1 (2/2)

Яэ задумчиво постукивает пальцами по щеке. Трубки. Эи не делала никаких разъемов на спине, она точно помнит. Значит, фатуи. Они никогда не славились мягкость своих средств. Яэ тяжело выдыхает, качая головой. Глупое кукольное дитя.

— Нахида сказала, — продолжает Паймон шепотом, словно делится большой тайной, — что там все было как в бирьяни. Много мяса и всяких жидкостей.

Яэ морщится. Отвратительное сравнение. И она ведь даже не пробовала бирьяни. Как теперь заказывать, если вдруг захочется?

— Но сейчас все в порядке…

— Конечно. — Паймон возмущенно упирает руки в бока. — Ты просто не знакома с Нахидой. Она бы его иначе не выпустила.

— …если Кадзуха вот так прикасается к его спине.

Паймон в этот раз молчит. Рассматривает свои ноги и очень старательно пинает воздух — ужасно занята, разве не видно.

Пауза затягивается. Яэ напоминает вежливым покашливанием. Потом словами:

— Ну так что же там с Кадзухой и спиной?

— Мико, ты же умная, зачем ты спрашиваешь такие глупости, — бормочет Паймон.

Итэр шумно выдыхает. Между бровей снова те самые глубокие линии. Говорит:

— Нахида сказала, что физически Скарамучча почти в порядке. Но морально нет. Психосоматика. — Паймон хмурится и по слогам повторяет незнакомое слово. — Поэтому никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя трогать его спину.

Нематериализованный хвост взбудораженно хлещет из стороны в сторону. Яэ не удерживает острой лисьей улыбки.

— О, но ведь Кадзуха же трогает.

— Паймон ошиблась, Мико не умная, Мико говорит совсем глупые вещи.

Итэр снова — в который раз уже — шумно выдыхает. Трет многострадальные усталые линии между бровей. И говорит именно то, что она хочет услышать:

— Кадзухе можно. Всем остальным нет.

Судя по тому, как меняется выражение их с Паймон лиц, она все-таки издает довольное лисье потявкивание.

Яэ прокашливается в ладонь. Надо же. Давно с ней такого не было. Все-таки вырвалось. Ну а как могло не вырваться, если она слышит такое.

Кукла Эи поднимается по ее шкале накала любовных историй все выше и выше. Подумать только. Скарамучча дает трогать новые, только установленные и совсем недавно зажившие разъемы. Он вообще в своем уме — нет. Точно нет. Он не просто увлечен. Он настолько беспросветно влюблен, что ему плевать, чему такое может быть равносильно.

Яэ стоически подавляет зарождающееся в горле тявканье. Ей срочно нужна Акико — нет, не Акико. Та хороша в нежных и трогательных сценах, а вот для пылких и полных напряжения гораздо больше подойдет Сора.

— За только зажившими ранами кто-то должен наблюдать и ухаживать, — мурлычет она, не пытаясь скрывать восторга. — Это тоже Кадзуха?

— Мико, перестань, — плачет Паймон, истерично дергая ногами.

Яэ смеется. Нет. Ни за что. Она просто не может отказаться от того, что приносит ей столько удовольствия.

Итэр в ответ делает очень выразительное лицо. Ну конечно же Кадзуха. Кто еще. Кого эта параноидальная, поломанная напрочь марионетка может подпустить так близко — и к таким уязвимым местам.

Яэ воображает: осторожные, очень бережные пальцы Кадзухи дотрагиваются до разъемов. Кожа точно будет обнаженной: надо же наложить какую-нибудь мазь. Она добавляет в картинку абстрактный травяной запах. Потом болезненно прямую спину и сведенные лопатки Скарамуччи — ему должно быть и страшно, и сладко, конечно, он ведь не привычен даже к банальным касаниям. И наверняка снова забудет, что должен дышать и моргать, — нет, глаза наверняка будут зажмурены, фраза про нежный трепет ресниц подойдет сюда просто идеально —

Она должна увидеть это лично. Ради хорошей истории для Эи, собственного лисьего любопытства и бьющих все рекорды продаж потенциального романа.

Это не так сложно. Ее ведет запах — не травяной, а немного резкий, элементальный. Очень похожий на запах состава, которым Эи восстанавливала новое тело после особенно тяжелых битв. Жаль, конечно, что с ней нет ни Акико, ни Соры, — значит, придется все хорошенько рассмотреть и запомнить, чтобы им пересказать. И Эи. Яэ представляет выражение ее лица, когда она услышит о том, что творит их неудавшаяся кукла. Селестия, ее же просто разорвет от смущения.

— Какой бездны, — шипит Скарамучча, каким-то девчачьим жестом прижимая приспущенное хаори к груди.

Она оказалась не права — он не выпрямляет спину до болезненного и не сводит лопатки. Наоборот, доверительно сутулится, давая полный доступ к разъемам. Совершенно не изящным. Что за грубая работа. Эи сделала бы гораздо лучше. Хотя — Яэ наклоняет голову. Одно преимущество у них все-таки есть. Эти разъемы достаточно большие, чтобы в них вошли не только трубки, но и пальцы. А там ведь совсем рядом ядро — хорошо, очень хорошо. Сора сможет сделать из этого горячую сцену.

— Наш дорогой путешественник рассказал мне о несчастье, что с тобой приключилось, — рассеянно отзывается; если есть возможность, то почему бы не свалить все на Итэра, это же он позвал ее в путешествие. — Мне так жаль. Я ужасно хочу помочь. И, какое невероятное совпадение, как жрица хорошо разбираюсь во врачевании.

— Убирайся.

Вот теперь плечи Скарамуччи до болезненного напрягаются. Пальцы сжимаются на хаори до скрипа шарниров. Яэ надеется, что у него есть запасная одежда. Если дело пойдет так и дальше, от этой вряд ли что-то останется.

— А как фамильяр электро архонта — в восстановлении марионеток.

Теперь болезненность проявляется в них обоих. Лицо Кадзухи становится отстраненным — из-за упоминания Эи или по иной причине? Спина Скарамуччи кажется прямой до нечеловеческого — тут боль совсем застарелая. Но связанная не столько с Эи, сколько — Яэ делает глубокий вдох раскрытым ртом. Неужели с кукольной природой? Как интересно. Не может же Скарамучча после всех этих лет воспринимать так остро. Или может? Влюбленность в человека наверняка накладывает отпечаток.

— Пошла вон. Я не желаю ощущать твой запах ближе, чем в десяти метрах от…

Ладонь Кадзухи мягко ложится на обнаженный бок, и он тут же захлебывается словами. Яэ даже не удивится, если сегодня ночью он попытается ее придушить просто за то, что она это видела.

— Скара. — Кадзуха наклоняется еще ближе, его хаори почти задевает спину. Голос тихий, мягкий, почти на ухо. — Может быть, в этом есть смысл? Пусть она останется и посмотрит.

Фантомный хвост взбудораженно мечется из стороны в сторону. Да. Мальчик мыслит в правильном направлении. Она с огромным удовольствием посмотрит — и даже даст пару советов.

Интересно, они согласятся повторить это для Акико и Соры? Яэ даже готова заплатить.

Скарамучча прикрывает глаза. Сжимает губы. Снова забывает дышать. И — едва уловимо, не была бы кицунэ со столь богатым опытом и не заметила бы, — клонится назад. Чтобы хаори Кадзухи задевало еще сильнее. Чтобы можно было почувствовать тепло тела. И еще слегка наклоняет голову — чтобы тот задевал кожу не только дыханием, но и губами.

Кадык у Кадзухи вздрагивает. А ресницы у Скарамуччи и в самом деле трепещут. Ну до чего же прелестно.

— Я помогала проектировать тебя, — добавляет Яэ запоздало. Засмотрелась.

— Значит, нужно было убить тебя еще тогда, на фабрике.

— Скара. — Пальцы на боку жмутся плотнее. — Пожалуйста. Проси что хочешь, только пусть она поможет.

Взбудораженное тявканье хочет вырваться как никогда прежде. Яэ трет горло основанием ладони. Не сейчас. Она сможет предаться восторгам позже.

Но как же сложно сдержаться, когда мальчик Каэдэхара говорит такие вещи. Яэ не понимает, как, бездна побери, при все этом они еще не пара. Это же почти прямое признание. Для тех, кто происходит из Инадзумы, с ее метафорами и иносказаниями, так вообще прямее некуда.

— Дурак. — Скарамучча дотрагивается его запястья у себя на боку. Кажется, будто хочет ударить, но только укладывает ладонь поверх. И сжимает. — Как ты вообще умудрился дожить до своих лет, если вот так разбрасываешься обещаниями.

Кадзуха издает мягкий смешок — прямо в чувствительную кожу за ухом, и тот жмурится еще крепче.

— Я же это не для каждого делаю. Только для тех, кто мне очень важен.

Яэ тоже забывает, что должна дышать. Это снова прямее некуда. Почти заигрывание. Ну да, гораздо мягче, чем принято. Но все-таки.

Скарамучча фыркает.

— Не думай, что лесть поможет мне забыть про обещание.

А, думает Яэ ошарашенно. Так вот, почему они не пара. Скарамучча не просто как Эи, которая не видела тонких знаков внимания. Он еще хуже.

Ей становится почти что жаль Кадзуху.

— И в мыслях не было.

Он отстраняется и убирает ладонь, чтобы ей было лучше видно. И определенно точно не чудится, что пальцы Скарамуччи на мгновение смыкаются крепче — прежде чем позволить выскользнуть.

Яэ наклоняется ближе, критично разглядывая разъемы.

— Отвратительная работа, — резюмирует.

Скарамучча, конечно, огрызается, как он может иначе.

— Не хуже, чем у Вельзевула.

— Хуже.

— Ты даже представить не можешь, с какой дрянью мне пришлось существовать эти годы из-за ее промашек.

Яэ не дослушивает.

— Ты прототип, — отмахивается. — Ты вообще не должен был продолжать существовать.

Скарамучча затыкается — ну не чудо ли. Сжимает зубы, как будто за эти годы так и не смирился с правдой. А потом вдруг расслабляется — Яэ догадливо переводит взгляд. Конечно. Потому что Кадзуха снова жмется ладонью к боку.

Надо же. Такой просто жест — и такая сильная реакция. Кадзуха вообще осознает, какую огромную власть имеет? Видимо, марионетка остается марионеткой, как бы ни пыталась изображать человека. Не может без хозяина.

Яэ улавливает, как его выражение лица тоже меняется — менее явно, чем у Скарамуччи, почти сразу же делается прежним. Но что-то острое, почти болезненное, все равно чувствуется.

— Вы пришли помочь с лечением, гудзи Яэ, — напоминает.

Тон привычно вежливый, ничем не выдающий. Мальчик умеет держать лицо. Видимо, даже в упадке клан Каэдэхара цеплялся за приличия и традиции, раз так намертво вбил их в своего последнего потомка.

Металл разъема немного возвышается над кожей. Выглядит не очень устойчиво, и она обращается к Кадзухе:

— Попробуй потянуть на себя.

Пальцы Скарамуччи вцепляются в хаори болезненнее прежнего. Кадзуха только осторожно наклоняется и набирает мазь из стоящей рядом банки.

— Они хорошо закреплены. Нет нужды проверять.

— Ты так уверен? — Она задумчиво постукивает по щеке. — Если вдруг хотя бы один сорвется в бою, — цокает языком и сочувственно качает головой. — Будет очень плохо. И очень больно.

Кадзуха совсем не ведется.

— Уверен.

Он сосредоточенно растирает мазь между пальцев. Греет, понимает Яэ. Какая очаровательная — и ожидаемая — забота.

— Дендро недо-архонт проверяла, — Скарамучча неприязненно подает голос. — И ей я доверяю больше, чем тебе.

Пальцы Кадзухи касаются спины. Того самого, уязвимого места на стыке между кожей и металлом. Если Скарамучча прежде и хотел что-то добавить, то теперь явно забывает об этом напрочь. И не только об этом.

Яэ выразительно постукивает пальцами по горлу.

— Дыши.

Скарамучча делает шумный, захлебывающийся вдох. Пальцы Кадзухи на мгновение замирают. Яэ успевает заметить, как он обрывисто ведет языком по губам.

— Кадзуха, — шипит тот, спазмически царапая хаори. — Ты со мной не расплатишься.

Яэ не удерживается от смеха. Архонты. До чего же очаровательно.

Она делает вид, что тянется потрогать, и Скарамучча снова шипит что-то вроде «Только попробуй, и я сломаю твою уродливую лисью лапу в шести разных местах» — нет, ну точно же передалось что-то от ее екайской природы. А Кадзуха слегка наклоняется. Чтобы она не могла коснуться, не наткнувшись на него.

Может быть. В какой-то небольшой степени. У неудавшейся марионетки Эи все-таки есть вкус.

И как же жаль, что Сора этого не видит. Кадзуха дотрагивается с такой бережностью, что у нее сохнет в горле как во время чтения хорошей постельной сцены. Ведет самыми кончиками пальцев — даже не втирает, а скорее поглаживает. Яэ вспоминаются хрупкие крылья кристальных бабочек. Подушечки нежно — это же самая настоящая ласка — проходятся по стыку металла и кожи. Ведут по возвышающемуся разъему. А потом напоследок еще и оглаживают рядом.

А Скарамучча — как же вкусно он реагирует. У нее достаточно наметан глаз, чтобы видеть все эти чудесные маленькие движения и выражения. Как он чуть подается назад, за пальцами Кадзухи, которые отстраняются, чтобы зачерпнуть еще мази. Жмурит глаза. Коротко прикусывает щеку изнутри. Не дышит, когда кожи касается кожа, а потом вспоминается, а потом снова забывает —

Яэ приходится напомнить себе, что она не должна довольно облизываться.

— Попробуй втирать немного сильнее, — советует негромко.

Скарамучча вздрагивает, крупно и заметно. Кажется, будто вовсе умудрился позабыть, что она все еще здесь. Вряд ли, конечно. Он ведь столько лет был предвестником. Хотя…

Кадзуха кивает. И не следует совету. Только наклоняется ближе, почти задевая кожу за ухом губами и спрашивает:

— Можно?

Тот рвано качает головой, будто слова ему отказывают вовсе. Яэ задумчиво щурится. Это настолько приятно? Вряд ли, Кадзуха ведь касается разъемов снаружи. Или его настолько ведет от того, что он в принципе кому-то такое позволяет? Или —

Не может же у него быть настолько плохо с прикосновениями.

— Спасибо за совет, — голос Кадзухи меняется, когда он обращается к ней. Хотя, скорее, тут вернее будет сказать, не к Скарамучче. — Но мы воспользуемся им позже.

Яэ хмыкает. Ну конечно.

— Вы не могли бы…

— Да, да, оставить вас наедине. Конечно.

Она не удерживается от двусмысленного подмигивания, которое отзывается еще одним сжатием пальцев и челюсти Скарамуччи. Напоследок все-таки дает совет:

— Разъемы сделаны отвратительно. Проверяйте, чтобы в основании не было трещин. — Дожидается понятливого кивка от Кадзухи. — Иначе в один момент можете оказаться с обнаженным ядром.

С намеком: ядро. Совсем рядом. Значит, можно достать пальцами. Разъемы как раз так удачно подходят по размеру.

Не понимают.

Кадзуха только серьезно кивает. Скарамучча хватает ртом воздух, не находя слов, — но, скорее, от перспективы вдруг оказаться с ядром напоказ. Слишком мало смущения для иного.

В принципе, и так неплохо. Они теперь явно будут еще чаще оказываться в таком положении. С обнаженной спиной, бережными, проверяющими касаниями. Это должно хоть к чему-нибудь привести. Верно?

Не верно.

Яэ почти со страданием наблюдает, как они продолжают кружить друг вокруг друга. Касаться. Проводить слишком много времени вместе. Делать то, что делали прежде.

Даже долг, который Скарамучча берет с Кадзухи, оказывается банальным дежурством по кухне вместо него.

У Яэ начинает тревожно чесаться хвост — мерзкое чувство, особенно на фоне того, что его в материальном мире по-прежнему нет.

Может быть, их надо еще немного подтолкнуть. Она же видела: и касания, и какую-то невозможную, плавящую мягкость, и — архонты, да Скарамучча даже разговаривает с Кадзухой нормально, без всего этого «ты лишь жалкий смертный червь». И постоянно делает маленькие волнительные жесты. Поправляет рукава хаори, отводит волосы за ухо — точь-в-точь как Эи когда-то давно, когда хотела понравиться.

Им просто нужен легкий толчок, решает Яэ. А что может быть лучше, чем немного ревности.