12. Крик (1/2)
Мозг — или, по крайней мере то, что его заменяло в черепе Казуо — медленно плавился.
Выкрикивать что-то членораздельное больше не выходило — отчасти из-за спёртого дыхания, отчасти — от спутанности мыслей.
Всё напряжение и ужас, безмолвно копившиеся весь день, наконец получили выход, словно сжатая пружина резко выпрямилась.
Страх за Юджи, угроза расстрела и бесконечная безжалостная пытка чужими страданиями — всё выплёскивалось сейчас истерическими смешками, перемежающимися с задушенным сипением.
Сильная боль заполнила всё сушество. У Казуо не болело что-то конкретное — он просто осознавал боль как факт и медленно неуклонно тонул, позволяя ей выталкивать всё остальное.
Кажется, по лицу текли слёзы, но этого он тоже не замечал. Зато тело будто примёрзло к станку, лишь вздрагивало после каждого нового удара.
— Половину отмотал, — сказал Гурен.
Потом мысленно воздел глаза к небу и шагнул чуть ближе. Ещё раз осмотрел пострадавшее место и в целом фигуру штрафника на станке. М-де.
Гурен медленно снял перчатку и положил теплую ладонь на поясницу Казуо, легко пробежав пальцами по акупунктурным точкам вдоль позвоночника, а потом резко придавив парня к верхней лавке.
Ощущалось наверняка шокирующе странно, но таким образом подполковник просто взял под собственный контроль необходимость лежать ровно и не вертеться, сняв эту нагрузку с и без того захлебнувшегося в ощущениях мозга.
— Ори на одной ноте. Гласную тяни. Во весь голос, — тихо сказал он, наклонившись к Казуо. Сейчас Гурена мог слышать только штрафник на лавке. — Ори громче, выпуская боль вместе с воздухом. Потом снова вдыхай и жди удар.
Если бы Казуо мог думать, он подумал бы, что сейчас совершает самую большую глупость в своей жизни. Но в голове помещалось не больше одной мысли и мыслью этой было полоснувшее по костям унижение.
Потому, ощутив давление на спину, он зарычал и попытался ударить по удерживающей его руке.
В таком положении вышло разве что задеть, но посыл был понятен. Черта с два ему нужны грёбаные советы!
От злости дыхание спёрло ещё сильнее, но смех затих, переходя в дрожь.
Гурен усмехнулся открыто. Расчёт оправдался. Казуо разозлился, и эта злость открыла внутренний резерв. Значит, справится.
Только вот руку с поясницы парня он не убрал. А прут снова полоснул по заднице, но чуть под другим углом. Отсчёт пошёл дальше, по прежней схеме.
* * *</p>
Происходящее воспринималось как страшный сон. Юджи выпрямился в струнку — будто лом проглотил, надеясь, что напряжение тела поможет взять чувства под контроль. И да, вытянуться неестественно ровно — вполне помогало.
Стоять, изображая заледеневшую статую и не лезть, не вмешиваться, потому что никого тут не убивают, всё правильно, мы заслужили… Чёр-рт! Нет, не шевелиться, заслужили.
И даже не укрыться за щитом из отвлеченных мыслей — когда тело вроде тут, а сознание гуляет чёрти где в воображаемых планах. Потому что каждый нервный смешок Казуо бил будто лезвием по нервам и сердцу. Это было ужасно. Столь ужасно, что приказавший самому себе стоять и не лезть Юджи даже не пошевелился, но по собственному перекошенному лицу потекли горячие капли.
Сатоши не позволял себе отвернуться или зажмурить глаза. Он смотрел прямо перед собой, но не видел ни задницы, как переживал Зу, ни даже полос на ней.
Зато каким-то обострённым восприятием видел как неестественно напряжено тело Казуо — да он же вообще не расслабляется! И кто, черт возьми, так дышит?
Сатоши беспомощно посмотрел на Гурена, неужели тот ничего не замечает?
Впрочем, Гурен ведь их впервые сегодня увидел, откуда ему знать, к примеру, что Зу не заплачет. Будет смеяться как полоумный, пока не угодит прямиком в ад, да и там наверняка не перестанет. Разве что черти его из ада выгонят и уволятся все к чертям из-за служебного несоответствия и тяжёлой психологической травмы.