Небо и море (1/2)

Харон напряжённо вслушивался в тишину коридоров. Когда все наконец затихло, и дверь в комнату воспитателей хлопнула, Харон резво скинул одеяло и подошел к вожачей кровати:

— Череп! Просыпайся, ты ж обещал!

Харон тормошил своего вожака, попутно придумывая, как выбраться из корпуса. Он, конечно, очень хотел ещё и Гиббона прихватить, но не сегодня. А то снова ноги сведёт обезьяне этой, а им с Черепом вытаскивай и растирай.

Харон даже дрожал немного от нетерпения. Весь год, каждый божий день и час он думал только о Доме-на-море. Не было для него ничего лучшего, чем вода, песок и ночь. Самое лучшее. То, что стоило и боли, и страхов, и даже полного медицинского осмотра у Пауков. Даже уколы не могли заставить Харона передумать ехать куда-то. Хотя иглы он не очень любил.

Череп не спал. Как, впрочем, почти все. Как можно спать в такую ночь? Когда все еще дышит волной переезда и размещения, когда за стеной зовут настоящие волны…

— Харон, ну что ты такой нетерпеливый? — Череп сел на постели, потягиваясь. — Ночь только началась, а море вообще вечно.

Череп натянул шорты:

— Ну, пошли, раз обещал.

Череп сощурился и улыбнулся: он и сам хотел и ждал этой вылазки к морю, первой — без воспитателей впереди и мальков за спиной, без девчонок под боком. И все же Харон всегда слишком торопился.

Харон едва дышал, был бы хвост — вилял бы. Да так, что точно снес все. Но хвоста не было, лишь тело подрагивало в предвкушении и напряжении. Он, словно цепной пёс, хотел мчаться вперёд, поближе к воде.

— Ну так, это же море! Море-море-море, — затараторил свистящим шепотом Харон, пряча под футболку полотенце, а в карманы — зажигалку, сигареты и нож.

Он приоткрыл дверь. Принюхался скорее уже по привычке, а не думая что-то узнать. Пахло суматохой. Все ещё почти никто не спал. И Ральф в своей спальне тоже. Стоило быть осторожными, а то трёхпалый никогда не был сильно добр и ласков с провинившимися.

Череп вышел вслед за Хароном. Тот напоминал лабрадора, который, если его отпустить с поводка, понесется со всех ног. Но пока они в Доме, это было рано: всех бы подняли на ноги. И вылазка бы не удалась. Пока стоило осторожничать.

Череп не стал обуваться, он чувствовал ступнями шероховатый и прохладный пол. Ему тоже не терпелось, конечно. Но он предпочитал готовиться и подбираться не спеша. Красться, как кот…

Смешное вышло сравнение: Пес и Кот, которые гуляют вместе.

***</p>

Мавр уже лежал в кровати.

Он был недоволен совершенно. Всё его бесило, все раздражали.

Духота и жара давили на грудь, мешали не то что спать — жить. Мавр не переносил жары. Пот противный, вонючий, едкий затекает за шиворот, струится по спине, и Мавр брезгует собой. Но терпит, это все же лучше, чем снова и снова встречаться со своим телом в ванной. Мавр бы никогда не назвал это - телом. Даже в страшном сне.

Когда Мавр злится — прилетает другим. Но они терпят всегда, а в первый день в Доме-на-Море, растревоженные и вдохновленные, даже не замечают.

Летний Дом Мавр ненавидел отдельно. Проклятое место, где все бегают, как ненормальные или младенцы, ржут, как кони, радуются чему-то, раздеваются, словно напоказ, и плескаются в воде.

Мавр, конечно, не умел плавать.

« А Череп может доплыть гораздо дальше, чем до буйка, — с яростной завистью подумал вдруг Мавр. — Если бы я родился в теле этого козла — моя жизнь складывалась бы совершенно иначе.»

Мавр закусил губу.

Он отчаянно любил лето, где-то там в глубине души. Лето и все то, чего не мог летом себе позволить… А значит все.

Мавр попытался расслабиться. В проклятом этом месте, поначалу не так-то легко было даже попасть на Изнанку. Выбитый из колеи и уже от того злой как черт, Мавр, еще не полностью вошедший в свои права на «здесь», каждый раз мучительно привыкал к Летнему Дому, а может этот Дом привыкал к Мавру, прежде чем доверить ему Изнанку? Пока не успокоишься, может и вовсе не выйти.

А Мавр не умел отпускать контроль, но отступать не собирался, и в тот момент, когда почти получилось, когда ему показалось, что он чует запах сосен, пробивающийся сквозь бензиновый дух, предвкушает под ногами шоссе… Не то, что в Доме, но похожее, а вокруг совсем другие здешние места.

В этот долгожданный момент в спальне кто-то подорвался, кровать скрипнула очень тихо, шаги тоже были осторожными, Мавр знал, но Изнанка отступила, и Мавр почти выкрикнул:

— Сука! Какого хрена, ты не спишь? Куда собрался?

Гвоздь у окна даже не вздрогнул: он привык к таким вспышкам. Значит, как-то потревожил вожака…что-то сбил. Может, хороший сон, которого у самого Гвоздя никогда не было?

Гвоздь молчал, потому что почти никогда не отвечал. Подошел к тумбочке, налил в стакан воды, и подошел к Мавру.

До того Гвоздю снилась комната. В ней скрипнула тяжёлая дверь, и женщина тихо позвала Гвоздя. Он так же тихо поднялся с кровати и пошёл за ней босиком, стараясь не будить спящих детей.

Женщина повела его в следующую комнату. Там было прохладно, откуда-то дуло. Его усадили на диван и приказали ждать. Гвоздь послушно ждал, не отвлекаясь даже на собственные мысли.

Вскоре в комнату вошли двое. Молодая пара. Красивая, можно сказать. Кудри девушки отливали золотом, дорогой костюм на мужчине смотрелся… дорого, как и белые-белые зубы, сверкающие в радостной улыбке.

Они были прекрасны.

А потом Гвоздь присмотрелся.

Серые безжизненные лица с пустыми взглядами. Кто это? Неужели, его новая семья? Они смотрели холодно и безразлично, хотя всем своим видом должны были внушать обратное.

Гвоздь побледнел и почувствовал, что вот-вот задохнётся. Он не хотел к ним, но его не спрашивали. Никогда не спрашивали.

«Дома» его встретит ещё пара таких же пустых существ. Они будут излучать радость, счастье. Им весело и хорошо. Они говорят, что любят. Но Гвоздь не поверит. Он видел эти глаза. Видел, и не находит в них ничего.

Кашель усиливается, головные боли становятся невыносимыми. Гвоздь почти не спит, почти не ест, почти не дышит.

Однажды он потерял сознание и очнулся уже в Доме. Могильник показался ему теплее, чем любая из комнат того дома, который так домом для Гвоздя и не стал.

Мужчина — отец — заговорит о том, что денег на лечение у них нет, да и на учёбу для ещё одного тоже. И говорить будет с той же белозубой улыбкой, сидя в дорогом костюме…

… И Гвоздь снова проснулся в холодном поту.

Такие сны, в которых прокручивались события прошлого, ему не нравились. Он сел на кровати, скинул с себя муравья и тихонько отошёл к открытому окну. Душно. Но кашля, слава богу, не было.

Но Мавр все-таки услышал и проснулся. Беда.

Теперь, конечно, проснулись все. И, конечно, молчат.

С Мавром в комнате жили те, кто поумнее. Они не подавали голоса без причин, и не стремились привлечь к себе внимание, когда гневались не на них, они отлично делали вид, что спят. Это было именно то, чего Мавр хотел.

Мавр поднял голову и отпил, привычно и естественно.

Пить и правда хотелось сильно, губы пересохли, тело таяло в застывшем горячем воздухе, тонуло в испарине — приветы лета.

Гвоздь, как всегда, делал все тихо и споро, угадывая, злиться на него было труднее, чем на остальных. Исполнительный, зараза!

Голову поднять Мавр смог, а вот попыткой сесть, себя не затруднил:

— Подними, — приказал он Гвоздю.

Тот знал, что делать, он делал это сто тысяч раз.

Гвоздь отставил стакан в сторону, вытер пальцы о край полотенца, наклонился и осторожно просунул руки к затылку и под лопатки Мавра. Не сто, так тысячу раз подобное проделывал. И не только в Доме.

Справившись, Гвоздь отошел на шаг и вопросительно посмотрел на Мавра. Сон, видно, ушел и в ближайшее время к Мавру не вернётся.

Коляска стояла совсем рядом, но ночью незаметно выкатить кого-то труднее, чем вывести. Сколько не смазывай — колёса скрипят. Его колёса скрипят знакомо. Хотя, если и увидят, что они сделают? Мавр едет.

Гвоздь размышлял дальше, чем нужно. Мавр пока ещё ничего не приказал.

***</p>

Харон тихо шуршал по полу, прижимаясь тёплым боком к холодной стене.

У Хромого в комнате колясники резались в карты и материли друг друга. Хромой в эту ночь оставил им один из своих кальянов и Зеленого на подмогу. Харон подавился смешком, услышав, что Скорый проиграл даже трусы. Харон никогда не понимал смысла карт. Глупая игра. Бессмысленная.

Харон приоткрыл дверь корпуса. Совсем чуть-чуть, потому что та рассохлась и ужасно скрипела. Выскользнуть наружу тяжело, все-таки Харон мальчик уже не маленький. В Могильнике так вообще «конем германским» называют. Харон не обижается. Ему приятно знать, что он большой. Большой, по его мнению, значит сильный. Хотя Череп, вон, небольшой, а сильный.

На пороге Харон застыл на секунду. Глубоко вдохнул, сделал пару шагов, и оглянулся на вожака, словно спрашивая разрешения. Невидимый поводок, который держал Харона совсем близко к Черепу, натянулся до предела.

Череп улыбнулся и кивнул. Ему нравилась преданность Харона, хотя иногда и пугала немного. Черепу бы хотелось, чтобы Харон меньше волновался о его, Черепа, реакциях. Череп плохо умел быть хозяином, ему больше нравилось оставаться просто другом. Но если другу нужно это…

— Вперед, к Свободе, — негромко объявил Череп, жалея, что пока нельзя это воскликнуть в голос.

Но это можно потом. На берегу.

Харон рванул вперёд. Он мог бегать так быстро только тут. Он задыхался, путался в задних лапах, но все равно бежал вперёд. Один раз Харон едва не уткнулся носом в песок, но тут же поднялся и побежал дальше. На такие мелочи, как разбитое колено, ему было плевать.

Прямо на ходу он стянул футболку. Бросил на берегу вместе с полотенцем и вещами из карманов. На все он потратил буквально пару секунду. И тут же бросился в воду.

Она была соленая и холодная. Колено тут же жутко защипало, и воздух из легких вышибло разом. Но уже спустя минуту в воде стало даже тепло. Харон поплыл вперёд.

Вода была его вторым домом. Тут он не чувствовал себя ущербным или слабым. Он был быстр, ловок и хорош. Кто бы после таких ощущений согласился вылезти? Вот и Харон почти постоянно сидел в воде. Даже в свое первое лето здесь— прошлое — сбегал ночью поплавать. Его не пугало ничего: ни Ральф, ни Старик, ни даже вечные предупреждения и нотации Януса.

Было плевать на все. Есть же целое море!

***</p>

Мавру было душно и тошно. И все труднее дышать. Он знал, что, когда злится, проклятая одышка приходит тоже, даже если ничего не делать, но…

Эта ситуация не разрешима. Мавр еще способен не показывать злости. На самом деле он это умеет, если очень нужно, но не злиться по-настоящему он не может.

Все его эмоции яркие, как вспышка, и в большинстве своем болезненные.

И от осознания, что Изнанку в этот раз ему не найти, Мавр начал дышать еще чаще. Спать в этом дерьме, вместо того чтобы гулять всю ночь по Изнанке?

И пусть-пусть, ему никак не найти гребаное Море, как и чертов проклятущий Лес, но все же «там» — стоит очень много. Мавр живет только в ожидании этого «там».

— Воздуха, — произнес Мавр довольно тихо и серьезно. — Мне нечем дышать.

Ему еще было чем, но Мавр в любой момент был готов задохнуться реальностью.

Он не шевелился, никак не двигался к коляске, просто смотрел требовательно и капризно.

Лис проснулся от шума. Только хотел высказать Гвоздю о его возне, как услышал знакомое сопение. Даже не думая одеваться, в одних трусах, он подскочил и помог Мавру перебраться в коляску. Это было непросто, но вдвоём с Гвоздем всяко сподручнее.

— Ужасное место. Тут даже утюга не найдёшь!

Больше всего Лис любил конец весны. Тепло, почти ничего не болит, можно постоянно гулять. А ещё всегда успеваешь поносить всю любимую одежду, есть утюг и хороший водопровод.

— Ужасное, — неожиданно для всех согласился Мавр. — Зачем тебе утюг?

Лис, как обычно, нес какой-то бред. Ужасно разговорчивый малый, зато сильный и ловкий.

Мавр, почти не заметно для себя, оказался в коляске.

— Поехали отсюда, — скомандовал он Лису и Гвоздю, — На улицу.

Гвоздь занял своё привычное место позади коляски и толкнул её к выходу. Вот и хорошо. Там можно будет подышать. И не только Мавру.

Гвоздь едва заметно поморщился, подавляя кашель. Только его сейчас не хватало…

Лис бросился вперед, почтительно открыл дверь, позволяя Гвоздю вывезти Мавра. А сам схватил первые попавшиеся шорты и накинул на плечи рубашку с коротким рукавом. Про себя отмечая, что этот оттенок желтого и синего почти не сочетаемы. Да и все ужасно мятое!

Раздражение закипало внутри. Как можно! Чтобы он, он — Лис! Показался на улице в таком ужасном виде?

Лис тяжело вздохнул. Ничего, ладно, только ради Мавра. Вожаку отказать невозможно.

— После переезда вся моя одежда ужасно мятая. Я терпеть не могу такого убожества! — прошептал Лис, осторожно оглядываясь на комнаты воспитателей.

Щепка похоже не спал, но особенно лезть не стал бы. А даже если бы стал, то не к Мавру.

Лис осторожно шел рядом с коляской, сверяя шаги с не скрипучими половицами.

***</p>

Наверное, никто не спит в такую ночь. В первую ночь, самую таинственную, самую незнакомую, когда ты уже покинул Дом — но в Дом-на-Море еще не добрался, добрался не весь, и нужно немножко времени — эта самая ночь, чтобы добраться и ожить…

Двойня записывает на руках синей ручкой — «море, море, м о р е», буквы налезают друг на друга, как барашки волн, путаясь с другими. Почти все записки на руках в последнюю неделю этому посвящены. Только на животе осталось место для других отметок, коротких и совершенно неважных по сравнению с ними.

«Мы скоро на море.»

«Здесь уже рядом.»

«Море.»

Оно шелестит волнами, и Двойня прячет ручку за ухо. Море слижет волны-буквы, присоединит их к своим, и их надо будет написать заново. А где на пляже найти ручку, если не принести её с собой?

Вещи Двойня оставляет лежать так. Потом разберут, если вообще станут разбирать — в чемодане вещам лежалось и так вполне уютно, так зачем их беспокоить? В первую ночь всем нужно привыкнуть к переменам, людям и вещам, и Двойня их не трогает.

Двойню не трогают тоже. У всех хватает своих дел, гораздо более важных. Поэтому никто не замечает — или Двойне так кажется — сутулящуюся худую фигуру, выскользнувшую наружу. К морю, неспособному никого оставить равнодушным, поющему свои песни, прекрасному морю…

Только бы помнить его потом.

***</p>

Вдоволь намокнув и наплескавшись, Харон выбирается на берег. Все-таки холодно. Даже губы подрагивают.

Он щурится, спешно вытирая лицо. Приглядывается к силуэту с другого конца пляжа. Улыбается радостно:

— Тихоня! Дуй к нам!

Он и правда почти как лабрадор. Радуется всем. Да так, что готов визжать от восторга. Все эмоции Харона вывернуты на максимум. Потому что только так он может чувствовать себя целым и живым.

Череп смотрит на море. Темное ночное море — это почти небо. Его не видно, но слышно.

В ответ на призыв Харона, Череп поворачивает голову.

Действительно Двойня. С такого расстояния не понять: придет Тихоня или все же Бешеная.

Черепу в любом случае такая компания приятна.

Хотя думать о них во множественном числе странно. Но пока Двойня не окажутся ближе, определиться все равно не получится. А там… Двойня любят рассказывать, а у Черепа бывает настроение слушать. Сейчас, например.

Он тоже поднимает руку в приветственном жесте.

Тихоня машет в ответ, щурится, разглядывая издали. Им нравится Харон, яркий и непосредственный, и Череп им нравится тоже — Тихоня находило несколько записок с его именем на руках и животе, еще тогда, давно. А вместе всегда веселее, так что почему бы и нет?

В мешковатой футболке и таких же шортах не сильно-то разберешь, кто подходит, парень или девчонка, и по лицу определить это ничуть не легче. Тихоня это знает и не обижается ни на какое обращение: в конце концов, разве для них есть разница?

— Привет, — говорит оно, когда их разделяет не больше пары метров, и улыбается застенчиво, и склоняет голову к плечу. — Правда, море восхитительное? Оно сегодня поет для нас.

Море уже слизало часть записок-волн, и руки у Тихони все в размытых чернилах. Живот тоже, но живота не видно из-за футболки. Полотенце болтается, перекинутое через плечо, уже мокрое.

— А на небе только и разговоров, что о море, — соглашается Череп. — Что же оно тебе напело?

Череп думает, что это тоже забавно: море — оно, и Тихоня — оно.

Харон отряхивается, стряхивая остатки капель. В честь лета он почти лысый. Короткий и мягкий ёжик его радует. Можно не заботиться мытьем головы и ее просушкой.

Харону нравится все. Он и любит всех. Ярко, искренне и чисто. Он улыбается Тихоне во весь рот, нисколько не стесняясь ни отбитого резца, ни выступающих клыков.

— Пойдёмте, я хочу вам кое-что показать!

Харон знает тут все. Море — единственное место, где Харону нравится залазить буквально в каждый угол. Тут его окрестили настоящей кличкой, тут была первая настоящая вечеринка. И даже сейчас Харону ужасно хочется развести костёр и повеселиться. Но пляж слишком близко к Дому, и Череп не позволит.

Тихоня смотрит на море и улыбается ему.

— Говорят, в такие ночи небо счастливо, потому что в такие ночи оно тоже — море, — мягко, напевно рассказывает оно. — Но утром, когда приближается расставание, небо плачет, и в море падают звезды. Они сияют, как прежде, и, если бы мы были птицами, мы не поняли бы, где настоящее небо, в этот рассвет… Но море не желает становиться вторым небом и прячет эти звезды, чтобы никто-никто никогда не обманулся ими. Иногда, если очень постараться и нырнуть до самого дна, можно найти шкатулки, где лежат эти звезды — но, если их открыть, звезды больше не будут гореть. Они потратили все свое сияние. Но они все равно остались звездами… Может, здесь тоже можно найти несколько таких? Только придется нырнуть очень глубоко!

Тихоня слушает плеск волн и улыбается уже ему.

А потом косится на Харона: что-то он хочет показать? Харон всегда знает, где есть разное интересное…

История Тихони, как и обычно, хороша. Череп ловит порыв ветра, и тот остается в волосах.

— Ловцы жемчуга или звезд… Все-то ты знаешь, Тихоня. Что ж, я, пожалуй, попытаю счастья в поисках звезд. А вы, если хотите, гуляйте… Мне Харон и в другую ночь покажет…

Череп сбрасывает шорты и идет к воде. Она касается ног.

Череп входит в море быстро, несколько шагов, чтобы вода дошла хотя бы до пояса, а потом один резкий бросок вперед.

Череп не любит беспокойной пляжной возни на мелководье, он любит плыть: бросать себя в волны, разрывать их, одновременно погружаясь и становясь ненадолго частью этой воды.

Тихоня смотрит вслед плывущему Черепу, встряхивается, отворачиваясь и заправляя за ухо мокрую прядь волос. И идет за Хароном.

Харон делает пару шагов. Ему хочется снова в воду, но нужно взять вещи. Он фырчит и на ходу болтает:

— А ты знаешь, что вон там, около скал, есть куча мидий! Из них столько вкусностей можно приготовить. Я не умею, но можно позвать Гиббона. А ещё тут рыбки у буйков водятся. Они только белый хлеб едят. Не знаю почему, но чёрный выплевывают. Нужно будет взять батон…

Колено печёт и щиплет очень сильно. Поэтому Харон наклоняется и слизывает соль и кровь.

— Идём. К скалам. Там есть что-то… очень-очень крутое!

Харон радуется как маленький ребёнок. И так же расстраивается, если что-то идёт не так.

— Рыбок давай посмотрим днем, — предлагает Тихоня, — тогда их видно гораздо лучше… говорят, морская вода заживляет раны. А ты облизываешь… лучше дай морю еще немного воли. Тогда и заживет быстрее.

На скалах Тихоня бывало и раньше, но никогда ночью, и интересно сейчас — до чертиков, что там такое прячет Харон?

Харон шмыгает носом. Поднимает глаза: ему все ещё чуть-чуть холодно и весело, поэтому они становятся почти голубыми, а в уголках собираются веселые морщинки.

— Но оно печётся, — по-детски дует губы Харон.

Он идёт, чувствуя, как ноги немного утопают в песке. Идти легко, словно в ногах пружины. Он даже чуть-чуть подскакивает и радостно повизгивает от восторга. Воздух полон запахов, а ночь — звуков.

Харон сыт и знает, что в любой момент может уснуть. А больше ему для счастья особенно и не надо. Глупо, наверное, но он простой до ужаса. Может и дали поэтому такую сложную кличку? Чтобы осадить и дать опору?

— Зато потом перестанет болеть, — смеется Тихоня.

Харон не может ни минуты устоять спокойно, покачивается, скачет… он тоже похож на море, думает Тихоня. Сегодня все похожи на море.

Оно достает из-за уха ручку и царапает на еще белой кисти в очередной раз:

«море».

«тебе понравится».

***</p>

Мавр вскипает снова. Какая нахуй мятая одежда? С Мавра льет так, что вся одежда становится второй мерзкой кожей через максимум десять минут, после того, как его переоденут. Поэтому он даже не пытается переодеваться часто. А кретин Лис жалуется на то, что у него что-то измялось? Серьезно? Мавру хочется наорать, но орать посреди коридора не стоит.

— Заткнись, — властным шепотом велит Мавр. — Будет у тебя утюг.

Мавру не трудно решать для своих такие мелочи, не сам ведь. Деньги отца решают все, Мавр понял это очень рано, еще лет в семь.

А Гвоздь молчит и везет, приятно так, ровно — почти не шатает. Иногда Мавр думает, что Гвоздь у него странный, что-то с ним не так. Много чего, если честно. Да кто ж узнает, если он не говорит, а по нему и не видно?

Лис брезгливо морщится. Он уже сказал своим родителям. Но утюг привезут только завтра вечером. Как бы он не бился, раньше они не смогут. А ходить целые сутки — двадцать четыре часа — в мятой и неприятной одежде — моветон. Лис смиренно принимает, что Мавр не может этого понять. Пока. Потом все поймут, какая важная вещь — приличный внешний вид.

Мавр знает, что ночью на пляже не будет ничего, никаких танцев с бубнами и выебонов. Только Море. Его Мавр тоже ненавидит. И обожает.

— Поехали к морю, Гвоздь, — внезапно решает Мавр.

Гвоздь кивает, хотя Мавр этого и не увидит. Привычка.

На выходе осторожно разворачивает коляску и катит к берегу. Дышать и вправду становится легче. Ночью хорошо. Гвоздь не сдерживает мимолётной улыбки.

— Стой, — велит Мавр. — Отдай Лису.

Это звучит жестко… Но является своего рода хорошим обращением, потому что Гвоздь такой, что катить по песку ему никого и никуда не стоит, а вот Лис справится.

— Просто иди рядом, — милостиво разъясняет Мавр Гвоздю, и тот отходит, чтобы Лис перехватил коляску.

Лис тоже раздражён. Он не умыт, без укладки, даже не причёсан, одежда мятая, обувь вообще не взял. Он немного щурится и все же берет коляску. Толкает вперёд легко, благо силы ему не занимать.

Про себя он перебирает девушек, у которых можно позаимствовать фен. Нет, конечно, он бы никогда не опустился до такого, но… сейчас он просто не мог поступится своим внешним видом. Он просто обязан выглядеть идеально. Даже если ради этого придётся час или два мучиться с феном.

Мавр догадывается, что вести его тяжело, но старается об этом забыть. Лис сильный и выносливый, за то и ценен. Думает, сука, только о внешности, хотя не ему жаловаться.

— Вернемся, будет тебе и утюг, и что ты там еще забыл взять, к утру, — говорит Мавр.

Это просто. У девок их есть воспиталка, ей передадут что нужно, она даст. Никаких проблем.

У моря дышать легче и обдувает ветром, приятно охлаждая. На Мавре спереди даже рубаха высыхает. Вообще-то, когда он ее одел…

Мавр предпочитает игнорировать, что не одевается сам: люди его, одежда тоже его, значит если его люди что-то сделали, то это он сделал — они ведь всего лишь исполнили его волю?

Так вот, когда он одел рубашку, она была белой. Мавр любит белые рубашки. Об этом даже можно догадаться, если наблюдать за ним.

Мавр всматривается вперед и вдаль — в воду, и видит… Человека. Не тени на берегу, а уже того, кто плывет.

Этого человека Мавр узнает всегда. Узнает и болезненно сглатывает.

С-сука, Череп. Ненавижу!

Мавр не видит даже, угадывает его среди волн.

Череп плывет красивыми, мощными гребками и с потрясающей просто скоростью. Мавр наблюдал это не раз. Череп — один из лучших пловцов Дома — больше никто не делает это так.

Мавр хватает ртом воздух, заставляя себя дышать нормально.

Он должен перестать, там же Череп, а он не должен видеть задыхающегося, больного Мавра.

И Мавр поднимает голову, встряхивает немного подсохшими волосами, хотя сзади по отекшей шее струится пот, а спина просто вся мокрая, но он обретает нечто на подобие достоинства. Сдаваться и отдавать пляж Мавр не намерен.

Гвоздь застывает рядом. В темноте он видит хорошо, поэтому, окинув взглядом присутствующих, тут же отводит непонятного цвета глаза в сторону, стараясь громко не дышать.

Лис улавливает перемену в вожаке. Приглядывается и замечает пловца. Внутри все закипает. Потому что этот оборванец просто убогий! Нельзя же быть настолько… настолько!

Возмущение клокочет в горле и вырывается со свистящим выдохом.

Лис завидует: так дико завидует, что самому тошно. Джентльмен не должен быть настолько развязным. Но речь о Черепе… Лис отличный боец и плавать умеет, но Череп… он все равно лучше. Настолько лучше, что слюна во рту начинает вязать.

Мавр дышит, и на это уходит очень много сил, а поднять руку и поправить волосы сейчас кажется ему непосильной задачей, хотя обычно он справляется. Зато внешне, он кажется почти спокойным.

— Поехали к воде, никто не может помешать нам воспользоваться пляжем.

Мавру кажется, что коляска под ним пропиталась полностью, словно он плавал с ней в море.

В общем-то, обычно он так и купался: его ввозили в море вместе с коляской и даже в одежде. Мавр никогда не разделся бы при чужих. То, что сейчас на нем шорты, уже удивительно, но они свободные, огромные и до колен.

«Почему Череп? Почему сейчас? — думает Мавр. — Почему, блядь, тогда, когда я не могу найти Изнанку?!»

Вся сила Мавра в Изнанке.

«Они не знают, не знают, что не можешь, — бьется голос внутри, — а завтра это пройдет, ну может послезавтра, ты же знаешь.»

Мавр уговаривает себя успокоиться.

— Вперед, — повторяет он, недрогнувшим голосом.