Пока костер горит (2/2)

Череп чертыхается.

Харон — Летун, и у него есть опасный островок безопасности: Наружность.

Может поэтому Череп и идет за ним: Харон обижен и зол, и мало ли что случится с ним вне Дома.

Хромой прекрасно умеет делать вид, что веселиться — это его конек… На самом деле он обеспокоен, что Че нет, что сам он не может ни за ними с Хароном пойти, ни сходить за Деткой и кальяном.

Детка всегда поднимает ему настроение…

Еще очень помог бы Седой, но тот тоже уезжает… Его коляска идет тяжело, но Хромой не может бросить свой пост и помочь, он наоборот идет от опустевшего костра Харона к своим.

В Наружности, Харон уже почти не Харон.

Стоит отойти слишком далеко от Дома, и он снова почувствует себя самым обычным калекой. Даже тело будет болеть сильнее. Харон стягивает футболку и повязывает на голове. За ним увязываются три пса.

Они то ластятся под руки, то отбегают в кусты и приносят какие-то палки, зазывая поиграть с ними.

Череп, следуя по предполагаемому пути Харона, подходит к забору — здесь не дыра, но выломанный прут — Череп смотрит в проем: дверь из лета. Заметив сутулую фигуру в окружении четвероногих, Череп громко свистит, чтобы Харон обернулся.

Харон останавливается, медленно поворачивается, но не делает к Черепу и шага. Зато один из псов, что увязались за ним, беспокойно приседает на задние лапы.

Череп шагает сам: у него даже голова кружится, словно он делает что-то невозможное, ступает в никуда, постепенно теряя, где он и что. Но все же он смело выходит на встречу Наружности.

Чем дальше Дом, тем труднее, но расстояние, с которого виден забор Дома, может пройти любой. Наверное.

Дух захватывает, но Череп не замечает, он все еще в азарте погони.

— Что происходит, Харон? — спрашивает Череп, когда между ним и Хароном остается пара метров. — Что ты задумал? И зачем сейчас?

Харон все же подходит чуть ближе, но держится у незримой границы. Пересечь ее можно, но неприятно. И незачем, кворум недоверия Череп оценил.

— Заказов много. Нужно сделать, а то станут еще думать, что я слово не держу… А я держу! — кричит вдруг Харон, и тут же голос его падает: — Не беспокойся, Череп, отдохните там, я уже утром буду. Заодно и че крутого для нас надыбаю.

Череп отвечает не сразу — старается скрыть раздражение, и его голос звучит отрывисто и напряженно.

— Их не было много, когда ты заговорил о костре… И никто не сомневается в твоём слове. Я не хотел отдыхать так, я думал этого хочешь ты.

Череп опускает руку в карман шорт, но сигареты он где-то выложил, хорошо, если не потерял… В кармане только зажигалка — Череп сжимает холодный металл.

— Я не особенно много хочу, Череп. Иди, отдыхай, как нужно. Тебе не помешает, — тихо смеётся Харон. Смех выходит каким-то усталым. — Я вернусь. Постараюсь.

Пёс звонко лает. Остальные подхватывают, и Харону едва удаётся утихомирить эту шумную ватагу. Он достаёт одну из сигарет, стрельнутых у Седого. Свои скурил, а его оставил на потом. Сейчас они, терпкие и чуть вяжущие на кончике языка, как раз пригодились. Харон курит жадно, глубоко затягиваясь и почти не выдыхая дым.

— Иди, Череп. Говорю ж, не стоит волноваться. — Харон даже немного сердится, докуривает до бычка, давится горьким дымом и тушит окурок.

Ему и правда нужно идти. Ночь набирает обороты. Харон знает, что стае сейчас хорошо у костра, и что она более чем довольна таким решением. Сам он должен сделать хоть что-то полезное. Уже набрался целый список «важных» дел. Минимум, нужно унести злобу и усталость вожака и его стаи как можно дальше. Да и закупиться бражкой и лимонадом не помешает. Заодно и личный запас сигарет пополнит.

Череп стискивает зубы. От мутных мыслей Харона тяжело.

— Я не волнуюсь. Я жду твоего ответа: что случилось? Что случилось, что тебя так расстроило и подорвало?

Череп знает, как иногда хочется уйти. Но от Хромого знает и то, что почти никто по-настоящему не хочет после этого остаться один. Особенно Харон.

— Тебе плохо — мне плохо, — Харон показывает сначала на Черепа, потом на себя. С жестами всегда понятнее. — Мне плохо — и я иду в Наружность, чтобы стрясти все плохое в другом месте и принести что-то хорошее.

Пёс злится. Странный человек расстраивает его друга ещё больше, и собакам это не нравится.

Харон качает головой:

— Ты хочешь, чтобы я вернулся в Дом?

Он мягко треплет по холке одного пса. Второй скулит и тычет носом в ладонь. Харон присаживается и немного обнимает его.

— Нет, — Череп сжимает зажигалку сильнее, тон Харона не просто не нравится ему — он бесит. — Я хочу, чтобы ты пошел туда, где по-настоящему хочешь быть. Когда мне плохо, я предпочитаю бывать один. Это правда. Я так думаю. И успокаиваюсь. Если я буду оставаться с людьми, я должен буду сдерживаться. И мне будет тяжелее. Но так работает не у всех. И точно не у тех, кому становится плохо, если их не замечают.

Череп еще мгновение смотрит на Харона.

«Не поймет, — думает Череп. — Или не поверит.»

***</p>

Когда Мавр ушел, Ведьма достала сигареты, наклонила пачку, предлагая Гвоздю. Она не стала уходить, осталась ждать Мавра тут.

Она видела чуть в отдалении Седого. У него были совсем белые волосы — такое нельзя не заметить.

Ведьма не любила игр с Изнанкой, но как рассуждать об этом ей, когда Мавр там имел все то, чего не хватало ему в Доме, а она…

Изнанка не подарила ей ни сильного тела, ни новых возможностей — она просто была. Там фантазии становились правдой, а мысли превращались в дела.

Там не было ничего, кроме их снов. И кошмаров.

Гвоздь сначала мотнул головой, потом передумал и поднял руку. Ведьма достала из кармана зажигалку, прикурила сама, потом передала ее Гвоздю.

Мавр возник сидящим на пляже, в паре метров от линии моря, глядя на него устало и недовольно, с молчаливой претензией. Его опухшее лицо, выглядело недовольным часто, даже если Мавр оставался доволен…

Оно словно и не способно было передать его радость.

Ведьма быстро потушила сигарету — ей бы Мавр ничего не высказал, но что попусту его огорчать? Подошла и присела рядом, но так, чтобы сигаретный запах не беспокоил его тоже.

Надо было что-то сказать, и Ведьма сказала:

— Спасибо, что послушал меня.

Ведьма не сомневалась, что Лис успокоится теперь.

Она повернула голову: Лис тяжело дышал и держался за укушенную ногу, а рядом с ним Гвоздь — тоже весь сжался, даже лицо спрятал.

«Что-то с ним происходит?» — Ведьма не задержалась на этой мысли. Чужие секреты она не любила.

Мавру стало грустно. После там быть здесь — тяжело, даже удачный разговор не радовал больше. Мавр старался не смотреть на свое тело и не думать о том, как его станут поднимать, как это будет жалко и гадко.

«А Череп сильный, — снова досадливо подумал Мавр. — Он не замечает и сам, как нравится людям. А что в нем есть-то кроме этой его силы и здоровья?»

Мавр хотел бы верить, что ничего, и в очередной раз убедил/ убеждал себя в этом вполне успешно.

***</p>

Харон качает головой. Садится прямо на асфальт. За границей, уже в Наружности, Харону сложно верить, что он Харон. Слишком слабый он.

— Хорошо. Вернёмся.

Он цыкает на псов, когда те пытаются идти за ним. Псы — к Наружности, Харон — к Дому и Черепу. Псы всегда должны знать, когда им что-то «нельзя». Иначе, и правда, начинают зарываться.

— Ну че ты смурной, аки Ральф, — Харон бодает Черепа в плечо так, что устоять на ногах сложно.

Череп немного теряет равновесие и усмехается.

— Восприму это как комплимент. Ральф первый — предмет тайной страсти женской половины: загадочный и отстраненный, но в глубине души ищущий нежности. Не то что я: никакой внутренней подоплеки — что внутри, то и снаружи.

Гнев на Харона все еще при Черепе, но не время показывать его. Для гнева почти никогда нет времени. Но если отвлечься — идти обратно приятно. Море все ближе. Оно пахнет и манит.

Свои сидят у костра, и им явно весело. Над пляжем летит песня.

Седой задумчиво проводит рукой по воде. Недалеко, вроде, отъехал, а уже потерялся. Или его потеряли.

Прибой мягко лижет пальцы, будто принюхиваясь к тому, кого видит впервые.

Седой придумывает мысли моря о нем.

«Странное существо, которое только слушало море всё это время, не рискуя подходить ближе. Оно казалось приятным, но каким-то грустным. Кто обидел это существо? Почему его стеклянные голубые глаза больше не сверкают?»

Седой пускает по воде камень, смотрит, как тот бежит по волнам.

Харон отбегает ненадолго. Под конец, в шутку, вызывая у своей стаи беззлобный гогот, он бежит как обезьяна — на всех четырёх конечностях. Это тяжело, больно даже, но Харон постепенно привыкает. Его этому научил Гиббон. Когда бармен не слишком уставший, они с Хароном и по деревьям, и по крышам лазают. Правда, деревья любят больше. Крыши скользкие. Да и их приходится делить с маврийцами.

Череп провожает Харона взглядом. Ему чертовски странно, но он мотает головой, отгоняя всякие мысли, и подходит к Хромому.

— Ну что, принести тебе Детку? Какой праздник без дамы сердца?

Хромой оборачивается, и сразу как-то понятно, что он торчал тут бдящим столбом посреди остальных, расслабленных и бухающих уже не по второй, а сам не сделал еще ни глотка.

— Значит, мы остаемся, — понимает Хромой и довольно кивает, своим этим мыслям.

Он снова поджигает потухшую было сигарету и предлагает Черепу.

Харон бежит сначала шумно, громко, по ветру. Его легко заметить. Но стоит сделать ещё пару шагов — и он превращается в тень. Песок не издаёт ни одного лишнего шума под лапами, ветер уже срывает запах, и заметить Харона около моря тяжеловато. Так он и подкрадывается к Седому и тихонько фыркает тому на ухо, надеясь, что напугал.

Седой от неожиданности вздрагивает и едва ли не летит в воду. Шутливо замахивается на Харона, но тут же прыскает, поднимая стрекозиные очки на голову.

— Дурак, — Шаман беззлобно качает головой, потом запрокидывает ее, переводя взгляд на чёрное небо.

Наверняка на нём сверкают звёзды. Шаман не знает. Не видит.

Харон смеётся:

— Напугал? Ну, напугал же! Напугал! Я тебя напугал!

Маленькая победа. Очень и очень, но безумно важная для Харона. Он вообще любит такие мелочи.

— Ещё пару таких «пуганий» — и вы останетесь без Шамана, — Седой цокает якобы недовольно, а сам улыбается, видя, как такая ерунда развеселила Харона. Ну, и славно. А то уходил чёрной тучкой.

Харон радостно смеется, едва ли не захлебываясь.

— Ну и куда ты свалил? Мне-то по делам нужно было, а ты просто сидишь. Хотя, ты ж и так не встанешь.

Харон прыскает со смеху и кладёт руку на затылок.

Седой закатывает глаза:

— Знаю я твои дела… Что случилось?

Харон меняется в лице всего на секунду, а потом снова улыбается.

— Дела есть дела. Я ж в шаманские не лезу?

Седой теперь смотрит на Харона, но ему трудно различить лицо того, даже вернув очки. Седой не любит лезть в чужие дела, на том и стоит. Стоял, если бы были ноги.

— Ладно, — соглашается Седой.

***</p>

Лис ушел. Потому что знал, что сейчас не нужен.

Он осторожно брел к корпусу, а нога словно онемела. Ну и пофиг, главное, что до чёрного входа и скамейки в кустах добрался хорошо. Лис прилёг, разглядывая темное-темное небо.

А потом почувствовал, что дышать стало тяжелее. Хотелось бы вдохнуть глубже, но сил не было. Кончики пальцев странно закололо. Лис моргнул и попытался было открыть рот. Но челюсть болела дико.

Тогда он попробовал сесть. Задыхаясь и едва не выплевывая свои легкие. Получилось с третьей попытки. Лис хрипел, дрожал и пытался подняться уже на ноги. До Могильника рукой подать, но только ноги не держали.

— Знаешь, они ж меня не просто так Хароном назвали.

Лис испугался даже повернуть голову. Хотя, если бы попробовал — все равно бы не вышло.

— Нравится? Мне кажется, прекрасный реванш. А вот пошёл бы ты сразу с этим к Мавру — вышло бы по-другому.

Харон выступил вперёд. Не то, чтобы человек, скорее диковатая тварь с лохматой собачей головой. Она сидел напротив и буравил Лиса своими чёрными, похожими на бусины глазами.

— А ты — дурак. Я тоже, конечно, но я дурак кусачий. А ты просто дурак.

Лис понял, что крыша у него едет окончательно. Он хрипло засмеялся и замахнулся на собаку. Ударил и услышал сдавленный визг. Даже ослабевший и больной, Лис все ещё был силён.

Пёс отпрыгнул подальше. Зло щёлкнул пастью.

— Вааааали нахеррр, ззззззаразза!

Пёс только засмеялся, совершенно по-человечьи. Потом поднял голову, принюхался и вдруг отступил глубже в кусты, скаля слюнявую морду, готовый укусить ещё раз. Но не стал. Только посмеялся лающе.

Лис вдруг почувствовал, как по ноге потекло что-то тёплое. Посмотрел: укус. Ещё один. Когда только успел?

Лис приложил ладонь к мокрому лбу. Горячо. Очень.

Нога начала болеть сильнее. Лис попытался встать и сделать шаг, но упал. Устал. Так дико устал, что сил бороться не хватило.

***</p>

Бриз поднимает взгляд от бумажек. Дети.

Один почти в бессознанке: привезли в коляске. Одолжили у кого-то, и как понять, кому вернуть? В доме верный способ — оставить на перекрестке, а здесь как быть?

Спокойные дежурства в санатории, обещал Янус. Дивно. Не у нее.

Бриз поднимается.

Она не нервничает, не торопится. Выходит из-за стола, присаживается, осматривает раны. Собака? Странно.

— Спасибо, дети, — говорит она. — Если нетрудно закатите его в процедурный.

Она идет первая, указывая дорогу.

Дальше все просто и чисто. Местная анестезия, вскрыть укус. Промыть гной. Левомиколь. Повязка.

Бриз кличет своих санитаров.

Лиса перекладывают на кровать. Бриз отходит и возвращается с капельницей.

В санатории мало персонала, и все приходится уметь самой. Минус, конечно. Зато плюс в том, что пациентов немного и экстренные редко.

Она ловко входит в вену. Сначала жаропонижающее, потом она введет антибиотик.

Раны на ноге не выглядят опасными. Но неделя им будет нужна.

Сложностей Бриз не ждет: самая главная проблема — это, конечно, бешенство. Вот бы найти ту собаку, чтобы убедится, что она здорова… А то 40 уколов и никаких купаний.

Только пойди допросись…

Коридор уже пуст. Дети не выносят лазарета.