1 (1/2)

— Ты не хочешь составить нам компанию в путешествии по Сумеру? — спрашивает Итэр так просто, словно обращается не к гудзи Великого храма Наруками, фамильяру электро архонта, бессмертной кицунэ и еще много, очень много титулов.

— Плохая идея! — тут же вскидывается Паймон. — Очень плохая. Ты же ужасно занята, да, Мико? У тебя нет времени на такие глупости, совсем нет, ты слишком важная.

Яэ фыркает и задумчиво постукивает пальцами по щеке. Паймон — какая редкость — права. Обычно она отказывается от таких предложений. У нее в самом деле много забот: поиск новых перспективных авторов, присмотр за храмом, потребление свежих романов — для анализа рынка, конечно же, — и жареного тофу. Спасибо большое, чудесное предложение — совершенно нет, — но она слишком занята. Никак не может позволить себе такой чудесный досуг, как сон в палатке, дежурство по кухне и вычесывание колючек из хвоста.

Но ключевое слово — обычно.

Яэ переводит взгляд за спину Итэра — и невольно прижимает уши к голове от слишком громкого стона Паймон, надо же, какая она проницательная сегодня. Туда, где возле прилавка со сладостями стоит неудачный прототип Эи. Как там он называл себя, Скарамучча? Куникудзуси, Странник? Селестия, от кого только подцепил такой дурной вкус.

Он совсем не такой, как она помнит. Яэ задумчиво наклоняет голову; это как детская головоломка, которая «найди десять отличий». Определенно точно меньше фиолетового и больше синего. Нет символов Райден — его вкус еще хуже, чем она думала. Зато на отвороте хаори закреплен анемо глаз бога — странно, она была уверена, что у него электро. Еще одно подтверждение тому, что модель получилась совершенно провальной.

Но это все не так важно. Гораздо важнее, что Скарамучча улыбается. Кривовато, очень некрасиво — явно с непривычки, ему нужно больше практики. Улыбается тому, кто стоит рядом. И, кажется, совсем не от мыслей о жестоком, предельно кровавом убийстве.

Как увлекательно.

— Мико, ты же отказываешься?

Паймон делает вокруг нее очень раздражающий круг. Яэ отмахивается.

Тот, второй — Каэдэхара, подкидывает память, последняя ветвь увядшего рода — что-то показывает Скарамучче. Который, кто бы сомневался, тут же закатывает глаза и дергает плечом. Язвит в ответ — Яэ не может разобрать слов из-за шума базара, но может различить интонацию. И это явно не настоящее раздражение.

Увлекательно вдвойне.

Нет, втройне, потому что мальчик Каэдэхара как будто тоже понимает. У него не меняется язык тела. Остается все таким же открытым, расположенным, доверительным. Полным — уши Яэ взбудораженно поднимаются —

Желания нравится.

Если бы она вдруг снова решила материализовать хвост, он бы сейчас точно метался из стороны в сторону. Вот это да. Быть такого не может. Ей доводилось встречать странных людей. И очень странных тоже. И таких, которых при встрече хотелось проклясть и телепортировать в Снежную. Но если бы она не увидела, то ни за что в жизни не поверила, что поломанная марионетка Эи может кому-то нравиться.

— Увлекательно, — произносит вслух, глядя, как Каэдэхара дотрагивается до локтя Скарамуччи.

Тот бьет его по запястью. Даже без десятой доли той силы, которую проявлял к своим подчиненным. Почти мягко. Будто формально. Словно…

Яэ смеется, и Паймон отлетает от нее с испуганным писком.

Словно пытается заигрывать, но не знает и не понимает как.

Надо же. Кажется, и без того сломанная марионетка Эи окончательно поломалась.

— О, как я могу отказаться. — Она переводит взгляд на Итэра, не пытаясь скрыть довольной усмешки. — Слышала, закаты в Сумеру особенно прекрасны.

— Что ты наделал, — кричит Паймон шепотом, закрывая руками лицо. — Они поубивают друг друга, они…

То, как меняется лицо Скарамуччи, когда он оборачивается и видит ее, лучше любого романа, что Яэ читала за последние десять лет.

Ей хватает недели, чтобы сложить картинку.

Да, этот мальчик, Кадзуха, в самом деле последняя ветвь Каэдэхара, память не подвела. Она не может перестать смеяться, когда он заявляет, что на нем род и закончится, — как грубо вот так прямо говорить о своих предпочтениях, он ведь тоже из Инадзумы, куда подевалась вся метафоричность и утонченность. Позор. Хотя, может, он просто принимает ее попытки сесть поближе и пообщаться за что-то другое. Яэ на всякий случай не говорит, что у него нет ни единого шанса, пока он каким-то чудесным образом не превратится в Эи. Пусть мальчик потешит свое самолюбие, ей не жалко.

Нет, Скарамучча не настолько сильно изменился. Одежда, глаз бога — это все ерунда. Мелочи, не стоящие внимания. Он по-прежнему смотрит на окружающих так, будто его от них тошнит — от Яэ в особенности. По-прежнему выплевывает столько словесного яда, что хватило бы утопить Инадзуму, и по-прежнему вызывает острое, невыносимое желание свернуть ему шею. Селестия. Как они с Эи умудрились породить такое. Яэ, как всегда, была права. Надо было убить его сразу, как только поняли, что он поломанный. Миру бы стало только лучше.

Да, ее опытный лисий взгляд не подвел. Яэ не первое столетие живет на этом свете и не первое столетие общается с Эи. Она способна различить, что перед ней разворачивается любовный роман. Самый настоящий. Как она любит.

Они так нелепо кружат друг вокруг друга, что просто смешно. Яэ смотрит и думает: неужели они с Эи тоже были такими? Нет. Она точно нет. А вот до Эи, да, все-таки долго доходило. А потом она долго сопротивлялась. А потом — если подумать, неудивительно, что Скарамучча такой. Хотя видят архонты, всем было бы проще, если бы он больше взял от Яэ. Все-таки она тоже приложила руку к его созданию.

Это как следить за историей с середины. Но кицунэ умные и быстро разбираются. Яэ знает, на что нужно обращать внимание.

Это в том, как Кадзуха спускает почти всю свою мору на то, что может понравиться Скарамучче. И не прогадывает. Каким-то образом.

Сначала Яэ скептично относится к его выборам. Данго. Колокольчики, которыми можно украсить оби или волосы. Жемчужины Санго. Чай — хотя вот тут согласна, отличный выбор, каким ужасным созданием нужно быть, чтобы не любить хороший чай, особенно такой, по двадцать тысяч моры за мешочек.

Но это же все ерунда. Мелочевка. Там нет ничего, что могло бы стать красивым жестом. Таким, чтобы сразу все стало понятно и захотелось вот прямо тут же — хоть посреди набережной Порт-Ормоса — ответить взаимностью.

Скарамучча реагирует на подарки любопытно.

— Я тебе не кошка, — отзывается неприязненно, подушечками прослеживая узор на колокольчике.

Щелкает по язычку, вызывая нежный, очень мелодичный звон. А потом еще раз. Яэ вдруг очень хочется проверить, не занесла ли она в него частицу екайской сущности при создании. Случайно. Как-то слишком напоминает бакэнэко. И колокольчики они тоже обожают, какое совпадение.

— Я знаю, — улыбка у Кадзухи понимающая, и не на губах, а в глазах. — Привычка. До сих пор иногда забываю, что Тамы больше со мной нет.

Так забавно наблюдать, как плечи и спина Скарамуччи едва заметно расслабляются. И явно даже не от слов — от одного только голоса, просто того, как звучит Кадзуха. Кажется, тот может хоть налоговое законодательство Ли Юэ зачитывать, Скарамучча все равно подберется поближе и будет слушать.

— Ну и к какой бездне ты притащил это мне?

Неприязнь звучит фальшивой от и до. Колокольчик издает еще один мелодичный звук.

— Чтобы попросить об одолжении. — Яэ хочется закатить глаза. Что за театральное представление, хоть один из них будет говорить прямо? — Сохранишь его для меня? Я буду очень благодарен.

Скарамучча выдыхает, шумно, раздраженно и точно так же притворно.

— С какой стати мне это делать?

Кадзуха улыбается не только глазами, но и уголками губ. Будто Скарамучча уже согласился принять подарок. Будь Яэ на его месте, давным-давно бы уже зашвырнула колокольчик в реку. Хотя будь на месте Скарамуччи Эи —

— Как насчет двух порций данго?

Колокольчик напоследок издает еще один нежный перелив, прежде чем исчезнуть в рукаве хаори.

— Трех. И чая. Настоящего, а не этих помоев, которые называют чаем в Сумеру. Это просто отвратительно. Как можно было додуматься до манеры класть чайные листья прямо…

Кадзуха серьезно кивает — как он вообще может выносить эти бесконечные, полные беспросветности тирады больше пяти минут? — и мягко, самыми кончиками пальцев дотрагивается его локтя. Задавая направление к чаю и данго, видимо. Скарамучча, конечно, дергает плечом, стряхивая прикосновение, — но совсем формально. И всего лишь раз, даже несмотря на то, что рука Кадзухи так и остается на его локте.

Потом Яэ видит этот самый колокольчик на оби Скарамуччи. И ей определенно точно не чудится, что иногда он намеренно задевает его рукой и вздрагивает углом губ.

И так со всем. Ни один из подарков Скарамучча не принимает нормально. Возмущается, спорит, придирается, говорит — ладно, не гадости, но такие вещи, за которые хочется этими самыми подарками его избить. Яэ до зуда в пальцах любопытно, где Кадзуха берет столько спокойствия. Потому что он ни разу — ни единого! — не сорвался в ответ. Даже не повысил голоса. Даже не подал намека на раздражение, или усталость, или —

Хоть какую-нибудь яркую эмоцию, ну же, именно из-за них Яэ так любит наблюдать за людьми.

Кадзуха остается спокойным, словно пруд в ее храме в ясную безветренную ночь.

Она как-то спрашивает у Итэра, который по воле случая вместе с ней наблюдает очередное вручение подарка, — откуда вообще у Кадзухи столько моры?

— Какую причину имеет под собой это представление?

Итэр выдыхает, шумно и устало. Если подумать, он ведь смотрит на все это гораздо дольше нее. Бедняжка.

— Кадзуха пытался. Когда они только встретились.

Яэ издает вопросительный звук, глядя, как Скарамучча с привычным фальшивым раздражением выхватывает у него маленькую коробочку. И, судя по лицу, говорит очередную гадость, что же еще.

— Скарамучча швырнул те… это были данго, да, в него обратно. С потоком анемо.

Яэ щурится: цвет и надпись на лакированном деревянном боку подозрительно знакомые —

Если бы хвост был с ней, он бы взбудораженно приподнялся. Это же краска мастерской Мей Гуй. Лучшие пигменты на рынке, очередь на заказ обычно расписана на месяцы. Она хорошо помнит: выманивала когда-то Эи из Эвтюмии, когда та еще красила глаза. Все тот же вопрос: откуда у Кадзухи такие деньги? Или, скорее, связи: они не так давно встретились со Скарамуччей. Он бы просто не успел дождаться своей очереди.

— Потом накричал, высказал довольно много неприятного и не разговаривал с Кадзухой неделю.

Скарамучча бережно — слишком, так не делают ни люди, ни куклы, которым все равно, — вынимает флакончик с пигментом из коробки. Яэ успевает поймать выражение, что принимает его лицо — лишь на мгновение, кто бы ожидал большего. Заворженность, чистая и глубокая. Будто он ребенок, которому прежде — до Кадзухи — толком никогда и ничего не дарили.

— Я думал, — продолжает Итэр, — что на этом все. Кадзуха может поладить со всеми, он дружелюбный даже больше, чем мы с Паймон. Но даже у него есть пределы.

Кадзуха, видимо, тоже улавливает это выражение — у Яэ мурашки от затылка до фантомного хвоста. Она — наверное, уже несколько десятков лет не видела такого переплетения тихой, мягкой радости и живой, невозможно яркой увлеченности. Ей просто до невыносимого нужно, чтобы какой-нибудь из ее авторов это написал. Казухиро. Нет, Акико. Она лучше остальных умеет описывать трепет и хрупкость подобных моментов.

— Ты был рад ошибаться? — Она ведет плечами, стряхивая наваждение.

— Еще как. — Итэр тоже ведет плечами, только содрогаясь. — Нахида бы очень расстроилась, если бы я случайно разрушил все результаты ее лечения.

Яэ не удерживается от смеха — не очень громкого, чтобы не спугнуть тех двоих. И все-таки спрашивает — про второй момент, который не дает ей покоя:

— Разве такими подарками можно заслужить благосклонность? Это же ерунда. Если бы мне поднесли такое с молитвой, я бы даже не ответила, — она фыркает, подчеркивая отношение. — Почему бы не подарить такое, чтобы он потерял дар речи?

Итэр смотрит на нее довольно странно.

— А ты видела, как он реагирует на эту, — морщится, будто слово ему не нравится, — ерунду?

Яэ снова фыркает. Много он понимает. Она живет уже — неприлично называть цифры, пусть будет просто очень и очень много. Она ухаживала за Эи, которая не видит ухаживаний в упор, какими очевидными бы они ни были. И знает, о чем говорит.

— А ты представляешь, как он мог бы среагировать на что-то серьезное и однозначное?

Итэр почему-то содрогается. Видимо, представляет что-то совсем не то.

— Мелочи иногда подходят гораздо лучше, — еще и смеет возражать. — Мы с Люмин, — Яэ хмурится, копаясь в памяти. Точно. Сестра, — часто делали друг для друга такие небольшие жесты. Это было как, — он запинается и отводит взгляд, — говорить «я забочусь о тебе» без слов. Наверное, так.

Яэ фыркает.

— Ну тогда большой и важный подарок должен без слов сказать еще больше.

Может, она спорит с ним просто из вредности. Или потому, что хочет поспорить. Или — она ведь кицунэ, а оправдания и причины это для людей. Но она все равно считает, что Кадзухе стоило бы подумать над более впечатляющими жестами.

— А что ты дарила Эи?

Яэ отмахивается так и не материализованным хвостом.

— Зачем мне ей что-то дарить? Моя компания уже сама по себе лучший подарок из возможных.

Итэр выдыхает еще тяжелее прежнего. Кадзуха уже почти привычно дотрагивается до локтя Скарамуччи, направляя — куда они так могут идти в этот раз.

Потом она все-таки присматривается — не то чтобы Итэр мог быть прав, просто. Если задуматься, реакция Скарамуччи — это ведь тоже интересно. Что он делает со всеми этими мелочами, которые таскает ему Кадзуха? Выбрасывает тайком — вряд ли, конечно, но все же. Или убирает глубоко в сумки и никогда больше не достает. Или —

Колокольчик на оби она уже видела. Жемчужины санго оказываются на запястье, вместо четок — она замечает, как он перебирает их, когда задумывается, или пытается успокоиться (скорее, злиться не так сильно), или — да у него постоянно руки к ним тянутся, не будет же она каждый случай описывать. Краску он каждое утро наносит на глаза — кисточкой, которую тоже Кадзуха подарил, с резной ручкой, она бы Эи тоже такую взяла, надо будет спросить, где достал. Или, скорее, у кого заказал. Это явно ручная работа. Яэ бы потрогала ворс — ну не может же это в самом деле быть настоящий цилинь, — но Скарамучча обещал сломать ей пальцы, если она попробует. Сразу видно, что создание Эи. Та временами точно так же упирается и создает проблемы на пустом месте.

Скарамучча относится ко всем этим вещам очень бережно. Снова вызывает ассоциации с ребенком, не избалованным игрушками. Но Яэ может сказать, какие из них подарки от Кадзухи, а какие нет, не только по этому. Дело во взгляде — ей срочно нужна Акико, чтобы перенести на бумагу. Эту очарованность. Завороженность. Благоговение — Яэ иногда поклоняются с чем-то похожим. И немного удивления. Как будто до сих пор не может поверить, что оно все для него. Ему. Не обмен, не взятка. Подарок — просто так, без корысти, просто потому, что это он.

Если Акико сумеет передать хотя бы часть этого, то издательский дом Яэ просто затопит морой.

Итэр все еще не прав, конечно же. Большие роскошные дары, достойные архонтов, точно бы принесли больше результата. Но ладно, она все-таки признает, что иногда — иногда, не во всех случаях! — такие вот маленькие жесты тоже могут работать.

Еще Кадзуха сочиняет хокку. Много хокку, на самом деле, и все о Скарамучче — ну о ком еще могут быть эти бесконечные «отблески молнии» и «ветер перед грозой». Довольно талантливо — наверное. Она уже не уверена. После недели нескончаемых заметок — «Кадзуха, архонты, у тебя есть своя сумка, почему это в моих карманах?!», — бормотаний под нос в попытках подобрать слово и декламаций на привалах ее начинает тошнить от поэзии. Любой. Вообще. Издательский дом Яэ прекращает этим заниматься, официально, она прикажет, как только вернется.

Из тех же мелочей — прикосновения. Скарамучча реагирует на попытку дотронуться как пиро слайм на гидро воздействие: шипит, злится и нападает, пусть только словами. Если бы мог, наверняка бы краснел от возмущения, жаль, что Эи не добавила ему такой возможности. Только если трогает не Кадзуха, конечно. Но вот сам Кадзуха —

Он дружелюбный. Ладит, кажется, со всеми. Угощает Паймон. Внимательно слушает нудные тактические планы Итэра. Уважительно называет ее «гудзи Яэ» — хоть и немного сторонится, но это можно понять. Все-таки она фамильяр электро архонта, а он тот, кто заблокировал мусо но хитотати. Находит подход и к остальным, кто временами затесывается в их маленькую команду.

Но при этом никого не трогает.

Не сжимает одобрительно плечо перед боем. Не прислоняется боком во время вечерних посиделок у костра. Не дотрагивается до запястья, чтобы привлечь внимание.

Только если это не Скарамучча. Вот с ним Кадзуха вдруг сразу становится поразительно тактильным.

Это не просто направляющее касание к локтю, что ей бросилось в глаза прежде, о нет. Кадзуха дотрагивается до его пальцев — кожа к коже, — когда передает зелье перед боем. Задевает его лодыжку своей, когда они сидят за ужином — будто невзначай, так она и поверила, конечно. Даже не просит помощи с перебинтовыванием руки — Скарамучча сам выдирает у него бинт с чем-нибудь вроде «Ты что, называешь это повязкой, кошмар, дай сюда».

Акико. Ей срочно нужно Акико. Если они все сделают правильно, то это будет рекорд по продажам.

Яэ впитывает происходящее во время перевязки. Запястье, пальцы будто невзначай оглаживают тыльную сторону предплечья — тонкая кожа, синеватые вены, такое уязвимое место. Кадзуха дышит слишком ровно и размеренно. Скарамучча дышит — вообще не дышит. У Яэ от удивления поднимаются уши. Он что, в самом деле забыл, что должен дышать? Еще и не моргает. Кукла, которая забыла, что должна притворяться человеком.

Марионетка Эи не просто увлечена. Марионетка Эи с головой и больше, Яэ не удивится, если и ядро будет резонировать в той же частоте. Интересно, думает она, глядя, как Скарамучча заправляет конец бинта и слишком долго задерживает пальцы. Если бы та ситуация с мусо но хитотати случилась сейчас, он бы встал на сторону Кадзухи?

Проявления со стороны Скарамуччи тоже интересные.

Яэ не может перестать смеяться, когда замечает в первый раз. Ей думалось, что Скарамучча кажется выше из-за шляпы — архонты, где вообще откопал, такие канули в бездну еще двести лет назад. Нет. Он не кажется выше. Он на самом деле выше, буквально ненамного, — потому что левитирует. Где-то на величину еще одного среднего каблука.

— Что-то не так? — в голосе чувствуются нотки гнева. Кажется, терапия дендро архонта не то чтобы сильно помогла.

Яэ прокашливается в кулак, прогоняя остатки смеха.

— Подарить тебе гэта с высокой подошвой? — Она выразительно опускает взгляд на его ноги. Сочувственно щелкает языком. — Должно быть неудобно постоянно тратить энергию.

— Мое удобство не твое дело, — шипит. Яэ очень хочется заглянуть ему за спину и проверить, не воплотились ли вдруг кошачьи хвосты. — Оно не волновало тебя пятьсот лет, так с чего вдруг стало теперь.

Судя по тому, как электризуется шерсть уже на ее нематериализованном хвосте, буря близко. Неудивительно — она чует много, очень много смущения подо всей этой злостью.

— Ах, — она изображает раскаяние. И наивность. — Я поняла. Ты хочешь, чтобы этот подарок тебе сделал Кадзуха.

Все-таки жаль, что Эи не добавила ему возможность краснеть. Яэ ждет, пока он нашарит очень возмущенные слова, прежде чем добавить:

— Как обычно.

И подмигивает, прижимая палец к губам. Мол, я знаю ваш секрет. Интересно, у Скарамуччи может перегреться ядро от возмущения? К сожалению, Кадзуха не дает ей возможности узнать.

— Гудзи Яэ. — Его ладонь прижимается между лопаток Скарамуччи. И это, видимо, какой-то особенный жест, потому что тот снова забывает про дыхание. — Мои извинения, но это личная беседа.

Она фыркает. Ну конечно, обсуждение особенностей ковки клинков — это ведь так интимно.

Само собой, потом спрашивает у Итэра.

— Спина. Почему он вдруг так реагирует?

Даже не нужно пояснять. Судя по линиям между бровей, он тоже все это видел и прекрасно понимает, почему она спрашивает.

— Там были трубки, — отвечает Паймон. — Такие жуткие, по которым текла фиолетовая жижа. Когда он пытался стать архонтом. А потом, когда не получилось, они порвались, еще с таким мерзким звуком, бр-р-р.