личности и поведения человека. И для устранения первых едва ли достаточно только посеять всеобщий страх, ведь у преступника всегда останется шанс быть невычисленным, а от вторых Кира вообще не предоставляет никакой защиты. Таким образом, идеальный мир по методике Первого Киры — не более чем утопия.
— О чём вы говорите? — спросил отец, не понимая. Лайт ничего не ответил. Ватари сощурился, что-то пробормотал; Лайт прислушался, неуверенный, что это был знакомый ему язык.
— Ты лжёшь мне, — сказал он сам; звук, проходящий сквозь динамики, не был стопроцентно чистым, и, наверное, этим можно было воспользоваться, чтобы подделать, «исправить» какую-то запись. Но пока не наблюдалось никаких изменений. — Ты не можешь говорить эти вещи всерьёз. Четвёртый Кира походя разрушит весь мир, если станет записывать в тетрадь каждого, кто ему не понравится.
— О, — отец, вероятно, нахмурился снова: то, что они с Эл в без четверти три спорили о Четвёртом Кире, стало для него очередной неожиданностью. И сколько их ещё может случиться, мысленно добавил Лайт, непроизвольно касаясь своего доказательства в кармане снова и снова, точно пытаясь увериться в его реальности.
— Лайт так полагает? — парировал Эл почти мгновенно; Лайт ждал, ждал, ждал, пока появится хоть какое-нибудь расхождение. В конце концов, вероятность такого развития события была выше 60%, и… нет, нет, раздражённо сказал он себе, он не мог начать мыслить как Эл, подобно Эл, сам того не заметив. — Лайт, стало быть, знает, что на уме у Четвёртого Киры? А может быть, просто боится ему проиграть, упустить его из виду?
— Почему бы, по мнению Рюдзаки, ты боялся проиграть другому Кире, тогда как не ты расследуешь это дело?! Так он всё-таки всё ещё подозревает тебя?
Надо признать, вполне логичный вопрос отца остался без какого-либо ответа.
— Я полагаю, что Кира… достаточно адекватен, — ответил экранный Лайт; Ватари хмыкнул себе в усы, в то время как отец практически возмутился такому крайне сомнительному заявлению, но не успел, Лайт с экрана заговорил вновь: — Даже если он и убивает…
— А может быть, ему просто нужны доказательства?
Лайт следил за ходом записи ещё пристальнее, зная, что отец постепенно всё больше теряет нить и малейшего понимания, зная, что Ватари предельно сосредоточен и уже чуть меньше уверен в том, что истина о смерти Мацуды не откроется с минуты на минуту. Если Эл не мог знать, что потеряет сознание и абсолютный контроль над случившимся; что, может быть, Ватари откроет Лайту немного больше, чем следовало; что Лайт найдёт способ добраться до этих записей, пока они не окажутся подправлены или удалены… Если он всё-таки действовал в одиночку и учёл до единой детали всё, кроме собственного физического несовершенства…
Эл схватил его за руку, уставился на циферблат его часов. Сердце будто застыло, а затем заколотилось с удвоенной силой. Если записи и редактировались, то, без сомнения, это должно было начаться сейчас, ровно в эту секунду, пока ещё не было сказано о…
— Я говорил тебе, что как член группы по борьбе с Кирой Мацуда — идиот, верно? Если его задание не заключается в том, чтобы приносить кофе, с чем и Ватари справляется, тогда всё может пойти не так, — но двойник Эл повторил настоящего слово в слово, как если бы на самом деле и был настоящим.
— Мацуда?.. — растерянно переспросил Лайт; ему показалось, что именно в этот момент с лица Ватари сошли все краски. Тот наклонился, сжал обеими ладонями поверхность стола так, что та чуть задрожала.
— Если ты недоволен, уволь его. Просто выгони из команды.
— Один раз он сможет принести пользу, если останется. Два пятьдесят три, — прозвучало ужасно и оглушительно, словно гром, словно нечто, не имеющее никакого названия. Почему-то Лайт чувствовал, что во второй раз проживает всё это гораздо труднее, острее, чем в первый, когда сам же не раздумывая бросился на Эл, чтобы оказаться поверженным им. — Закрой глаза, Лайт-кун.
Не было необходимости смотреть дальше, чтобы знать, что случится спустя минуту их непродолжительного сражения. Но всё продолжалось, и всё было неотвратимо, и Эл, очевидно, сейчас проиграл, от чего не было никакого удовлетворения. Лайт, вполглаза смотрящий за Ватари, пока Эл — Четвёртый Кира — записывал имя на крошечном обрывке, не был уверен, что то, что наполнило его взгляд, можно было подделать. То, что наполнило его взгляд, оказалось предельно знакомым: это же было во взгляде его отца каждый раз, когда ему приходилось возвращаться к, наверное, самой отвратительной в жизни мысли о причастности своего ребёнка.
Лайт мог только сказать, что едва ли в тех двух языках, какими он в совершенстве владел, было слово, способное полностью описать это чувство. Это не было лишь разочарованием, или потрясением, или болью, или утратой безоговорочной веры.
Отец ещё ничего не сказал, Ватари ещё ничего не сказал. И затем, словно этого было недостаточно, словно требовался ещё один удар, который бы превзошёл первый, если такое вообще было осуществимо, Эл прошептал — очень тихо, но камеры смогли это передать:
— Ну вот и всё. Лайту не стоит во мне сомневаться, — Эл прошептал это, таким образом отождествляя себя с тем, о ком они только что спорили. На заданный двойником Лайта вопрос он уже не ответил.
Запись прервалась будто болезненно, едва не вызвав шипение и сноп искр, как когда нечто прежде исправное за один миг приходит в негодность.
— Что это значит? — голос отца прогремел в тишине. Он не был рассеянным или наивным, он также всё понял, но это было из разряда вещей, никаким образом не укладывающихся в голове; может быть, даже в вину Лайта в бесконечных убийствах он сейчас, если отбросить его пристрастность, его чувства, верил немного больше.
— Возвращайтесь к остальным, Ягами-сан, — сказал ему Ватари, когда наконец обернулся. Лицо его, бледное, как мел, было привычно холодным, но маска извечной невозмутимости уже треснула, порвалась по краям; и Лайт также не мог не отметить, что Ватари обращался только к его отцу. Что же, вот почему эта просьба взять третьего пришла на ум: теперь кроме Ватари эту запись, настоящую запись, увидел не он один. Нет, не то чтобы он всерьёз верил, что всё так сложится…
— Я сообщу матери Мацуды, — проговорил отец решительно и непреклонно, подразумевая, что прежде это было возложено на Рюдзаки, однако теперь этот человек не должен был делать ничего, кроме как находиться под заключением и совершать своё признание. — Меры окажутся приняты, я полагаю? — спросил он, как и всегда, ясно и прямо, разве только обходясь без имён.
— Не сомневайтесь, Ягами-сан, — монотонно, безлико ответил Ватари.
— Что насчёт моего сына?
— Насколько вы можете видеть, цепь больше не сдерживает его.
Когда спустя несколько секунд очень напряжённого молчания отец, резко кивнув, развернулся, направился прочь, а дверь хлопнула, отрезая их с Лайтом друг от друга, Лайт протянул Ватари тот самый обрывок, который, к его неудовольствию, оказался очень измят, будто он всё это время вертел его в руках непроизвольно и безостановочно. Но тем не менее запись, которая была сделана, просматривалась очень ясно, и если не сам Ватари, то соответствующая экспертиза непременно установит, что почерк принадлежит Эл, если это потребуется доказать. Эл, наверное, мог бы его исказить, но он этого не сделал, и Лайт и сам легко узнавал здесь привычные для него начертания: за столько месяцев ему не раз приходилось видеть почерк Рюдзаки в каких-то черновых записях по делу, на лекциях в Тодае, когда он всё-таки там появлялся, и где угодно ещё.
Ватари принял его с молчанием; Лайт, разумеется, мог бы его утаить, однако если Ватари решит просто уничтожить имеющиеся улики, тогда один этот клочок ничего не будет значить.
— На самом деле у вас не было никакого провала в воспоминаниях, — проговорил он, не спрашивая, — по крайней мере, не в этот раз.
Что ж, бессмысленно было бы отрицать.
— Я… признаться, я не был уверен, известно ли вам. Я хотел…
— Но в том случае, если бы мне действительно было известно, рассчитывали ли вы увидеть искажённые записи или вовсе их не увидеть? — Ватари, сейчас настолько же проницательный, как Эл, склонил голову, почти напомнив его этим жестом. — Вы хотели не только поставить меня в известность, но и сделать для себя выводы, на основании которых избрали бы вашу дальнейшую тактику.
— Ватари-сан…
— Не думаю, что мне стоит говорить, что, так же как Эл, я имею касательно вас подозрения. Вы и так знаете это. Однако, — Ватари поднял руку, призывая к молчанию, когда Лайт хотел в какой-то бесчисленный раз это парировать. — Однако речь сейчас не о вас. Кира вы или нет, были им, остаётесь или никогда не являлись, но вы предоставили доказательство, приводящее нас к личности Четвёртого Киры, которым вы не могли быть ещё с самого начала его активности. Я могу сделать вывод, что вы подозревали Рюдзаки ещё тогда, когда, можно сказать, подтолкнули его вновь связать вас с ним цепью.
— Верно, — Лайт позволил немного печальной усмешке вырваться на поверхность. Ватари был совершенно не тем человеком, кого можно было бы удовлетворить абсолютно неправдоподобной ложью, так что требовалось переплетать её с истиной филигранно, продуманно, как и в игре с самим Эл. — Верно, тогда я руководствовался именно этим.
— Вы, вы двое, всегда были очень похожи, — Ватари лишь покачал головой. — Я должен был догадаться.
— И как… вы поступите? — спросил Лайт, чуть сбившись. Это была совершенно безумная ночь, может быть, перевернувшая всё.
Вместо ответа Ватари вернулся к своему ноутбуку, возобновляя запись, и, может быть, это действие было ошибкой, о чём Лайт подумал уже спустя долю мгновения. Эл, вопреки ожиданиям, вовсе не спал: он сидел на кровати, знакомо смотря сквозь пространство. Запись больше не воспроизводилась: это была прямая трансляция, случайно ли или намеренно выведенная на экран.
— Я не знаю, — негромко сказал он, опять совершив это крайне внезапно. Лайт и Ватари, они оба, насторожились, и Лайт не имел никаких сомнений, с кем Эл сейчас говорил в пустой комнате. Тем более что по направлению к Эл тянулись какие-то длинные тени, начинавшиеся за пределами видимости этой камеры, и, коснувшиеся клочка вместе, они с Ватари оба могли видеть их. Эл продолжал: — Я не знаю, куда он его забрал, но едва ли он может быть в этом уверен. В отличие от Лайта, прекрасно знающего сущность любого Киры, он полагает, что слишком хорошо знает мою, чтобы сделать такой совершенно немыслимый вывод, Гук. Это неважно. В любом случае я не собираюсь останавли…
Волей Ватари всё снова оборвалось.
«Гук? Вот как его зовут? Это всё-таки не тетрадь Рэм…»
— Вам также не следует сомневаться в моих действиях, Ягами-сан, — заверил он механическим голосом. — Как и всякий другой, Четвёртый Кира не должен существовать, кто бы ни стоял за его именем.
Лайт не стал возвращаться к себе — он не мог возвращаться к себе, это было бы глупостью. Как скоро Эл станет ясно, что в эту ночь всё открылось? Лайт не хотел ничьего общества, и сон настиг бы его, если бы он наконец-то отправился спать, но казалось едва не фатальным погружать мозг в бездействие на целых восемь часов (чёрт возьми, видимо, он начинал понимать Эл и в этом).
Лайт вышел на крышу, где не было никого; идеальное место, чтобы наедине с собой подумать о чём угодно. Он прекрасно знал этот путь, потому что Эл сам его как-то сюда провёл; это случилось, когда они были близки к вычислению Хигути, когда никто из них не имел представления о тетрадях и богах смерти, когда они на самом деле стали кем-то вроде… друзей? Если это слово вообще можно было применить к ним обоим. Лайт тогда уже почти не злился на Рюдзаки, хотя тот по-прежнему подозревал его — правда, иногда словно бы через силу. Лайт явственно помнил, как они вместе стояли здесь, над целым миром, и как говорили о тысяче незначительных вещей, давно вылетевших из головы.
Например, Эл однажды поведал ему, что Ватари давно разработал особую систему сладких рецептов для него лично и что более половины из них непременно включают клубнику; зачем он мог это сказать? Зачем Лайт должен был это знать? Зачем Лайт сам сказал ему в ответ эту чушь, что никогда особенно не любил сладкое, и однажды ещё дошкольница Саю испортила его еду огромным (как раз как Эл любит) количеством сахара, и что они оба в тот вечер только гонялись друг за другом с тарелками и в конце концов опрокинули всё на неудачно вернувшегося с работы отца? Нет, вернее, история не была чушью, Лайт и сейчас ярко помнил её, но почему он решил рассказать Эл о чём-то настолько глупом? О чём он тогда вообще думал?
В целом Лайт помнил то время как некий до крайности странно спокойный период, когда они уже давно не дрались, даже почти не спорили, а только шли по следам неизвестного Третьего Киры в едином темпе. И если бы Лайт, не будучи Кирой, не будучи лучшим школьником Японии и лучшим студентом Тодая по меньшей мере за несколько последних лет, был кем-то совершенно обычным, как его мать или сестра, и был способен скучать по кому-то, кто исчезал из его жизни, то он бы сказал, что скучает по этому человеку, которым тогда был Рюдзаки; на деле — по маске, личине Эл, которая, разумеется, на самом деле была насквозь фальшивой, как и все остальные.
То время было для них только ложью. И Лайт был бы рад вообще о нём не вспоминать, а избавиться от Эл — просто преграды — при помощи Рэм, но всё слишком запуталось, когда, видимо, мир богов смерти постановил, что ещё одна, третья тетрадь смерти — незабываемое развлечение. Когда этот Гук, которого Лайт практически увидел через камеру, почему-то решил, что прилететь к заклятому врагу Киры — лучшая из идей (Лайт нисколько не верил, что это могло оказаться чистой случайностью).
Он смотрел на рассвет, занимающийся на краю неба.
Как бы то ни было, с Эл следовало покончить — теперь ещё и потому, что он был главной угрозой для мира, не только для Киры, несущего истинную справедливость. Затем следовало найти Мису (уж с ней — наверняка и пропавшую Рэм) и продолжать свою миссию. Следовало вернуться, вернуть себе силу, казавшуюся давно потерянной. Следовало — никогда больше не предаваться бессмысленным воспоминаниям о периоде их с Эл совместного проживания и расследования.
Лайт опустил голову, приводя мысли в порядок. Но, вопреки этим попыткам, незримая тень ощущения, что тот, о ком он сейчас думал, Рюдзаки, окажется за спиной, рухнула ему на голову — куда-то внутрь сознания — ледяными каплями несуществующего дождя. Он оглянулся, желая прогнать фантом.
Только никого не было.