От терпения - опытность, от опытности - надежда (1/2)

Пушкарева раздосадовано вздохнула, мама с папой учили, что матом ругаться нехорошо, но ей очень сильно хотелось. В сторону доктора хотелось. Того самого, с бородкой клинышком, что осматривал ее по прибытии в больницу, а теперь оказался ее лечащим врачом. Евгений Аристархович оказался совершенно непреклонен, хотя, с виду был мягок, мил и улыбчив. “ Нет. Катерина Валерьевна, вы не можете поехать домой, вы должны понаблюдаться еще пару дней, это не шутки” - тьфу, пропасть, лучше бы она болела дома, чем в этих казенных, хоть и чистых стенах. Катя с форменной ненавистью посмотрела на гипс, который сковывал ее ногу. Это был просто АПОФИГЕЙ ее невезения, по-другому и не скажешь! Вдруг, ни с того, ни с сего ей захотелось заплакать, ну вот почему так! Почему! Очень хотелось винить во всех бедах Воропаева, ненавидеть его, высказать ему еще раз в лоб все что накипело, но слова не складывались. Пару дней назад, когда он привез ее в эту клинику, Александр был с ней осторожен… практически нежен, внимательно слушал врача, что-то решал с медсестрой. Не подал виду, что был обижен ее, Кати, резкими, даже немного грубыми словами, но, в итоге, все равно ушел восвояси, оставив после себя странный осадок недоумения. Интересно, а когда она выздоровеет и вернется, он ей голову в одно движение открутит или сперва помучит хорошенько?

Катерина откинулась на подушки, которые поддерживали ее в полусидячем положении. Она покосилась на тумбочку, на которой небольшой стопкой лежали папки, прижатые некрупным апельсином - привет от Андрея Палыча и Романа Дмитрича. Отчеты нужно было пересмотреть, проверить и написать основные сводки. Заняться сейчас или еще немного пострадать и пожалеть себя? Выбор был трудный, и Катя медлила, продолжая гипнотизировать золотисто-рыжий бок апельсина. Интересно, он сладкий? Пушкарева даже не заметила, что кто-то вошел в палату, пока ее не окликнул голос от двери:

- Я смотрю, вам уже получше? - Катя повернулась на звук, в удивлении распахивая глаза. В дверном проеме стоял Александр Воропаев собственной персоной. Привычная кривая улыбка, смеющийся взгляд, расслабленная и одновременно хищная поза. Что он здесь делает? Парадоксально захотелось оглядеться, нет ли рядом с ней еще кого-то, к кому мог прийти мужчина. И она бы головой завертела, будь здоров, если бы в памяти не билось - палата индивидуальна, здесь нет, не было и быть не могло соседей. Девушка выдерживает слишком долгую паузу, и Воропаев хмыкает, - нет, видно не получше. Хорошо же вы головой приложились, раз у вас на оцифровку данных столько времени уходит. Жаль. Жданов потерял свое самое лучшее оружие.

- Никакое я не оружие, - все-таки решается возмутиться Катя, что вообще этот… этот… себе позволяет! - Вашими стараниями я здесь, - девушка разводит руками, словно бы призывая мужчину полюбоваться палатой, - так что вы можете отпраздновать победу.

Ей очень хочется пристыдить его за случившееся. И хотя его вина и косвенная, но это не мешает ей испытывать досаду от своего скованного положения.

- А давайте, для разнообразия, подпишем с вами пакт о ненападении. Временный, - предлагает вдруг Александр, буквально заставляя Катерину замереть с открытым ртом. Что-что? Пакт о ненападении? - я к вам не с пустыми руками пришел, - он поднимает вверх руку с небольшой плетеной корзинкой, прикрытой сверху яркой вышитой салфеткой. - Согласны?

Пушкаревой хочется сказать “нет”, выставить прочь этого надменного человека просто для того, чтобы уязвить его гордость, задеть самолюбие. Чтобы… вам никто не смеет отказывать, Александр Юрьевич? А вот вам! Но не получается. Выглядит мужчина слишком искренне, улыбка его, словно становится мягче. Он так и стоит, с вытянутой рукой, ожидая ее решения, готовый к любому исходу. Катя вздыхает.

- Проходите, - она указывает ему на единственный светлый стул с мягкой спинкой, подготовленный специально для посетителей услужливым медперсоналом, - не красиво держать гостей на пороге.

- Вот так бы и сразу, - довольно кивает Воропаев, проходя вглубь палаты и ставя корзинку возле руки девушки, - а то я уже практически поверил, что вы, когда головой приложились, все человеколюбие растеряли, - он усаживается на стул, расправляя расстегнутый пиджак, демонстрируя нежно голубую рубашку в тончайший белый рубчик. - Поведайте мне, как продвигается ваш негаданный отпуск, - он закидывает ногу на ногу, опуская на колено сплетенные в замок руки.

- Ненавижу болеть, - признается Катя, все еще ощущая неловкость от самой ситуации, о чем они будут говорить еще? О погоде? Приходили ли ее родители? Достаточно ли обходительный персонал? Она старательно смотрит на вышитую салфетку на корзинке. По нежному кремовому шелку распахивают крылья странные птицы с женскими головами, одна светлая, смеющаяся, излучающая удовольствие, вторая темная, грустная, поникшая, но от этого не менее прекрасная. Пушкарева касается платка кончиками пальцем, удивляясь - то, что на первый взгляд казалось ей шелкографией, оказалось ручной вышивкой. Не большая мастерица от природы, за практически полтора года работы в ЗимаЛетто она научилась отличать такие вещи. Стоимость этого украшения на корзинке была баснословной. Что же такая красота скрывает под собой?

- Это Сирин и Алконост, - она вздрагивает, когда слышит голос Александра и переводит на него неуверенный взгляд. Он сидит, не меняя позы, привычная, немного едкая улыбка играет на его губах.

- Простите? - Катерина внутренне готовится к тому, что сейчас Воропаев ее высмеет, он хмыкает, скользя по ней взглядом.

- У вас точно сотряса нет? Ваша внимательность просто нулевая, - все-таки дразнит он, но затем добавляет, - на платке изображены Сирин и Алконост - птицы истинной печали и радости. Райские певчие создания из самого Ирия.

- Очень красиво, - комментирует она вышивку, все еще не решаясь заглянуть в корзинку, - спасибо вам, - Катя встречается взглядом с Воропаевым, и по его лицу видно, что он хочет сказать что-то ужасно едкое. Она хмурится. - Что я уже сказала не так? - подталкивает Пушкарева его. Ей кажется, что лучше пусть он выскажет то, что думает, чем смотрит с такой… издевкой.

- Да вот, пытаюсь понять, когда же вы поймете, что я вам в качестве примирения принес не корзину, а то, что в ней, - он скалится еще довольнее, а Катя краснеет. Она приподнимает салфетку и удивленно воззряется на содержимое.

- Что это? - все-таки интересуется она, окончательно снимая платок, укладывая его себе на колени. Корзина доверху наполнена странными на вид, яркими, непривычными, непонятными…

- Это фрукты, - благосклонно поясняет Воропаев, - тропические, прямиком из Таиланда в наши холодные просторы. Я решил, что апельсины, это будет слишком скучно, - самодовольства в голосе с лихвой, и Катя скашивает глаза на незаслуженно попранный фрукт на ее столике. Александр перехватывает ее взгляд и оценивает этот натюрморт по-своему. - Я так понимаю, что это инсталляция имени Андрея Жданова? - то, с каким пренебрежением он это произносит, заставляет Катерину разозлиться.

- Да, Андрей Палыч и Роман Дмитриевич приходили меня проведать, - она немного неловко ерзает на постели, ведь вместо того, чтобы звучать уверенно и довольно, голос ее выходит сдавленно жалким. Прекрасно, рядом с этим человеком она как никогда ощущает свою нелепость.

- Проведать? - притворно, практически картинно удивляется Воропаев, изучая стопку папок под несчастным апельсином, - а это они вам, наверное, Сказки Народов Мира на рабочем принтере распечатали. Так, в целях экономии.

Катя думает, что если нацедить с него яду, то можно озолотиться и не работать до конца жизни. За своими мыслями, она пропускает момент, когда Александр принимается тянуться к папкам на столике. НЕТ! Ему нельзя это видеть! Если его глаз достигнет хоть один лист - пиши пропало. В этих документах информации хватает с лихвой, чтобы похоронить и Жданова, и Малиновского и ее до кучи.

- Не трогайте! - вскрикивает она, и подается вперед, чтобы удержать Воропаева от его движения. Катерина настолько резко бросается на защиту документов, что буквально валится с кровати. Она уже готовится к тому, что сейчас встретится головой с полом. В ее сознании успевает вихрем пронестись мысль о том, что ничего, ничего у нее не получается хорошо… Когда сильные руки смыкаются на ее плечах, не позволяя упасть, устроив себе тем самым еще больше проблем, которые уже есть, она испытывает стыд, смешанный с благодарностью. В особенности, когда слышит буквально над самым ухом его раздраженный шепот.

- Бешеная… - в этом слове сливаются раздражение, злость и удивление. Он помогает ей разогнуться, и Катерине стыдно поднять на него глаза. Александр не говорит ни слова, просто поправляет перевернутую корзинку с фруктами и поднимает с пола парочку ярких ее обитателей. Протягивая один из фруктов похожий на малиновую чешуйчатую шишку.

- Раскидали по полу, - говорит он возмущенно, - а это, между прочим, драконий фрукт, один из самых вкусных в этой корзине. А вы ведете себя с ним так, словно это картошка.

- Я, обычно и с картошкой себя так не веду, - признается Катя, наконец, переводя взгляд на Воропаева, - спасибо и… извините.

Мужчина возвращается на свое место и кривится в искреннем недовольстве. Пушкарева думает, что на самом деле он чертовски привлекательный мужчина, когда не кроит такое надменно-недовольное лицо. Он вздыхает.

- Пытаюсь разгадать ребус, - игнорирует Александр ее благодарности и извинения на корню, - вы всегда так глупо себя ведете, или сегодня особый случай, в мою честь, так сказать? - Катерина вспыхивает.

- Вы же обещали, что у нас перемирие! - она буквально выкрикивает это, заставляя Воропаева довольно оскалится.

- Ну, простите, я не могу не реагировать на форменную глупость, - он разводит руками, а потом добавляет совершенно спокойным, примирительным тоном, - я хотел взять апельсин, даже не собирался трогать все эти… - кивок в сторону папок. - Я же дал вам слово, неужели его мало?

- Простите, - Катя не знает что сказать, точнее знает, но звучит это оскорбительно и неприятно. Что-то вроде “вам же никто на слово не верит”, хотя Пушкарева и не знает, верит ли кто-то этому человеку на слово. Сонм приближенных к нему людей перед ее глазами не велик. Сделать выборку не из кого.

- “Простите”, - передразнивает он ее, - вы же не в детском саду, хватит извиняться, вы ничего плохого не сделали. Хотите что-то сказать - говорите. Хотите что-то потребовать - требуйте. От того, что вы мямлите и блеете, уважения к вам не прибавится. Понимаете?

Катерина кивает, разглядывая странный фрукт в своих руках, дергая его зеленые иголочки, которыми заканчиваются розовые чешуйки. Понимает она, конечно, прекрасно, но привычка - вторая натура, так просто не вытравить. Она поддевает чешуйку, принимаясь царапать коротко остриженным ногтем непривычно яркую кожуру.

- Не гипнотизируйте его - ешьте, - советует Воропаев, - я что, зря все это сюда тащил? - он говорит так, словно принес не маленькую аккуратную корзинку, а как минимум мешок. Катя отвлекается от колючей груши.

- Я не знаю, как это есть, - признается она, пожимая плечами, - я вообще это все, - она кивает на корзинку, - вижу в первый раз в жизни.

- Это не мешает вам все это попробовать, - Александр улыбается, и Катя ощущает, что он не пытается ее задеть, - но, я как знал, что вам может понадобиться моя помощь, - он извлекает из кармана пиджака складной нож с филигранно выполненной с виду костяной ручкой. - Давайте сюда, - он протягивает руку за фруктом, - ложка ведь у вас есть? - Пушкарева кивает, и поворачивается к тумбочке, извлекая оттуда принесенные мамой приборы, и выбирает столовую ложку.

Воропаев разрезает плод на две равные части, демонстрируя Катерине ярко-розовую, даже малиновую мякоть, с огромным количеством мелких черных косточек, как у киви.

- Так красиво, - принимает она у него из рук две половинки.

- Это еще и вкусно, - гарантирует он, довольно улыбаясь, - там в вашем наборе есть еще с белой мякотью, - добавляет мужчина, - это просто другая разновидность, чтобы вы не думали, что он неспелый.

Катя кивает и принюхивается - мякоть пахнет сладковато и немного травянисто, возможно за счет кожуры. Она переводит взгляд на Воропаева, что с любопытством наблюдает за ней. Взвешивая две половинки в ладонях, она спрашивает:

- Вы любите этот фрукт? - бровь Александра выгибается в легком недоумении.

- Люблю, - кивает он, - приятная такая, ненавязчивая вещица, - он поигрывает раскрытым ножом с легкостью, возможно, даже не замечая своих движений.

- Угощайтесь, - она протягивает ему вторую половинку, несмело улыбаясь.