Часть 9 (1/2)

Грёбаный Дазай. Грёбаный, мать его, Дазай!

Как, ну просто как у него получалось занять все мысли, даже когда Чуя изо всех сил старался думать о чём угодно, кроме него? Он просто прописался у него в голове, и это было отвратительно! Чуе было противно от самого себя, он чувствовал себя глупым, пубертатным мальчишкой, совершенно забывшим о какой-либо гордости или уважении к себе.

Почему он позволял Дазаю вести себя так? Приглашать себя на эти грёбаные свидания, шутить двусмысленные шутки, целовать, ещё и без разрешения. Будь это кто-то другой, Чуя бы давно послал мерзавца (или мерзавку, что уж там) нахуй, и жил бы себе свою счастливую холостяцкую жизнь. Временами одинокую, да, зато без лишней мозгоебли.

Но это был Дазай, и просто так послать Дазая нахуй он уже не мог. Почему? Чуя и сам не знал, и ответа на этот вопрос не находил, сколько бы им ни задавался. Омерзительно.

Но один его поцелуй, после которого он ушёл, как ни в чём не бывало, сверкая своей фирменной улыбочкой, легко и просто свёл Чую с ума. Даже времяпровождением в приюте, с любимыми собаками, он уже не мог наслаждаться, поскольку голова его была занята совсем не тем.

Размышлял он о том, что этот противный, гадкий, неприятный, — злоебучий, одним словом, — поцелуй заставил его почувствовать. Лёгкость, смущение, даже какое-то вдохновение. Но все эти эмоции прожили ровно до того, как он осознал, что испытывает именно их, и в этот момент их вытеснили гнев и раздражение. Может быть, даже страх.

Неужели он и вправду влюбился?

Блять, блять, блять! Всё не должно было зайти так далеко. Он не планировал, что всё зайдёт так далеко. Он не хотел, чтобы всё зашло так далеко. Он должен был просто дать интервью журналисту, и они бы разошлись, как в море корабли. Он даже не должен был больше увидеть его — только передать чёртов гроб его родственникам или ещё кому, и забыть о нём, как и о других своих клиентах. Так где, где что-то пошло не так?

Эта ёбанная человеческая потребность в том, чтобы любить и быть любимым, желать и быть желанным, нуждаться и быть нужным. Ни к чему хорошему ещё она его не приводила, но каждый, сука, раз он шёл у неё на поводу. И каждый раз, когда кто-то давал ему то, чего так не хватало (и хотя Чуя готов был всеми правдами и неправдами доказывать, что всего ему хватает и никакие нежности ему не нужны, в глубине души он знал, что это не так), сразу просыпались какие-то чувства, к этому кому-то сразу тянуло и влекло. И чем реже он эту недостающую нежность получал, тем быстрее формировалась привязанность. Судя по всему. Иначе что вообще происходит, блять?

Надо было как-то отвлечься, иначе все эти размышления сведут его с ума. По пути от приюта к станции, Чуя достал телефон (и вправду почти разряженный) и полистал список контактов. К сестре обращаться не очень-то и хотелось, Акутагава наверняка занят с учёбой… Тачихара. Кто, как не лучший друг, спасёт от всех беспокойств.

— Алло?

— Привет, рыжий, — Чуя усмехнулся в трубку. Давненько они не созванивались. — Как жизнь?

— Да потихоньку, помаленьку. У тебя как?

— Сойдёт, — он замолк на полсекунды. — Слушай, а может пересечёмся вечерком? В баре посидим, выпьем.

— Прости, брат, сегодня вообще никак, — с неподдельным сожалением в голосе извинился Тачихара. — Я уже со своей договорился.

— Досадно.

— Давай может завтра?

— Завтра уже я не смогу… — Чуя тихо вздохнул. — Ладно, созвонимся тогда позже.

— Давай, удачи.

Вот гандон. Променял друга на юбку… и как ему не стыдно?

На самом деле, Чуя не злился, конечно. Просто немного расстроился из-за того, что придётся придумывать что-то новое. Оставаться в одиночестве сейчас ему совершенно точно не хотелось.

Он потупил в экран полминуты, занеся палец над номером сестры, но так и не решился позвонить. Может, увидеться и было бы здорово, но что-то внутри не позволяло потревожить её в законный выходной.

Зато Чуя вспомнил, о чём они говорили во время последней встречи. Он и вправду давно уже не общался с матерью.

Он понимал, что это неправильно, но даже написать ей одно сообщение было так невыносимо сложно. Она ведь наверняка скучает… даже собаку завела, чтобы слишком одиноко не было. Но блять, как же тяжело просто взять и позвонить.

Собрав всю свою волю в кулак, Чуя всё же нашёл её номер в списке контактов и нажал кнопку вызова.

За время, что шли гудки, он успел десять раз передумать, но всё же Чуя был не из тех, кто бросает начатое.

— Алло?

— Привет, мам, — ответил он с трудом и таким напряжением в голосе, что его наверняка было слышно и по ту сторону провода.

— Чуя, это ты?

— Да… ты меня не узнала? — уж что-что, а голоса у них с сестрой совсем не были похожи. К тому же… неужели она удалила его номер?

— Узнала. Просто не верится, что ты обо мне вспомнил, — в голосе отчётливо слышался упрёк. — Неужели кто-то умер?

И как всегда, претензии с самого начала. Вдох. Выдох.

— Кто-то, может, и умер. Ко мне почти каждый день приходят из-за того, что кто-то умирает.

— Ладно, серьёзно. Что-то случилось?

— Нет. Просто хотел узнать, как у тебя дела, — Чуя неловко потёр шею. — Сестра сказала, что ты завела собаку.

— Да. Он ещё щенок, такой миленький, — на том конце провода послышался шорох и постукивания. — Пушистенький.

— Здорово, — он улыбнулся одним уголком губ. — У меня появилось свободное время, я думал заехать к тебе на часок.

— Конечно, приезжай, — показалось, что она действительно обрадовалась. — Адрес-то хоть помнишь?

— Помню. Минут через сорок буду.

— Хорошо, жду.

Теперь пути назад точно нет. Что он, в конце концов, маленький мальчик, чтобы так встречи с родной матерью бояться?

Вспоминать о детстве не хотелось, но перед встречей надоедливые мысли сами лезли в голову — будто напоминали, к чему нужно быть готовым.

Одно из первых и, определённо, самое яркое из детских воспоминаний Чуи приходилось на то время, когда ему было семь лет. До того дня они жили примерно как и большинство семей; по крайней мере, так ему казалось по рассказам одноклассников. Отца, правда, он видел редко, — мать говорила, что это из-за работы, — но он не мог пожаловаться на недостаток его внимания. Бывало такое, что тот мог не приходить домой и целую неделю, но на выходных обязательно уделял всё своё время семье: вчетвером они ходили в парки, музеи, театры, кино и рестораны, много общались и хорошо проводили время. Маленький Чуя любил свою семью и наслаждался каждым днём беззаботного детства. Во всяком случае, вспоминал то время он всегда с трепетом и теплом.

Но однажды вечером, в один из тех дней, когда папы снова не было дома, мать ушла в магазин. Он остался с сестрой, и до сих пор помнил, что она тогда помогала ему с домашним заданием по математике. Из магазина мама вернулась в слезах. И единственная фраза, которую она сказала тем вечером: «Папы больше нет», — всё ещё эхом отзывалась в голове после некоторых разговоров с сестрой, когда она напоминала ему о причине смерти родителя, пытаясь вразумить.

На следующий день пришлось идти в школу, и классная руководительница с самого утра оповестила весь класс о том, что у Накахары-куна в семье случилось горе, после чего попросила одноклассников его поддержать или хотя бы не обижать лишний раз. Тот день он помнил смутно, но кое-какие обрывки всё же отложились в памяти — как все глаза были на нём почти целый день, как хотелось вернуться домой, просто чтобы все эти дураки, не понимающие его, не приставали с глупыми вопросами, как сестра на одной из перемен зашла в кабинет, позвала его в коридор и долго обнимала, уверяя в том, что всё будет хорошо. Тогда, впервые столкнувшись со смертью, он ещё плохо понимал, что это значит, но осознание, что папу он больше никогда не увидит, пришло почти сразу.

На похороны его не взяли, лишив тем самым возможности в последний раз увидеть отца и проститься с ним. Наверное, хотели сохранить детскую психику. Когда Чуя об этом узнал, то долго ещё не хотел видеть ни мать, ни сестру. Плакал от злобы и обиды, закрывшись в своей комнате, и всё не хотел выходить.

После случившегося мать начала выпивать — много и часто. Сначала уходила по вечерам с подругами и возвращалась только глубокой ночью, потом неумело и безуспешно прятала бутылки. Чуе казалось, что она держит их с сестрой за идиотов, которые ничего не видят и не понимают, сама же Коё изо всех сил старалась отвлекать его от происходящего и будто бы не обращала внимания. Через пару лет мать перестала даже пытаться скрывать свои запои, и каждый раз, когда Чуя возвращался из школы, он видел её уже поддатой. Даже сейчас, спустя более десяти лет, он всё ещё ясно помнил нежелание приходить домой, отвращение от её блестящих глаз, кривой улыбки и интонаций, которые ни с чем не спутать. Помнил и отсутствие ощущения дома как места, где он в покое и безопасности, помнил, как от злости и бессилия разбивал кулаки в кровь о каменные стены квартиры, когда в очередной раз приходил домой и понимал, что не успел застать маму трезвой.

О настоящей причине смерти отца он узнал только лет в одиннадцать, мать рассказала по пьяне. Когда раскрылось, что ещё за несколько месяцев до ухода ему диагностировали рак лёгкого, и пропадал он вовсе не на работе, а в больнице на химиотерапии, Чуя даже не знал, что и думать. Он даже не мог злиться на мать с сестрой, которая тоже всё знала и скрывала от него, потому что понимал, в чём дело. Но мерзкое ощущение от того, что от него утаили что-то столь важное, касающееся его же отца, не покидало очень долго.

С пятнадцати лет сестре приходилось работать, потому что из-за вечных запоев мать уволили, и новое место она искать не спешила, а накопления не были бесконечными. Их хватило только на пару лет жизни в вечной экономии, а как только девушке стукнуло двадцать, она тут же съехала в крошечную квартирку на окраине города, прихватив с собой и брата. С деньгами мать помогала — после того, как даже дети от неё сбежали, она попыталась бросить пить, и на несколько месяцев действительно прекратила, а за это время успела устроиться на работу — но их не всегда было достаточно. Чуя уже тогда вносил свой вклад в их с сестрой семейный бюджет: раздавал листовки на выходных, решал одноклассникам домашку по физике за символическую плату, и всё только для того, чтобы лишний раз не брать у сестры денег на проезд.

Так продолжалось четыре года, пока сам Чуя не достиг совершеннолетия и не освободил сестру от бремени дополнительного голодного рта. Хотя с того момента, как мать приняла решение бросить пить и всерьёз занялась лечением своего алкоголизма, она неоднократно срывалась и снова уходила в запои на долгие месяцы, поддержки от неё ждать всё равно не приходилось — своих проблем хватало. Однако когда они виделись в последний раз, на Рождество, она уверяла, что держится уже почти год. И всё же это не могло перекрыть всё то, о чём он до сих пор помнил и не мог простить.

Заходя в знакомый двор, Чуя даже почувствовал что-то вроде ностальгии. Тут и качели, на которых он качался вечерами напролёт, лишь бы не возвращаться домой, и лавочка, под которой спал местный пёс, которого он иногда подкармливал, и даже клумбы всё те же. Совсем ничего не изменилось.

Он поднялся по лестнице на третий этаж, прошёл к нужной двери и занёс над ней руку. Господи, блять, почему это так тяжело?

Он не успел постучать, прежде чем дверь открылась. На пороге стояла его мама: темноволосая кареглазая женщина ростом чуть ниже него. Самая обычная пожилая японка, каких он видит каждый день на улице и на работе. Его собственная яркая внешность — заслуга генов отца и его французского происхождения. Жаль, что рост от него унаследовала только сестра.

— Привет, — она широко улыбнулась и потянулась обнять сына. Чуя нехотя обнял её в ответ. — Увидела тебя в окно.

— Привет, — он криво улыбнулся, неловко озираясь по сторонам. Такое ощущение, будто не к родной матери в гости пришёл, а… даже сравнить не с чем. Поганое, короче, ощущение.