У всякой охоты свои заботы (1/2)

Утро Кати Пушкаревой начиналось не с кофе, и даже не с умывания холодной водой, чтобы побыстрее прогнать сон из конечностей и окончательно взбодриться. Утро Кати Пушкаревой начиналось с дневника - небольшой бурой книжицы, похожей на ежедневник Марины Федоровны, первой ее учительницы, в который она вносила свои обязательные дела. Страницы зашуршали под тонкими пальцами, ровные строчки мелких ровных, буквально чеканных, букв заливали страницы внутренними переживаниями, напряжением и волнением. Все это Катя старалась записывать не сразу, вечером она перебирала в голове все самое важное, старательно отсекая от себя наведенный другими людьми эмоциональный фон, затем она спала с этими мыслями, позволяя мозгу структурировать их еще лучше, препарировать глубже. А затем наступало утро - и готовые оформленные мысли ложились на бумагу четко, понятно, обосновано. У неё никогда не было с этим проблем. Правда, она никогда не сталкивалась ни с чем, что не поддавалось бы ее личному анализу. Нет, конечно, Катерина не была ни роботом, ни, как любил шутить Роман Малиновский, калькулятором. Просто, она была достаточно умной для того, чтобы уметь держать собственные мысли и эмоции в потоке, порядке и спокойствии. И она с этим справлялась просто прекрасно. До вчерашнего дня. Катерина погладила чистую страницу, где собиралась записать события и эмоции, которые испытала - мысли не шли. Их привычный мерный ряд разлетелся в разные стороны, пугая своими изгибами и повторами. Словно каждое слово, из которого должен был оформиться желанный текст, отбивались от сознания, и множилось, множилось, множилось во сто крат. Виной всему был Воропаев. Очередной вздох вырвался из груди девушки помимо ее воли. Она начинала напоминать себе Андрея Павловича, который во всем винил Александра. Александра Юрьевича, поправила Катя себя, и нечего.

Она перевела взгляд на свою расцарапанную руку - место, которого он вчера коснулся губами, буквально горело огнем, обжигало, а еще пугало и будоражило. Зачем он это сделал? Она не могла обвинить его в издевательстве, нечестной игре или чем-то похожем, хотя, видит Бог, она этого очень и очень хотела! Если бы у нее были доказательства, что Воропаев просто захотел посмеяться, поддеть ее или унизить ей было бы куда как проще. Почему? Да потому, что тогда в ее голове не рождались бы эти непозволительные образы, где надменный заносчивый засранец вдруг, нежданно-негаданно, получил главную роль. Она нервно потерла место поцелуя, но так и не решилась карябать его ногтями. Было стыдно признаться, но ей хватило его простой просьбы, чтобы желание раздирать руки в кровь теперь притупилось, словно его слова имели вес, имели силу, словно он обладал гипнозом.

А слова все не шли, словно заклятые все тем же колдуном, они оставались глубоко внутри нее, не переливаясь на бумагу, не помогая понять произошедшее, не подсказывая выход из ситуации, не спасая. Она затрясла головой, отгоняя от себя навязчивые мысли. Страницу в ее блокноте нельзя было оставлять пустой. Но, что можно написать в ней, если в голове и пусто, и густо одновременно? Что будет правильным? Катя нахмурилась, словно чистая, немного желтоватая бумага могла дать какой-то вразумительный ответ, могла помочь, подтолкнуть. Она решительно опустила ручку и вывела фразу - ”Зачем я ответила на его вопрос?” - это было лучше, чем ничего. Это не помогало разобраться в себе, но указывало направление, куда следует двигаться в своих размышлениях. Катерина закрыла блокнот, ужасно недовольная собой. И правда, зачем она сказала ему, во сколько она обычно отправляется на работу? Внутренний голос тут же встрепенулся, поправляя на носу такие знакомые очки. Как это зачем? Он ведь вежливо спросил, как можно было не ответить? Что за глупости! И правда, Катя поднялась из-за стола с трудом, нагруженная вчера нога требовала бережного отношения сегодня, что за глупости. Он спросил, она ответила - ничего это не значит, просто вежливая беседа. Пушкарева резво, насколько позволяла боль в ноге, подошла к окну. Сейчас она выглянет во внутренний двор и убедится, что этот вопрос был не более чем данью вежливости. Раз, два, три! Тонкий тюль порхнул в сторону, а Катя воззрилась на пятачок перед подъездом. Черного мощного внедорожника Воропаева под домом не оказалось. Размечталась! Отвесила себе мысленный пинок, девушка, борясь с абсолютно неуместным разочарованием. А что ты хотела? Ты что, всерьез думала, что он приедет за тобой сегодня? Мысленно распекала она себя, разглядывая легковую машину темно-синего цвета, возле которой курил мужчина старше средних лет - единственный на данный момент обитатель ее внутреннего двора. Удостоверилась в собственной правоте и ладно.

Тюль вернулся на прежнее место, отрезая ее маленький срок личного пространства от безумия окружающего мира. Пора собираться, автобус ее ждать не будет, а опаздывать на работу из-за собственной глупости очень не хотелось. Катя собралась максимально быстро, приноравливаясь к костылю так, чтобы максимально смешать вес с заживающей ноги на него и вторую, здоровую ногу. Выходило это у нее на двойку, она все равно норовила шагать двумя ногами, необходимость в этой палке раздражала. Даже завтрак сегодня не казался ей таким вкусным, и она оставила его практически нетронутым. Мама провела ее грустным, даже несчастным взглядом. Пришлось заверить ее:

- Все хорошо, мам, это просто нервы. Ты же знаешь, это очень портит мне аппетит, - поверила она или нет, Катерина проверять не намеревалась. А внутренний Зорькин тут же обвинил ее буквально в святотатстве. Как же! Не доесть такое великолепие, это же грех против гастрономического бога, не иначе. Пришлось бежать из квартиры, позорно поджав хвост. Улица встретила ее неприветливым ветром, который выбивал дыхание из груди, а еще подтаявший снегом и запахом уходящего зимнего великолепия - мороза, и, одновременно с тем, прелых листьев и молодой зелени. Хотя ни листьев, ни зелени нигде не наблюдалось. Катя посильнее уперлась в костыль, и уже собиралась двинуться к выходу со двора, когда мужчина, что все еще дымил у машины, обратился к ней, заставляя ее замереть в удивлении:

- Вы случайно не Катерина Пушкарева? - он мило улыбнулся, демонстрируя не только морщинки вокруг добрых, ласковых глаз, но и обворожительные ямочки на щеках, - а то мне сказали молоденькая, в очках и с костылем. Вы первая, кто под описание мне подошел. Может, вы моя удача?

- Это я, - ее хватило ровно на эту короткую фразу. Мужчина просиял, словно ему сообщили, что он выиграл в лотерею. Сигарета отлетела в сторону слегка небрежным щелчком, и он двинулся в ее сторону, продолжая довольно улыбаться.

- Тогда, давайте мне вашу ношу, - он протянул руку за портфелем, - и позвольте вам помочь сесть в машину, а то я вижу, что вы к этой палке, - имеет он в виду костыль, - еще не приноровились точно.

- Я не вызывала такси, - произносит Катерина неуверенно, но портфель отпускает и позволяет взять себя под руку. Направляясь к машине - доехать с комфортом до работы, разве это не то, о чем она мечтала?

- Деточка, ну что вы, я не такси, - смеется мужчина, и ей определенно нравится его смех. Такой успокаивающий, словно хорошее мягкое седативное средство. - Я от Александра Юрьевича, он что, не предупредил вас? - выглядит мужчина слегка удивленно, - впервые слышу, чтобы Воропаев о чем-то забыл. Чудеса!

- Ну, он не то чтобы не предупредил, - неуверенно произносит Катя, присаживаясь на переднее сидение и поправляя юбку, чтобы не защемить дверью, и благодарно кивает, когда мужчина возвращает ей на колени ее портфель. - Видно, это я его немного недопоняла, - она несмело улыбается, мужчина на это только кивает, закрывая дверь.

- Все равно не понимаю, как это может быть, - говорит он, когда усаживается на место водителя, - Александр Юрьевич всегда высказывается очень… однозначно. И горе тому, кто с первого раза его не понял, - говорит он это не взволнованно или напряженно, а скорее с улыбкой. Видно, он все и всегда понимает с первого раза, и понятие “горе” ему было доступно исключительно чисто теоретически.

- Он такой строгий? - Кате просто интересно, в ней нет удивления, уже одно его поведение в стенах ЗимаЛетто говорило о его бескомпромиссности и жесткости.

- Порядочно, - кивает мужчина, выруливая со двора, а потом хлопает себя по лбу, - представиться забыл, - Владислав Маркович, будем знакомы, - он протягивает ей ладонь для рукопожатия вслепую. Пушкарева охотно пожимает ему руку.

- Очень приятно, - заверяет она его, - правда, как меня зовут, вы уже знаете, так что представляться нет смысла, - она смеется, старательно скрывая неловкость. Ведь по разговору она понимает, что этот самый Владислав личный водитель Воропаева с его министерской работы. Тот кивает, довольно хмыкая.

- Я ждал вас, Катенька, ждал, и уже грешным делом подумал, что меня Александр Юрьевич послал туда, не знаю куда, привезти того, не знаю кого. Но, как я вижу, вы вполне себе реальны, так что все в полном порядке.

- А что, бывает такое, что Александр Юрьевич может дать невыполнимую задачу? - интересуется она, с интересом разглядывая с какой легкостью скользит Владислав между машинами - сразу видно многолетний опыт и профессиональную сноровку.

- В целом, обсуждать начальника, это плохой тон, за который чревато и выговор получить, - делится с Катей Владислав с легким смешком, - но, вы же не из тех, кто потом побежит докладывать Воропаеву о каждом моем слове, ведь так?

- Знаете, не приучена к такому, - улыбается она, немного нервно поглаживая свой портфель, чуть царапая его поверхность ногтями. Интересно, кого, по мнению Воропаева, забирал сегодня Владислав? Как-то сомнительно, что он отправил своего водителя за Ждановской секретаршей.

- Тогда, так и быть, поделюсь немного своими наблюдениями относительно Александра Юрьевича. Вдруг, вам тоже будет полезно, - он чуть поворачивается в ее сторону и подмигивает. От этого подмигивания Катерине становится еще более неловко. Вот, на что он сейчас намекает?

- А вы можете рассказать мне о Воропаеве то, что никто не знает, после разового общения с этим человеком? - немного поддразнивая, спрашивает Катерина, скрывая за этим вопросом собственное волнение.

- Кто знает, а вдруг и правда могу, - Владислав не кичится ни своими знаниями, ни близким расположением Воропаева. И Пушкарева предполагает, что мужчина просто чрезвычайно хороший наблюдатель. Наверняка он умеет очень хорошо слушать. - Мне вообще в огромную радость, что меня куда-то отправили, - делиться он. - Александр Юрьевич сам на работу добирается, с работы уезжает и даже на все светские мероприятия едет сам. Я уже грешным делом решил, что меня, не ровен час, уволят. Пришел я к нему, и говорю - Александр Юрьевич, а что это вы мной по назначению не пользуетесь, так сказать. Может, вы меня уволить решили? А он мне - тебя никто не трогает, сиди себе спокойно, мол, не люблю я просто, когда кто-то другой за рулем. Отправил он меня восвояси, и я продолжал маяться искренним бездельем. А тут такая удача, меня Александр Юрьевич приставил к вам. Говорит, нужно девочке хорошей помочь, она тут в передрягу, мол, из-за меня попала. Правда, я не ожидал, что ты и в самом деле совсем еще девчушка. Я уж думал, что наш Железный Александр за кем-то ухаживать начал, - он качает головой, а Катерине становится обидно. Глупо, конечно, но жутко обидно. А что, за ней Воропаев ухаживать не может от слова совсем? Внешность у нее, конечно, не ахти, но Александр ведь сам сказал, что такие, как она не могут не нравиться, или это она поняла его как-то превратно. Тишина ей не нравится и она выбирает задать Владиславу вопрос.

- А почему Железный? - она снова принимается водить ногтями по поверхности портфеля, отмечая, что эта дурацкая привычка испортит ей многострадальный портфель в конец. Мужчина постукивает ладонями по рулю, когда они останавливаются на светофоре.

- Ну как же, жесткий такой мужчина, как руководитель очень строгий на самом деле, требовательный. Он сторонник, собственно говоря, железной дисциплины, у нас за опоздание можно хорошо в передрягу влететь. Но и перерабатывать он не заставляет, если день у тебя закончиться, ты свободен, как ветер в поле.

- Его, наверное, не очень любят подчиненные, ведь так? - строит вполне логичное предположение Катерина, делая вывод из того, что только что рассказал Владислав.

- Смотря, какие и когда, - смеется водитель, звучит это заразительно и Катя тоже улыбается, но все равно ожидает подвоха. - Он не из тех, кто разыгрывает карту доброты и понимания, так что о любви и речи не идет, - признает Влад, - его, скорее, опасаются и боятся, но и ненависти к нему не испытывают. Чего у него не отнять - он справедливый. Не терпит глупцов и лентяев, он прощается с ними очень жестко. Александр Юрьевич не из тех, кто самостоятельно будет тянуть всю лямку, для этого он умеет хорошо организовать вокруг себя хорошо подготовленных людей. За это его очень ценят - каждому винтику свое место. И этим винтикам он не прочь выписывать частые премии, при условии, что эти самые винтики умеют очень хорошо работать. Но панибратских и приятельских отношений с собой он не позволяет.

- Звучит не так и плохо, на самом деле, - кивает Катерина, задумчиво поправляя рукав пальто. Интересно, а где же характеристика о его надменности, нетерпимости, едкости? У него что, это благополучно включается исключительно тогда, когда он переступает порог ЗимаЛетто?

- Так, а с чего ему плохим быть, - пожимает плечами Владислав, - да, он своеобразный человек, да и это его чувство юмора… иногда очень на грани. Но в остальном, - снова пожатие плечами, - я на своем веку видел таких самодуров, что Александр Юрьевич поражает и своей адекватностью и своей дальновидностью. Продуманный такой, расчетливый, я бы сказал, просто так он ничего и никогда не делает. - На этих словах Владислав переводит взгляд на Пушкареву, заставляя ее немного подобраться внутри, старательно стараясь удерживать спокойствие снаружи.