Стая (1/2)

Мавр понимает, что пора возвращаться. Слишком много времени прошло, хотя ему было мало.

Мавру всегда и всего — мало!

Обычно, он себе такого не позволял, только несколько часов от ночи. Часов в семь утра желательно было оказаться в постылом Доме, в постылой постели, в постылом теле.

Мавр знал, как вернуться именно туда — а как иначе? Он же не мог внезапно выпасть посреди коридора и валяться там жалким кулем. Поэтому выучился.

Он мог бы выйти в любом месте Дома, но не мог оказаться в коляске. Поэтому — постель. Его идиотов нельзя оставлять одних надолго.

«Отсутствие императора ослабляет империю».

И Мавр уверенными, большими шагами идет Домой.

«Я не хочу туда, как я туда не хочу!» — думает он, возвращаясь к нужному месту.

Но и Изнанка тоже, признаться, не была пределом его мечтаний. Мавр не хотел жить и здесь, хотя он сам на Изнанке компенсировал все её недостатки.

Он уже даже не пытается найти проклятое Море.

Он опять слышал его шелест, почти чувствовал запах, но не мог… Словно Лес и Море были для него горизонтом. Кто может дойти до горизонта?

Вот, например, кретин Череп. Или его, Мавра, красавица Ведьма.

Ей Мавр прощал даже красоту. Ведьма была вхожа и в Лес, и в Море, Ведьма была ведьмой. Ведьма была его. Как и другие прекрасные вещи. Конечно, она могла быть красивой, пусть все завидуют!

Мавр добирается до места, выглядит оно непрезентабельно: то ли ангар, то ли гараж, захламленный и полный тенями. С одним только нормальным местом, ухоженным, чистым — на вид почти трон.

Мавр смотрит на свои ноги в дырявых выцветше-синих джинсах, точнее не так — скорее это были дырки, неведомым образом удерживающиеся на ногах.

Мавр часто оказывался на Изнанке в этом выдающемся рванье и белых кедах с синими шнурками. Мавр останавливает взгляд на их запылившихся носках, не чувствуя ни досады, ни брезгливости.

Мавр никогда не признает, что ему нравится что-то подобное. Но только потому, что в Доме ему не светит ничего кроме растоптанных шлепок и широких штанов на резинке, хоть и очень дорогих, почти на заказ. Но свои изнаночные шмотки Мавр любит, как и сами по себе свои ноги, руки, глаза… Они, оказывается, ярко-зеленые, только на Изнанке в зеркале Мавр смог понять это, рассмотреть. На Изнанке у Мавра есть целое зеркало.

А в Доме ни одного: зеркала ненавидят Мавра и бьются от одного взгляда, причиняя Лису массу неудобств.

Мавр снова запоминает в себе себя и опускается на свое ложе. Он просто лежит и смотрит в потолок, и тот ржавеет, идет дырами, пропускает тусклый ламповый свет комнаты.

Мавр, сжимая кулаки, смотрит на всю эту повседневность.

Ему хочется плакать, но он давно научился этого не делать.

В детстве он уже успел порыдать об этом, захлебываясь слезами и вызывая у себя все большую одышку, приводящую к удушью. А потом и к Могильнику.

И Мавр перестал плакать — слезами делу не поможешь. Он пошел к своей цели, он пошел к Лесу.

Он верит, что цели прекраснее быть не может.

***</p>

Харон слабо улыбается и выглядывает в щель: Двойня тут, совсем близко. Остались, не сбежали.

Харон вдруг вспоминает о вчерашнем позоре, и ему хочется плакать.

Он так и уснул под лодкой. Проспал немного и очень скоро проснулся. Он опять на ночь обнял весло. Рядом с лодкой без него было совсем плохо. Страшно даже.

Харон вылезает и натягивает футболку на нос, чтобы не было видно кровавых разводов. Аккуратно дотрагивается до плеча Двойни. Совсем скоро завтрак, и времени искупаться почти нет. Да и со скал спускаться долго.

— Идем. Тут есть ещё кое-что.

Покосившись на Харона, Бешеная все же идет следом. Может, у него тут очередная тайная тропа, которой можно пройти быстрее…

Рассвет в самом деле оказался красивым. Оценила даже Бешеная, которая не очень-то разбиралась в этом всем и больше оглядывалась на пляж, чем смотрела на море. Там вроде как все стихло, но… но.

Идти оказывается недолго: всего лишь опуститься на один выступ и сделать пару шагов по плоской каменной плите.

Харон оглядывается через плечо и шально улыбается. Сворачивает вещи в тугой узел из полотенца, кутает этот узел в футболку. И кидает вниз и влево, чтобы не попасть в воду.

А потом разбегается и прыгает изо всех сил. Выходит не слишком красиво, зато эффективно. Несколько секунд свободного падения с диким криком и удар о воду. Не болезненный, скорее просто отрезвляющий. Харон выныривает почти сразу и призывно свистит.

Бешеная провожает его прыжок взглядом и ругается в голос.

Она не умеет прыгать. В смысле, правильно прыгать, вот так, как Харон, чтобы не пузом о воду шлепнуться с такой высоты, а нормально войти и вынырнуть потом.

Честно говоря, у неё и про плаванье-то есть некоторые сомнения, хотя вроде бы то, как держаться на воде, она помнит.

Ну, не по этой части она. Вообще.

Вот вещи, по примеру Харона скатанные в тугой узел, закинуть в сторону метким броском, так, чтобы потом можно было подобрать — это да. Это пожалуйста. Но прыгать… Лучше бы сама со скал вниз полезла, вот честное слово!

— Разбежавшись, прыгну со скалы, — бурчит Бешеная, оглядываясь и размышляя.

Может, стоит все-таки вернуться пешком?.. Но тогда к завтраку они точно не успеют. А там внизу Харон. Утонуть все-таки, наверное, не даст. А попытается утопить свидетельницу своего позора — так еще посмотрим, кто кого.

По сравнению с тем, как прыгают в воду Двойня, Харон продемонстрировал чуть ли не искусство. Хоть сейчас на олимпиаду. Но вода точно так же расступается и для них, легко поглощает и обвивает, не желая выпускать томительно долгие секунды.

Хорошо, в дно не вляпались, вот где было бы больно, но и так, кажется, пятки отбили, и вид у вынырнувших Двойни слегка ошалевший — того и гляди опять под воду уйдет.

Харон смеется. Беззлобно, даже радостно. Вода прогрелась совсем чуть-чуть, но прохлада только бодрит. А море смывает часть крови. Харон выглядит не особенно лучше, но он определённо немного веселеет.

Он осторожно подныривает под руки Двойни, осторожно их придержав. Долго в воде задерживаться нельзя. Ральф и так мозги будет песочить, что ночью вылезли, так хоть перед этой нервотрепкой поедят.

Плавает Харон хорошо. Может красиво даже. Это он умеет и очень любит. Мощными гребками он тащит и себя, и Двойню вперёд, к пляжу под скалами.

Двойня стараются не мешать и только вяло подгребают ногами. Сердит только, что, скорее всего, все надписи смажутся — опять, зачем, спрашивается, только писали?

Хотя, может, еще и выживут, если не тереть сильно. Или напишет заново.

Без надписей нельзя — это единственный способ хоть как-то общаться и объяснить, что тут было.

Точно. Так и надо сделать: доплыть, добраться до домиков, заново все записать и рухнуть спать. Харону хорошо, он хоть немного сна под своей лодкой перехватил, а Двойня так и не спали до сих пор… и хорошо, если хоть час поспят!

Харон чувствует ногой дно, отталкивается, делает ещё «шаг» и уже отряхивается, стоя в воде по колено. Он умывает лицо, хорошенько растирая подбородок и щеки, задорно фырчит и старается не смотреть на Двойню. Только себе под ноги.

Даже около скал заметно, как корпуса постепенно оживают. То есть совсем скоро нестройными отрядами домовцы потянутся к пищеблоку.

Харон прищуривается немного и видит маленькую чёрную фигурку, направляющуюся к пляжу: Ральф идет купаться. Значит есть полчаса добежать до корпуса, промыться от соли и песка и одеться прилично.

— Пока. После завтрака увидимся! —Харон машет рукой, спешно подхватывая вещи.

— Давай, — отвечают Двойня и поднимают свой сверток.

Надо добежать до своей кровати или хотя бы до душевой — сделать вид, что там и сидели, чтобы не прикопались воспитатели.

Спать хочется до чертиков. Завтрак, видимо, придется пропустить, но уж это точно меньшее зло. Если получится, можно и весь день проспать. Или хоть полдня, пока не разбудят.

***</p>

Может, кто-то и любит переезд, но Хромой его проклинает. Чертыхается, правда беззлобно, даже весело, и пытается собрать все то, что понадобиться ему в Доме-на-Море.

Хромой не взыскателен в одежде и предпочитает футболки, джинсы, обрезанные джинсы и… все. Но у Хромого есть кифоз, проблема с сигаретами из-за него и Детка.

А Детка ненавидит смену обстановки!

Хромой идет у нее на поводу, поэтому он перевозит с собой в Дом-на-Море всю обстановку целиком. Главное: он сам, кальян, палатка — и детали: куча разных вкусов табака, некоторые плакаты…

Потом Хромой распаковывается, планомерно и внятно, как настоящий захватчик. Он метит территорию и делает ее своей.

Состайники уважают его и его атмосферу и не мешают.

Хромой старается поскорее разложиться, чтобы можно было уже открыть бедную Детку.

Он справляется только к ночи.

Поэтому в первую ночь Хромой просто спит. Он не такой, как все, но ему на это совершенно плевать, он устал, он спит беспробудным сном, искренне веря в Черепа и его лидерские качества.

А на утро, наконец-то, приходят море и лето, и Хромой с плеском вбегает в воду, радостно отдаваясь ей, смеется и зовет Черепа.

Обычно Череп входит в воду спокойно и четко, а потом вдруг начинает плыть и пойди за ним угонись!

Хромой и не может, потому Череп иногда зависает в воде, дожидаясь его.

Но сегодня Череп странный: он медленно добредает до Хромого, с трудом рассекая воду и встает рядом.

Хромой в курсе, что в первую ночь Череп любит покурить на крыше или вот сходить к морю, вроде его о чем-то таком просил Харон? Но обычно это никак на Черепе не сказывается…

— Что это с тобой? — спрашивает Хромой. — И куда ты смотришь?

— Никуда, — признается Череп, с удивлением замечая, что на линии его взгляда Мавр со свитой. — Ты видел Харона?

Хромой даже немного напрягается: ему кажется, Харона сегодня видели уже все.

Харон на пляже напоминал ураган. Он возникал то тут, то там, норовя обрызгать всех и вся. И даже авторитет Ральфа не был ему помехой.

В этот раз Р Первый в отместку даже притопил его. Выглядело это впечатляюще: девицам еще долго будет сниться Ральф в разбеге, сбивающий с ног Харона и роняющий его в волну. Но Харон ожидаемо на Ральфа обиделся и грустно поплелся прочь с пляжа.

— Он пошел в Дом, — отвечает Хромой. — Ты что не видел эпичную борьбу сумрачного владыки Ада и Харона?

— Владыки ада? — Череп будто просыпается и, безошибочно определяя, о ком Хромой, находит взглядом Ральфа. — И правда похож, — усмехается Череп. — Думаешь Аид понравится ему больше Ральфа?

Хромой пожимает плечами и улыбается.

— Не знаю, вряд ли. А что с Хароном?

— Ничего, — Череп, наконец, смотрит на Хромого. — Он вчера сцепился с Лисом… А ты не знаешь. Ночью на пляже мы столкнулись с Мавром. Я был у буйков. А потом слово за слово… В общем, рассвет на пляже весьма хорош, но я не спал. И…

Череп вздыхает: ему тревожно. Ему не нравится эта стычка, совершенно бессмысленная, вроде обычная, но… Что-то не дает покоя.

— Харон как-то очень близко к сердцу это воспринял. Ушел на скалы с Двойней, и как я понял, там заночевал. Двойня спят до сих пор — девчонки сказали.

— А Мавр?

— Мавр не спит, — усмехается Череп и кивает на Мавра, окруженного гаремом. Барышни чинно обмахивают его опахалами, у кого что подходящее нашлось. — Мы просто разошлись, там нечего было обсуждать. Но мне не нравится, как Харон нарывается. Ну или ведется. Опять же с ним было Тихоня, при нем так нельзя — опасно.

Хромой склоняет голову, разглядывая своего вожака. Череп тот еще параноик, хотя умело скрывает. Впрочем, иногда его мрачные подозрения оправдываются. Но вряд ли сейчас: Харон предан ему совершенно по-собачьи. А собаки не предают, в это Хромой верит свято. Он их знает, иногда прикармливает, любит.

— Харон просто новичок, — Хромой пожимает плечами, а когда Череп вопросительно смотрит в ответ, смеется. — Ну, ты только подумай, это его второе лето на море. Он всего год с нами… Он просто не сечет, Че. Не все, знаешь ли, устраивают переворот в свой первый месяц, — Хромой подмигивает Черепу. — Отбрось сомненья, Че. И пошли плавать, я еще не открыл сезон.

Хромой наблюдает, как медленно лицо Черепа расслабляется.

В чем-то это волшебная сила Хромого — он умеет убеждать. И не только упрямого Черепа.

***</p>

Жарко. Безумно жарко. И в старом скрипучем Доме-на-Море, и снаружи.

Седой знает, что у моря было бы прохладней, но не хочет вылезать под прямые солнечные лучи.

Он сидит на крыльце под козырьком и курит, рассматривая через тёмные очки мелькающие пятна людей, пролетающих птиц, и иногда улавливая чьи-то возмущённые крики.

По его плечу вниз полезет паук, Седой улыбается ему и помогает спуститься.

И тогда видит Харона.

Тот свой обычной бодрой рысцой подбирается к крыльцу.

По доброй воле Харон бы никогда не оставил пляж. А значит что-то там случилось… Не значительное вообще, но важное для Харона.

Харон замечает Седого и подходит ближе, присаживается, скорее даже укладывается на ступеньки.

— Привет, — у Харона тоже очки. Красивые, переливающиеся. — Папироска для меня найдется?

Седой лениво смотрит на Харона, шарит в кармане и достает пачку.

— Держи. Там же зажигалка, если надо.

Харон радостно улыбается, скалит желтоватые зубы и снимает солнцезащитные очки. Их тонкая дужка отпечаталась белой полоской на его носу.

Харон берет не одну, но три сигареты. Какой дурак стреляет одну? Закуривает, затягиваясь довольно и расслабленно. С утра он выкурил всего одну, хотя привык курить за день почти полпачки.

— Хороший день, да?

Харон лежит на ступеньках, зажимая сигарету в зубах. Немного пепла попадает ему на шею и приходится быстро отряхнуть.

Седой проводит рукой по шее — как не берегись, солнце оставит свои следы — и морщится.

— Кому как… — задумчиво тянет он.

Харон приоткрывает глаз и понимает, что вопрос, собственно, уже и не особенно насущный.

У него очки с сине-зелёными и переливающимися, словно стрекозиные глаза, стеклами. Харон выменял их на новенький плеер. Хорошо хоть старый пашет, как надо.

— Надень, — требует Харон, протягивая очки Седому и переворачиваясь на живот.

Каменные ступеньки давят рёбрами и мешают, но двигаться слишком лень.

Седой сжимает окурок в пальцах, щелчком отправляет его куда-то в сторону, недолго изучает Харона и его очки, и тогда снимает свои, прячет их в карман. А потом надевает чужие.

Мир становится краше. Во всех смыслах. Пятнистее, зеркальнее, интереснее. Седой даже на мгновение жалеет, что настоящий мир не такой цветастый. И что очки не его.

— Тебе идёт, — фыркает Харон, улыбаясь во весь рот. — Забирай.

Седой ужасно похож на какую-то экзотическую букаху. Фиг даже знает, на какую точно, но Харону нравится. А если кому-то вещь подходит, то что ее маять у себя?

Седой немного сдвигает очки на переносицу и смотрит поверх них.

— Спасибо, — говорит он уже спине Харона.

Тот уже вскочил и бежит куда-то. Беспокойный такой. Но хороший. Седому он нравится.

Вечером Седой сидит на подоконнике и рассматривает дерево напротив, переливающееся синевой в цвете очков. Похожее чем-то на Нездешнее, и от этого вдруг становится хорошо.

Седой улыбается.

В открытое окно, гонимые ветром, вылетают волосы. Седой не сопротивляется, наоборот, ближе подползает. Если бы у него были ноги… он бы смог достать до ветвей дерева отсюда и даже забраться на него.

Дерево синее. Море тоже. Хотя, может, так и должно быть. Седой мычит тихо-тихо, самому себе, подпевая. Себе и синему дереву.

***</p>

Тихоня просыпается только поздно вечером, усталое, взъерошенное, напуганное. Оглядывается, пытаясь понять, где оно? Куда его вчера завело? Как?

Осматривает себя, ощущая, как жжет глаза. Нет ни ран, ни ссадин, только колени болят почему-то, хотя с виду они совершенно целые.

На голени кривая надпись ручкой: «прыгали в воду». Тихоня хорошо прыгает в воду, но оно не помнит, как это делало. Но помнит, как после первых неудачных прыжков болели ноги.

Этот был неудачным. Потому что не Тихони.

На руках — тоже надписи:

«Рассвет на скалах. Лодка Харона»

«Красиво»

А Тихоня не помнит.

«Драка. Не мы. Харон» — на животе.

«Обошлось, » — там же.

«Он расстроен, » — косо, сбоку.

«Не спрашивай, » — на правой руке, едва разборчиво.

А Тихоня не помнит.

Кусает себя за руку, чтобы не заскулить от страха. Все действительно обошлось? Все в порядке?

Разум подсказывает, что да, правда, иначе бы следы остались и у них, а у них — ничего, только больные колени от неудачного прыжка в воду. Но страху этого не докажешь. Страх иррационален. Он сворачивается в груди ледяной ящерицей и жжет где-то в легких.

Хочется спать. Снова.