8 (1/2)

Ступни торчали из-под скомканного одеяла, простыня сбилась, выправившись с угла постели, словно на кровати велся бой не на жизнь, а на смерть. Уилл обнимал одеяло обеими руками, вцепившись в объемный ворох ткани и пуха, прижимал к себе крепко, словно боялся, что оно убежит – по привычке ища теплое тело, приникая к фантому, являвшемуся теперь только по ночам, в видениях. Футболка задралась, обнажая спину с выступающей цепью позвонков, редкой россыпью родинок, мягкими, едва заметными волосками на пояснице, уходящими под линию резинки трусов.

Грудь, с очерченной клеткой ребер, размеренно поднималась и опускалась от вдохов, веки были плотно закрыты, он видел утренний сон. Доктор Лектер бесшумно прошел от кровати к столу, положил на поверхность конверт, подписанный короткой фразой, еще раз бросил взгляд на фигуру спящего юноши и вышел из комнаты.

Через час Уилл проснулся. Солнце было на другой стороне дома, в широкое окно уже не лился яркий зимний свет, портьеры оставались разомкнутыми со вчерашнего дня – он надеялся проснуться с рассветом, чтобы не пропустить долгожданное событие.

Он не видел Алекс неделю. Еще неделю до этого он довольствовался ночными телефонными звонками, непродолжительными, слушая, как Алекс зевает, как шуршит ткань подушки у трубки, жалея, что не догадался – или не осмелился – приехать к ней.

Она обитала в общежитии Академии ФБР, шел последний год ее обучения, Алекс Лектер было двадцать один, Уиллу – шестнадцать.

Он подавал документы дважды, дважды ему отказывали на этапе приемной комиссии – потому что несмотря на высокий уровень подготовки, правила не позволяли принимать студентов столь юного возраста. Он злился, негодовал, ненавидел весь мир – с его дурацкими законами, предрассудками, непонятными регламентами… Иногда ему казалось, что почва уходит из-под ног, что ни в чем нет смысла, и ему вновь придется коротать дни в одиночестве, в компании книг, и изредка – в обществе доктора Лектера.

Он называл доктора Лектера отцом, в обращении было выражение безграничного доверия и признательности, доктор Лектер дал ему все – все то, что не дала Алекс, когда перестала проводить с ним время.

Уилл прекрасно понимал, у Алекс учеба, новые друзья, новая жизнь, которая включала Уилла лишь частично – на время ее визитов в отчий дом, становящихся все более редкими с годами. Она по-прежнему дарила ему любовь и заботу, он по-прежнему ощущал себя самым счастливым на свете в ее объятиях, от головокружительной щекотки теплого дыхания у затылка, от того, как она заглядывала ему в глаза, видя его насквозь, до самого дна, и он отдавался ей с потрохами, лелея каждое мгновение их встреч.

Когда Алекс ночевала дома, они всегда спали вместе – потому что привычка осталась прежней. Уилл уже не был тощим мальчишкой, он был хорошо сложенным юношей, с пропорциональным телом, рельефом мышц греческих божеств, с по-прежнему оголенными нервами. Им не было тесно на одноместной кровати, они прижимались друг к другу, как коты в корзинке, переплетаясь конечностями. Алекс могла обнимать его бедрами со спины, обвивать руками, и порой трепет и жар начинали бурлить в крови, учащая пульс, затмевая разум, повелевая чувствами – но он никогда не давал этому оценок и воспринимал как само собой разумеющееся.

До недавнего времени. Это было, конечно, больше ревностью и обидой – что Алекс, погрузившись в стажировку, практически не навещала его. Он завидовал ей – что она участвует в расследованиях и облавах, пусть и постановочных, – проводит экспертизы и изучает поведенческие паттерны злодеев и серийных убийц, он хотел чувствовать близость, он хотел быть как она, он хотел так же… Уилл наивно полагал, что как только он поступит в Академию, они будут видеться чаще.

В глубине души он знал, как только Алекс начнет работать, в ее жизни не останется места ни для чего, кроме ФБР, и следует довольствоваться теми крупицами ее внимания и времени, что у него имелись, быть благодарным. Он был привязан к ней, он был связан с ней, в ней была главная опора – просто потому что весь мир Уилла был в его сестре.

Ему было наплевать, что у других иначе. Он не как другие.

Доктор Лектер вложил много в домашнее обучение Уилла, тот схватывал абсолютно все с первого раза, был терпелив и прилежен. Литература, философия, искусство, психология – помимо точных наук, естественных наук и медицины – давались мальчику легко… Ганнибал с удовлетворением отмечал успехи ученика, не скупился на похвалу, поощрял его любопытство.

Они были похожи с Алекс, очень похожи, пусть Алекс и была менее терпелива, более эмоциональна, проявляла больше капризов и непослушания.

Алекс учила его драться, приучала уделять внимание здоровью, физической подготовке, преимущественно благодаря ей он превратился из гадкого утенка в прекрасного лебедя.

Мальчик был красив, даже Ганнибал это признал. Серо-зелено-синие глаза-хамелеоны был обрамлены длинными ресницами, четкие контуры подбородка и скул дополнялись каштановыми локонами, полукольцами лежавшими на высоком лбе и висках, рот, улыбающийся или сомкнутый в тонкую напряженную линию, был пособием по искусству портрета.

Алекс часто говорила ему, что он прекрасен, повторяла как констатацию факта о его красоте, сопровождала слова прикосновениями, лаской, заметными только ему мелочами их общего мира, личного и неприкосновенного, интимного настолько, насколько две души могут быть близки. Уилл не понимал смысла своей красоты, он не пользовался привилегией, ему не нужно было даже чего-то просить, хлопать глазами, класть голову ей на плечо, улыбаться белозубой улыбкой… Она давала ему все, что он хотел, она порой опережала его желания, держала руку на пульсе, играя на струнах, дергая за ниточки.

Уилл понимал, что в какой-то мере он марионетка. Он понимал, что он больше вещь, чем человек – но только для нее. Он мог распластаться на полу, хватая ее за щиколотки, пока она ходит по комнате, а она могла часами рассказывать о проектах в Академии, о результатах вскрытия, об отвратительных деталях преступлений, на основе которых был подан материал курса. Он мог лишь едва взглядом охватить фото или иллюстрации или схемы, выдать ей ответ, слушать ее восторженные возгласы, ее похвалу, таращиться на нее снизу вверх, как она наклоняется к нему, чтобы поднять с пола, и он утягивал ее к себе, вынуждая упасть на колени.

Жар и притяжение, возникавшие в последнее время все чаще, были приятными и пугающими одновременно – из-за отсутствия способа их контролировать. Впервые он ощутил нечто подобное, когда Алекс на очередной импровизированной тренировке по рукопашному бою получила от него в челюсть. Он сам опешил – что она пропустила удар… Он просто сделал так, как подсказало ему чутье, быстрая реакция, он впервые встретился с парадоксом животной физиологии, инстинкта, направленного против привычного бытия.

Алекс хвалила его – когда он было бросился за льдом, остановила его – и обхватила руками его голову, приподнимая лицо, заглядывая в глаза.

– Иногда мы делаем что-то противоестественное, то, что сами бы осудили, – говорила она. – Но в контексте это правильно. Важен контекст, Уилл, не забывай про контекст.

Он кивал, ее слова упали куда-то глубоко в душу, в податливое нутро, он не полностью осознавал смысл, но мысль укладывался кольцами на дне подсознания, как змей, кусающий себя за хвост.

Он всегда верил ей. И он знал, что она тоже верит ему – и между ними не было ни тайн, ни стеснения, ни глупых недомолвок… До недавнего времени.

«Это все потому что мы редко видимся, – объяснял он себе. – Мы просто перестали слышать друг друга – но стоит нам только воссоединиться, все вернется, все наладится…»

Он решил непременно ей об этом сказать, он не имел привычки вынашивать тяжелые мысли, он советовался с ней – искренне веря, что она все на свете знает. Как доктор Лектер…

Отец был холодной, неприступной фигурой, с крепкой, тяжелой рукой, сухой кожей, тонкими губами и черными точками глаз, глядящих как рентген, сквозь кожу, плоть, кости. Он мог потрепать Уилла по голове, взять за плечо, твердой и чуточку властной хваткой, прикосновение успокаивало – словно утверждало, что все под контролем – его контролем, – и потому Уиллу нечего бояться.

Уилл и так не боялся… До недавнего времени.

«Боже, ну сколько еще ждать…» – в нетерпении спрашивал Уилл сам себя, нарезая круги по комнате, как зверь в клетке. Минуты ожидания тянулись медленно, он не мог заставить себя позавтракать, кусок не лез в горло.

Когда в парадной двери зашуршал ключ, он ринулся вон из спальни, спускаясь по лестнице, замедляя шаг только ближе к первому этажу – чтобы скрыть – зачем-то – стыдливую несдержанность.

– Уилл!

Ее голос полоснул по нервам, разогнал кровь, щеки зарделись румянцем – словно она сказала еще много приятных и волнительных вещей, от которых хотелось прятать глаза и смущенно улыбаться.

– Алекс! – выдохнул он, приветствуя девушку, замершую в коридоре.

На челке блестели капельки растаявших снежинок, свежесть улицы и мокрого снега, принесенная в дом, щекотала ноздри.

Она бросилась к нему, он кинулся ей навстречу, два тела буквально влетели друг в друга, пакеты, зажатые в ее руке, зашуршали, слегка ударили по спине, заставляя приникнуть еще сильнее.

Ее губы были холодными, дыхание теплым, ладони Уилла нырнули под ее распахнутую куртку и легли на талию. Свободной рукой она ерошила ему волосы на затылке, массируя кожу, он прижался к сестре всем торсом, бедрами, забывая обо всем.

– Как же я скучала по тебе! – прошептала она, отрываясь от его уха, в которое она утыкала ледяной нос.

Она не стеснялась говорить, как есть.

– Я тоже скучал! Очень, – повторил он за ней.

Он с сожалением сделал шаг назад, наступая босыми ногами на лужицы принесенного в дом снега с ее ботинков.