Бездна (2/2)
— Пройдемся, Хромой? — на два голоса говорят два лица.
Хромой признает Двойню сразу, она вовсе не пугает его новым обликом, Двойня — есть Двойня: Бешеная и Тихоня, Хромой знает и не видит подвоха. Двойня — друг, и Хромой доверяет полностью, несмотря на рапунцели, которые они отрастили. Красивые…
— Веди, меня Сусанин, я весь твой, обещает Хромой.
Ему становится легче.
Двойня смеются на два голоса. Одна прядь так и остается обвитой вокруг руки Хромого, пока они идут куда-то, куда Двойне кажется правильным.
***</p>
На Изнанке для Харона каждый раз, как первый. Яркий восторг от больших лап, от пушистого хвоста, от крепких челюстей и густой шерсти. Харон всегда в восторге.
Он оборачивается. Здесь он очень даже нравится себе. Хвост машет от радости. И все человеческие мысли испаряются.
Хвост. Машет. Поймать!
Харон кидается за ним и напрасно щёлкает челюстями.
Спустя минуту шумной суеты, он наконец останавливается. Принюхивается и делает осторожный шаг. Да, все хорошо. Лапы держат.
Харон кидается по следу. Вперёд, к Хозяину, к вожаку!
Боком, шерсть к шерсти, Харон чувствует близость Тени. И, о Боги, как приятно чувствовать себя с ней целым! Целым, сильным, хорошим. Харон забывает все обиды, всю злость и страх. Мысль всего одна: «к Хозяину».
***</p>
Ведьма не видит почти ничего, но бесстрашно выставляет вперед руку и кричит:
— Седой!
Он выныривает ей навстречу из темноты совершенно внезапно, больно цепляется за руку, шепчет срывающимся голосом:
— Ведьма…
Седой смотрит на нее, как безумец, и Ведьма понимает, что он тоже не знает, где они и как им выйти.
— Теодор Христиан, — тихо ругается Ведьма. — Чтоб тебя…
Ей не страшно, но неуютно. Они с Седым не друзья, но и делить им особенно нечего. И Седой бы, конечно, никогда не бросил ее в таком месте. Как и она его. Но если оба они… потерялись?
Седой чуть ослабляет свою хватку на ее руке, спрашивает хрипло:
— Как ты нашла меня?
— Случайно, — отзывается Ведьма и пожимает плечами. — Я… думала о тенях, и вот… Потом услышала твой крик. А ты…
Седой опускает взгляд, Ведьма же вспоминает того странного парня, что видела тут…
— Так это правда про тени? — Ведьма от удивления прикрывает ладонью рот. — У Харона есть двойник?
Седой, не отвечая, мотает головой и отнимает свою руку.
Ведьма смотрит Седому в глаза. Она не любит этого, но ситуация и собеседник располагают. Седой не опасен, и на него вполне можно смотреть открыто и пристально, особенно, если она хочет что-то узнать.
— Ладно, — покладисто соглашается она. — Допустим, это твое дело.
Седой смотрит сердито, явно так и считая, Ведьма же продолжает с деланным равнодушием:
— Ты бы хоть Черепу объяснил… Мавр пока озадачен, но если он… если мы поймем, в чем дело, быстрее Черепа, тому придется туго.
Ведьма прекрасно понимает, зачем говорит именно эти слова. Во-первых, так Седой может проговориться о важном, а во-вторых… Во-вторых, будет ужасно, если Череп проиграет потому, что его подставили свои. Такого никто не заслуживает.
— Череп не твоя забота, — шипит Седой зло.
Это несправедливо, конечно: все-таки Ведьма вроде как пришла его спасать, но Седой сейчас слишком расстроен для справедливости.
А вокруг все та же пустая темнота, без дна и без крыши, и присутствие Ведьмы, хоть и успокаивает, не особенно дает надежду на выход: она ведь тоже случайно тут оказалась.
— Он завел меня сюда специально? — бормочет Седой, а потом, спохватившись, косится на Ведьму. Та и виду не подает, что слушает, отошла на пол шага и осматривается вокруг.
— Череп знает, что ты ушел? — спрашивает Ведьма вдруг, и, прежде чем Седой успевает огрызнуться, добавляет: — Потому что, если это место не существует, достать нас из него возможно только с той стороны. И было бы отлично, если бы кто-то нас искал.
— Мавр разве не будет искать тебя? — искренне удивляется Седой.
Ведьма опять пожимает плечами:
— Не знаю. Он, для начала, должен меня потерять… В смысле, понять, что я исчезла. А мы с ним только недавно простились. Я потому и спрашиваю…
Ведьма не договаривает: темнота вокруг дрожит, и они с Седым, не сговариваясь, прыгают друг к другу и берутся за руки. Все же здесь они — вместе. Гораздо больше из одного Дома, чем из разных стай. Вместе им гораздо легче не бояться и искать выход.
Ладонь Седого вдруг разжимается, и он смотрит в сторону. В пустоту, в ничто.
Судя по выражению лица — Шаман там что-то нашел. Лицо Седого вдруг меняется, и Ведьма чувствует, как мурашки медленно ползут у нее по плечам к шее.
Седой смотрит в никуда из нигде. И не видит Никого.
Он словно вышел из тела. И перед ним он сам. Само Время.
У Седого долг перед ним, как и у любого шамана. Что-то берёшь, что-то отдаёшь взамен. В этот раз взял он совсем немного, а отдает… с процентами.
Седой видит себя ходячим, ноги его, словно крылья, несут его свободно, он и не чаял, что может быть иначе.
Он теряет их снова, по собственной глупости, по неосторожности, ведомый уверенностью и ощущением, что возможно все. Границ реальности ведь не существует.
Седой взрослеет у себя на глазах…
Красные глаза тускнеют, Седой беззвучно плачет. Дышит со свистом, будто специально, будто боясь тишины.
Ведьма не может просто смотреть. Она зовет Шамана сначала почти шепотом, потом в полголоса, потом в полный, потом она хватает его за плечи и трясет, почти кричит:
— Седой! Седой, вернись немедленно!
— Ведьма… Ведьма.
Ведьма… это она. В самом деле она.
Шаману стыдно за то, что она видит его таким. Беспомощное, бескрылое существо без имени и голоса.
Седой шипит почти зло. Почти не по-человечески. Но тут же съёживается и откашливает на землю что-то очень похожее на стрекозиные крылья. Разные, разноцветные. И все в алой дымке, точно в крови.
Она рассеивается медленно.
Седой чувствует себя очень усталым, почти без сил, но все же он приходит в себя, сжимая спасительную ладонь Ведьмы. Она настоящая посреди всей пустоты и памяти, она есть сейчас, и Седой успешно цепляется за эту мысль.
***</p>
Мавр слышит крик Ведьмы. Требовательный и потерянный.
Даже на Изнанке Мавр так еще не бегал. Он ничего не боится, кроме того, что… вдруг он не успеет? Что тогда?
Мавр не может сформулировать, он, конечно, знает себя слишком плохо…
Крика больше нет, но Мавр просто знает, что Ведьма где-то здесь. Его Ведьма.
А еще он чувствует, что там не только она.
Изнанка полна странными клочьями тумана и сгустками энергии, чувствами и воспоминаниями. Эмоций вокруг так много, что они почти заглушают Мавру собственные. Слишком много неожиданностей в последние дни.
Вдруг он чувствует еще что-то. Силу и порыв, красивые, живые… знакомые.
В кино говорят «никогда не смотри назад», но Мавр оборачивается… Никого.
Что за фантазии?
Он снова бежит, а потом словно наталкивается на стену. Это не похоже на то, что бывает, когда ищешь Лес или Море, бесконечно бродя вокруг да около, блуждая знакомыми тропами, не в силах дойти до цели. Теперь здесь просто разрыв, и Мавр останавливается на краю — перед ним нет ничего. Словно кто-то стер полмира. Даже недоступное Мавру Море существует, просто его не видно, но это…
Мавр не знает, но чувствует, что не один. Он угадывает, кого увидит, прежде чем поворачивает голову.
Он ловит взгляд Черепа: тот так же в недоумении смотрит на Мавра. Недолго, потом Череп снова поворачивается к пустоте, и его взгляд меняется.
Мавр понимает, что произойдет за секунду до.
— Нет! — только и кричит он, уверенно и властно, вытягивая руку вперед, пытаясь остановить Черепа.
Череп приказам не подчиняется — он бежит прямо к разрыву. Мавр кидается за ним, он вовсе не планирует оказаться в этой бездне, но надеется поймать и удержать Черепа от необдуманного безрассудства. Меньше всего понимая: зачем?
У него почти получается: Мавр ловит край Череповой футболки и дергает к себе…
И тут мир меняется: перед Мавром опушка, за ней шумит сам Лес, а под ближайшим деревом, взявшись за руки, стоят Седой и Ведьма. Словно брат с сестрой из старой-престарой сказки.
***</p>
Темнота исчезает вдруг, просто осыпается к их ногам, являя Черепа и Мавра, который вдруг вцепился в футболку своего врага.
До вожаков несколько метров, а позади разверзается темная красота Леса. Седой не вполне уверен, но ему кажется, что Череп просто призвал Лес прямо сюда, где положено быть лишь Морю. Интересно как?
Седой в отличии от всех, видел, как Череп «общается» с Лесом. Лес не слушался его, но и не просто благоволил. Иногда Седой даже думал, что Лес и Череп являют собой одно целое.
Череп определенно мог найти, кого захочет в Лесу, но ведь они с Ведьмой были не там…
Седой смотрит на Ведьму — она отвечает ему вопросительным взглядом, а потом показывает глазами на руку Черепа: татуировка на ней больше не выглядит нарисованной. Терновая ветвь обвивает руку Черепа от основания пальцев до самого плеча, кое-где входя под кожу, хотя крови нет. Она то ли болезненно впивается в предплечье Черепа, то ли прорастает у него из-под кожи.
Вернул ли Лес их с Ведьмой Черепу? Или просто не отдал своего любимца пустоте, в которую тот, со свойственным Черепу безумием, собирался нырнуть? Седой не сомневается, что так Череп и поступил и сделал это для него, и Седой благодарен, а для остального не время. Седой решает не мучить себя вопросами и только окликает:
— Череп!
Череп решительно шагает к ним, и его футболка выскальзывает из руки Мавра. Но тот едва ли замечает: он смотрит на Лес впереди, так, как мальки обычно смотрят на Черепа.
А Лес вдруг вздыхает и отступает, Седой узнает то место, куда зашел, преследуя Раххати: можно принять его за опушку или дорожку к пляжу одновременно, но это какое-то странное междумирье. Серая земля, редкие деревья и… галька под ногами. Камушки, давно уже облизанные и стесанные морем. Ни Лес и ни Море.
— Идем, — Седой чуть тянет Ведьму за собой. — Надо выйти.
***</p>
— Вот же хрень, — произносит Череп, а потом поворачивает голову к Мавру.
У того на лице явственно проступает разочарование, а потом он смотрит на Черепа тем давним, еще детским, обиженным взглядом. Он прикован к метке Леса.
Череп тоже смотрит на свою руку — ветка еще не вполне превратилась в рисунок, но уже теряет в объеме — потом опять глядит на Мавра. Тот изгибает красивые губы капризно и требовательно, словно ждет объяснений.
Но сейчас не время выяснять отношения, Седой и Ведьма важнее. Хотя выглядят они… почти как обычно. Ведьма так и вовсе мало менялась на Изнанке, разве чаще смотрела в лицо.
Они с Седым подходят к Черепу и Мавру и только, когда воздух между наполняется их общим дыханием на четверых, расцепляют руки.
И чем же они тут занимались? Ловили тень Харона? Неужто Седой взял с собой Ведьму?
Вот два идиота, поймать-то ее может только Харон! Сколько бы он не мнил, что на Изнанке он просто пес…
Череп не верит, что Изнанка меняет людей, просто кому-то удается увидеть себя здесь целиком, а не фрагментами: нежеланными или желанными частями.
Потому и отступают болезни — они не их настоящие части. А в остальном: все они сшиты из разных кусков?
Сейчас, здесь Мавр понимает Черепа без слов, и это правда удивительно, легко.
Мавр не кивает даже, не смотрит, но знает, что Череп поймет его тоже.
Он подходит ближе… Такой высокий здесь, широкоплечий: и Ведьма, и Седой кажутся почти детьми рядом с ним.
Но Мавр помнит, что на самом деле и он не только такой. Помнит настолько хорошо, что его сердце колотится бешено, кровь стучит в висках, а ладони холодеют. Словно он и тут… не здоров. Что это?
Страх. Похожий на тот, что был только вчера.
Так давно.
Мавр знает — Ведьма могла умереть. Пусть она сама об этом не задумывается, но ему страшно, вдруг и сейчас может?
И думать о Ведьме, только как о сокровище больше не выходит. Это же девчонка, это его… такая хорошая… кто? Мавр не знает уже… Но он отвечает за нее, это странное чувство. Только ли за нее?
Мавр вовсе не чувствует, что все они теперь в безопасности. Он помнит бездну, помнит, как она дышит. И ему кажется, что бездна могла бы и сожрать их всех, если бы только не чертов Череп с его фокусами.
Череп словно носит Лес за пазухой. Там же он носит немного безумия и что-то героическое…
Мавр завидует. Черная зависть — не дым, но она удушлива и болезненна, и Мавр обычно задыхается, сбоит сердцем, но сейчас он завидует как-то по-новому, словно белая зависть — не блеф. Но все же черная — Мавр слишком хочет все то, что есть у Черепа, в крайнем случае хочет самого Черепа… В свою стаю.
Внезапно на пляже-поляну выбегает пес.
Мавр не боится собак, но хмурится, еще пока не понимая, что не так. А что-то определенно «не так».
— Тень, — вдруг коротко говорит Череп, и Мавр вздрагивает.
Солнце здесь давно село, а луна сверкает тонким серпом — насмешливой, всезнающей улыбкой — и все вокруг состоит из теней, но пес отбрасывает такую тень, как мог бы днем. Она бежит за ним, резко очерченная и живая даже в этой полутьме.