Стая (2/2)
Очень тяжело и очень страшно бояться самого себя. Того, что ты могло сотворить без памяти. И не запомнить, а значит, никогда не узнать. Только от остальных.
Двойня прячутся под тонкое одеяло, сворачиваясь в клубок.
Потом.
Потом.
Они поспят, и станет легче. Станет проще дышать. Можно будет найти Харона. Убедиться, что все в порядке. Как только страх уйдет хоть немножечко.
***</p>
Хромой возвращается к Детке. Она не должна долго ждать, но и на пляж ее еще не взять, а то и своих потреплет.
От пляжа течет волна людей, которую замыкает Ральф. Теперь похожий не на Аида, а на горного пастуха.
А чуть позади него видно еще одного человека: немного выше, на обрыве у скалы сидит Ведьма, укрытая белой шалью. Ветер подбирается к ней, взбивает тонкую ткань и кажется, что у Ведьмы крылья.
«Царевна-лебедь, » — думает Хромой с улыбкой.
Ведьма хороша.
Хромой бы подошел к ней, Мавр-то уже уехал, но… Ведьма может и лебедь, но ходить к ней значит дразнить гусей. Хромой этого не любит.
***</p>
Гвоздь сидит в комнате на аккуратно застеленной кровати и рассматривает найденную вчера ракушку. Она ещё красивее, чем казалась на первый взгляд. Как бы так осторожно проделать дырку, чтобы повесить ракушку на шею? Да и где взять подходящую нитку?
Спрашивать Гвоздь не умеет, потому молчит и прячет сокровище в руках, когда кто-то оказывается рядом.
Лис встает и подходит к Гвоздю. Тот бесит его: такой весь длинный, убогий тихоня, а к Мавру близок. Лис разрывается между презрением и недоверием к этому тощему.
— Чаю. Живо! — командует он, дергая верхней губой, из-за чего лицо становится не столько брезгливым, сколько раздражённым и брюзгливым. Почти всю красоту теряет.
День Лиса прошёл отвратно. Одежду он, конечно, выгладил и привёл в порядок: от Мавра принесли гостинцы раньше, чем поспели родоки. Уже на пляже все было в порядке. Кроме просто поганого настроения. Вся эта стычка, застывший во времени разговор с Мавром… Лис не может даже понять, когда его вызовут на ковёр. Его не оставляет гнетущее ощущение нависшего над головой Дамоклова меча.
Гвоздь прячет ракушку в карман и, не отвечая, подрывается с кровати. Подходит к чайнику, достает чашку, сахар… Руки действуют быстро, привычно, будто сами по себе.
А мысли все еще крутятся вокруг ракушки.
Гвоздь ставит горячий чай на тумбочку Лиса и отходит.
Лис пробует чай. И вдруг морщится, будто бы говна хлебнул.
На деле так и есть. Чай едва заметно горчит, есть кислинка, которой быть не должно. Но худшее, что мог сделать Гвоздь с чаем — это добавить туда сахар, не предложив молока.
Лис встает снова. Он готов придушить Гвоздя, сломать голыми руками его тонкую шею. Но все же сдерживается, помня о Мавре и его отношению к своим «слугам».
— Чай. Убогий. Как ты, блядь. Живо новый. И в этот раз пускай нормальный будет. И горячий!
Лис яростно выдыхает, думая, что надо бы сходить на тренажеры. Целые сутки не тренировался. Так можно совсем форму потерять.
Гвоздь смотрит удивленно: так с ним не говорит даже Мавр. Впрочем, вкусы Мавра Гвоздь знает, не то, что Лиса. Гвоздь плохо понимает, как ответить. Он не привык — свой голос он давно слышал только в голове.
И пока он думает, Кулак ввозит в комнату Мавра.
Мавр устал после купания и недоволен, он, осмотрев комнату, кивает на свою кровать и Кулак подвозит его к ней.
Теперь уже всем не до чая: пересадить Мавра из коляски на постель задача не для одного. Гвоздь спешит помочь, Лис тоже.
***</p>
Череп сидит на крыше и курит. Он не собирается не спать и эту ночь, но посидеть хочется еще немного. Он вдоволь уже набесился со своими, и, наверное, выбесил Мавра…
Интересно, мешает Мавру злость ходить или помогает?
Черепу помогает. Он и прыгнул первый раз — рассердившись. Сейчас он мог найти Изнанку почти всегда, но все же, когда он злился, она подступала сама. Словно манила.
Иногда Череп поддавался: это давало время остыть, привести мысли в порядок. Вернуться к своим спокойным и решительным, да так, что они едва ли заметят его отсутствие…
Злится Череп, надо признать, часто. Он любит своих, ценит, что они с ним спорят, может и уступить им после обсуждений, может даже не просто уступить, а искренне согласится. Но каждый раз ему так трудно от их упрямства, от их вечного: «Ты слишком критичен».
Ага, и категоричен, и заносчив в хорошем смысле слова. Чаще всего Череп знал, что он прав. И что они тоже правы — так резко нельзя. И что компромиссы не только возможны, но нужны и полезны.
И все же…
Череп тушит сигарету о крышу.
Ему никогда не хочется, как Мавру рявкнуть на своих: «Просто выполнили мой приказ!». Но часто он едва удерживается о того, чтобы ударить кулаком в стену и просто заговорить на несколько тонов громче. Но и тогда Череп обычно прикусывает щеку изнутри, закуривает и прищуривается, слушая их. Своих.
Он научился казаться им уверенным и спокойным. Хотя спокойствие последнее, чем обладает Череп.
Череп вздыхает, опрокидывает себя на крышу спиной и смотрит на звезды. Еще немного, и можно спать.
Обошлось без Изнанки.
***</p>
Раз…два…три. Раз…два…три…
Медленный вальс кружат пауки на синем дереве. Кому они танцуют? Себе? Разве можно танцевать самим себе? На ветвях появляется тоненькая паутинка.
Седой даже не дышит на неё, хотя и сидит очень близко.
Он поправляет крылья, кутается в них, как в плед. Они мёртвые, но всё ещё безумно красивые.
Он на границе между Изнанкой и Лесом. Это дерево стоит чётко посередине.
Седой спрыгивает с дерева и идёт. Кто знает, куда? Красные глаза не думают о дороге. И о том, что Лес за спиной выглядит синим и стеклянным.
Глаза не думают, а Седой задумывается. Чем дальше от границы, тем быстрее осыпаются его крылья. Он трогает их, и те становятся пылью…
…В глаза бьёт резкий бирюзовый свет. Интересно, кто-нибудь заметил, что Шаман куда-то исчезал? Хоть бы — нет. Он не любит, когда…видят.
А он почти вылез из окна. Были бы ноги…
***</p>
Хромой сидит внутри своей палатки один и курит: он любит не спать ночами и любит кальян.
Он вспоминает о Ведьме и теперь жалеет, что не подошел.
Ему и глаз ее не страшно увидеть, наоборот.
Хромой не грустит об этом, просто думает и выдыхает дынный дым. От него в платке молочно-бело и ничего не видно.
Дым расползается дальше и посягает уже на спальню. Ему можно — Хромой в этой комнате хозяин.
***</p>
Харон просыпается от чьего-то пинка по ноге и морщится. Комната гудит голосами и смехом, в ней как-то очень солнечно. И Харон понимает, что его это вдруг бесит.
Он не хотел ночевать тут, но выбраться не получилось. И надо же такому случиться: его назад загнал сам Череп!
Увидел с крыши и сказал вернуться, а Харон не посмел ослушаться.
Харон уверен, что хорошо ему спится только в одном месте на свете — в Лодке.
Он нашел ее в скалах прошлым летом, тогда и получил кличку.
Никто даже не знает, кто первый тявкнул «Харон» у той лодки. Шутка, насмешка. Так было с каждой кличкой.
Только Харон знал, что с этой, последней, к нему пришло что-то темное, чужое. И кошмары, где тьма, в которой ты утопаешь хуже, чем в воде. Дышать никак нельзя, на грудь словно давит могильная плита.
И шёпот… Он — везде.
Только разве о таком расскажешь? Кому?
Разве только Седому…
Седой в ответ рассказал Харону о Тенях и даже о том, что с ними можно говорить. Но собственная тень пугает Харона. Его зовут Раххати, и он нашептывает страшные вещи.
Путаясь в шортах и собственных ногах, Харон мчится в ванную. Холодная вода отрезвляет. Харон тяжело сглатывает, но все же смотрит в зеркало.
Как и каждое утро до этого из зеркала на Харона смотрит загнанный щенок. Он на грани истерики, с водой, капающей с подбородка. Зрачки так расширились, что почти перекрывают посеревшую радужку, и придают глазам какой-то животный вид.
Харон так себя и ощущает. И снова слышит: шёпот настолько живой, что Харон вздрагивает и оглядывается по сторонам.
Точно кукухой едет.
В ванную входит Череп, на нем только шорты и знакомая Харону усмешка.
— Ты чего тут? — усмешка Черепа меняется на улыбку. — Пошли на завтрак.
И тогда шепот утихает. Не мгновенно: Раххати еще гневается, подсказывает резкий ответ — но Харон побеждает.
Машет остриженной головой и идет, точнее бежит, за вожаком.
***</p>
Ведьма расчесывает волосы: это долго, даже рука устает, но остричь их для Ведьмы будет как проклятье. Или наказание.
В комнату заглядывает Гвоздика. Ведьмины соседки, Искра и Серна, в раз замолкают и смотрят: Гвоздика одна из немногих череписток в женском крыле.
У нее короткие кудрявые волосы, подвязанные ярко-красной банданой, и тревога в темных глазах. Тревога — не страх. Черепистки редко боятся, у них за спиной словно реет пиратское знамя, и все же она бы не пришла просто одолжить помаду.
Ведьма встает и делает шаг навстречу, Гвоздика понятливо утекает в коридор.
Женский коридор — общий, они не делят его. Зачем? Где еще договариваться и меняться? А вожакам их дела знать вообще ни к чему.
Гвоздика не улыбается, наоборот сжимает губы и торопливо объясняет:
— У нас Двойня все спят. Уже сутки. И мы боимся, ну знаешь…
Ведьма кивает. Она тоже не улыбается. Они же не подружки. Но Ведьма считает, что дела Изнанки не делятся между красными и черными — это просто дела Изнанки. А уж если Двойня заблудились…
Двойня особенные: вместе они не Ходок и не Прыгун, а вот если… Если Бешеная ушла, а Тихоня потом заблудилось? Бешеную на Изнанке узнать не трудно, не то, что найти. А как и где искать Тихоню?
И сколько бы Мавр не думал, что это проблемы черепистов, Ведьма знает — это дело Ходоков. А звать к ним в корпус ни Черепа, ни даже Седого не стоит.
Ведьма идет в комнату, садится рядом с Двойней, трогает их лоб, наклоняется, прислушиваясь к дыханию, потом смотрит на Гвоздику.
— Просто спят, — констатирует Ведьма.
Уверенной быть, конечно, нельзя, но увереннее Ведьмы об этом не скажет никто.
— Спасибо, — кивает Гвоздика, и Ведьма кивает в ответ.
Уже в дверях она оборачивается: иногда ей интересно насколько у череписток все иначе? Но вроде все так же: развешенные купальники, брошенные сарафаны, зеркало на подоконнике и пара тюбиков туши тут же… И все же они совсем другие.
***</p>
Лис не любил лето в первую очередь за солнце. Рыжий — он быстро сгорал и почти все время ему приходилось сидеть в тени или не снимать рубашки. А Лис терпеть не мог купаться в одежде. И позволить себе не сопровождать Мавра тоже не мог — Лис никому не собирался уступать свое место возле вожака.
Но после той злополучной ночи на пляже, Лис, наоборот, стал стараться от Мавра ускользнуть. Потому он забрался на обрыв и, наблюдая от туда, как Мавра везут на пляж, люто завидовал. Гвоздь был на своем месте, а вместо Лиса коляску теперь катил Кулак. А Мавр будто бы и не заметил?
День тянулся — Лис маялся. С обрыва многое было видно, так что Лис даже сумел сбегать поесть так, чтобы не столкнуться с Мавром. Вожак его к себе не вызывал — это одновременно успокаивало и пугало.
Что там у Мавра на уме?
Лис в очередной раз попробовал отвлечься на книгу, но она скорее раздражала. Он шумно захлопнул ее и тут увидел Ведьму.
Она почему-то предпочитала не сопровождать вожака и вечно ходила сама по себе, но Мавр позволял ей. Это тоже бесило.
Лис не признавался даже себе, но его бесило в Доме все, в том числе Мавр. И то, что надо ему подчиняться. Но подчиняться Черепу было бы еще ужаснее. Череп был босяк, плебей, как и все его люди, Лис же…
Ведьма не стала подходить к нему, остановилась на тропинке и оглянулась, явно ища, куда свернуть. «Я занял ее место, » — догадался Лис, но вместо того, чтобы уступить только крикнул:
— Эй!
Ведьма повернула к нему голову, широкополая шляпа привычно скрывала ее лицо.
— Ведьма, — позвал Лис и встал.
Ведьма считалась первой красавицей Дома, Лис бы тоже так сказал и даже попробовал ее закадрить, если бы не Мавр. Ведьма была его сокровищем, может, как сестра, а может, как девушка. Лис не вдавался в подробности.
Да и просто так за Ведьму было не взяться. Глянет — и все, окочуришься в Могиле.
— Лис, — отозвалась Ведьма, нехотя подходя.
Потом оглянулась вокруг и без обиняков высказала:
— Ты занял мое место.
Ведьма смотрела на руки Лиса: большие сильные руки, скрытые синей рубашкой до самых запястий. Лис начал нервничать: сдвинул рукав на левой руке, открывая специально или нет, следы укусов. Ведьма чуть нахмурилась — кто мог его покусать?
— Тебе что-то надо? — спросила она.
Ведьме не нравился Лис — он не был исполнителем, как тот же Гвоздь или Кулак, он претендовал на большее, а Мавр его не осаживал. Хотя разве мог при Мавре быть человек, подобный Седому или Хромому при Черепе? Эта загвоздка не давала Ведьме покоя.
Лис хищно улыбнулся: черты резко заострились, зубы блеснули белоснежной полоской.
— Оберег. От блохастых тварей.
Ведьма нахмурилась, она знала, что надо уточнить о чем Лис, и спросила:
— От каких?
Лис хмыкнул. Скривил губы и театрально взмахнул рукой.
— От блохастых, грязных, блядских собак, — Лис взглянул на Ведьму. — Или ты не сможешь?
Ведьма не любила таких вот разводов на «слабо», а вот собаки ей нравились, пусть и не слишком.
— За оберегами это к Седому. А ты что собак боишься?
Лиса ее ответ разозлил, только вот показать это он не мог, и оба они об этом знали.
— Харон, — процедил Лис. — Он прикармливает здешних собак, они за ним ходят, как привязанные. А недавно у нас с ним случился весьма неприятный конфликт. Я опасаюсь, что меня или, не дай Бог, Мавра покусают.
Ведьма удивленно распахнула глаза, хорошо, что шляпа это скрыла.
Лис не боялся ее, уверенный, что нужен Мавру не меньше, чем она.
— Я пойду завтра ставить на них ловушки. Заодно и постреляю по ним, — Лис достал из кармана и стал перебирать маленькие камушки. У него было духовое ружье — дорогая, интересная игрушка. А ещё может хорошо послужить, когда хочется проучить кого-то.
— Да ты рехнулся! — не выдержала Ведьма и даже подняла на Лиса взгляд.
Ему не стоило бояться ее проклятий, а вот того, что Ведьма попросит у Мавра его голову — да.
— Мавр любит собак, — добавила Ведьма уже спокойно и уверенно. Они с Мавром собак не обсуждали, но она не сомневалась. — А еще не стоит так задевать черепистов. Не приведи, считают этих собак своими.
Ведьма знала, что так и есть. И что Лису важно именно это.
— Хромой, как ты знаешь, тоже не равнодушен к псам, — Ведьма постаралась отрезвить Лиса.
—Давно ты видела эту стаю? — Лис хрипловато засмеялся, а потом задрал штанину, демонстрируя свежий, только перевязанный укус. — Вечером, у самого крыльца меня цапнули! Я не собираюсь терпеть этих шавок. Они защищают своего друга — прекрасно. Значит, я перестреляю их на мясо. Оставлю парочку, в конце концов, крыс жрут. Но если они куснули меня — здоровенного парня, то чего им стоит загрызть кого-то из мальков? Я тоже люблю собак. Но в меру, когда они послушные и здоровые. И ненавижу шавок. Грязных и убогих, как те, что прибились к Харону. За Хромым такие не таскаются.
— Ты. Хочешь сказать. Что спровоцировал собак? Из-за того. Что их прикормил черепист? — Ведьма не спрашивала, а обвиняла. — Ты представляешь, что сделает Череп, если после ты нападешь на тварей бессловесных? Я вот представляю.
Ведьма представляла себе и гнев Мавра в ответ. Тот бы в жизни не уступил, насколько бы правым ни оказался Череп. Но вот того, кто спровоцировал драку долго бы не простил.
Лис поправил штанину, разглаживая складки, но стрелка на брючине все равно поплыла:
— Я не буду портить перемирие. Я лишь хочу отогнать собак подальше. А раз они уже не боятся голоса и ударов — прибью парочку. Не поможешь — пойду сам. Собственно, мне это нужно лишь как гарант, что Большой Пёс не придёт. А то и он попадёт под пулю. Амулет мог бы отпугнуть Черепова щенка.
Ведьме стало тревожно, но она лишь фыркнула:
— Не посмеешь. Очень жаль твою ногу, Лис, но собак ты не тронешь.
Внутри клокотал гнев, неприятный гнев, такой, что почти страх. Ведьма резко отвернулась, надеясь, что ее волосы хлестнули Лиса по руке, и стала спускаться. Ей надо было найти Мавра.