Часть 4. История проклятия. (1/2)

Следующие два дня ничем не отличались от первого. Как загнанный зверёк, Сельма блуждала по своей ловушке, не имея возможности ни выбраться из нее, ни что-либо изменить. Её дар словно бы пропал. Девушка больше не чувствовала маниакальное ощущение преследования вечно двигавшегося за ней кошмара, но при этом и не ощущала себя в безопасности… Даже эти люди были будто ненастоящими, неживыми. Чутье и интуиция кричали, что все эти декорации, которые прикрылись сейчас пеленой доброжелательности, скрывают под собой нечто омерзительное, уродливое, страшное…

Она была бессильна. Сельма не могла ничего предпринять, и это доводило до отчаяния. Глаза больше не могли плакать, и всё же они были болезненно красными. Как призрак, чужеродное тело в организме, она блуждала по бесконечным улочкам, шарахаясь от каждого прохожего, как от чумного, избегая любого случайного прикосновения. Но несмотря на это вечное паническое состояние, граничащее с истерией, на улице всё равно казалось не так страшно, как в замкнутом пространстве. Однако именно из «выданной» комнаты она могла наблюдать за жителями этого города в деталях.

Так, из окна Сельма стала замечать, как в одно и то же время малыш падал на ступенях дома напротив, хотя каждый раз вставал по-разному; как женщина роняет яблоко, взмахивает руками, но каждый раз кладёт его в разные места. Всё это стало напоминать бракованный День сурка. До сих пор она не понимала правила, по которым существует это место и по которым ей необходимо играть.

После обеда девушка шла к старухе, которая давала ей какие-то бытовые поручения и даже не напоминала о положении беглянки в этом мире. Словно забыла. Словно так всегда было. Словно Сельма приходила к ней помогать каждый день, вокруг не было ничего необычного и всё происходило естественно…

На четвёртый день Сельма снова наблюдала за прохожими на улице. Солнце щедро заливало переулки прозрачным золотом лучей. Люди смеялись, переговаривались, что-то продавали и покупали. Девушка снова погрузилась в свои мысли, вышагивая по мощённой улице, глубоко спрятав руки в карманы балахонистой толстовки, надетой поверх средневекового платья, что создавало нелепейший образ. За считанные дни прошлая жизнь стала казаться каким-то нереальным сном. Сельме даже казалось, что она сошла с ума: либо её прошлое было ненастоящим и она всегда тут жила, просто память потеряла, либо она сейчас сидит где-то в палате психиатрической больницы и находится в персональной отключке.

Этот печальный ход мыслей прервала вспышка. Знакомое лицо в толпе! Сельма тут же подобралась всем телом, снимая капюшон и вытягиваясь вверх, как струна. Сомнений быть не может! Это она! Та самая сожженная горожанка!

Со всех ног шатенка бросилась вперед, расталкивая бестолковую толпу у прилавков.

— Постой! Я тебя помню! Остановись!

Сельма быстро добралась до своей цели, бесцеремонно схватила чужую руку и потянула на себя. Блондинка с недоуменным выражением на ангельском лице обернулась:

— Что нужно?

Но вместо нежного лика Сельма увидела страшную суть этого существа: белый череп, покрытый цветочной гравировкой прямо по костной поверхности, напоминающий мексиканскую калаку Дня мёртвых. Блондинистые, переливающиеся в свете тёплого солнца волосы стали копной седой шевелюры с венком из сухих крупных цветов. Гром разорвал небо, тучи заволокли солнце. С криком ужаса Сельма отпрянула от девушки, но все местные жители тоже «преобразились»: гнилые мертвецы смотрели в их сторону, иссохшие тела, тронутые разлагающимися струпьями и синевой.

— Ааааа!

Сельма заметалась, как умалишённая. Её костлявые пальцы впились в голову. Раскатывающиеся в небе оглушительные удары грома, разрывающие слуховые перепонки, доводили панику до апогея своего безумства. Наконец, призрачное умиротворение, что продержалось лишь несколько дней, снова было разорвано. Передышка окончена. Сверхъестественный дар Сельмы вновь вышел на сцену, начав безжалостно срывать маски со всего окружающего и тут же уродуя на свой вкус.

Погода менялась на глазах. За считанные секунды налетел ветер, молнии заметались по небу, а над Сельмой всё ещё стоял звонкий заливистый смех блондинки под оглушительное молчание наблюдающих за сценой горожан. Смех принадлежал не Ему, а ей… Это Сельма знала точно. Что-то другое… Вспышка за вспышкой стали всплывать в её голове. Целый пласт истории, чужой памяти врезался осколками айсберга в мозг, вызывая почти физическую боль. И Сельма снова побежала… Не видя куда, не видя как, она бежала прочь из города по пути, расчищенному отступившими в стороны живыми мёртвыми…

Живая калака с меловыми волосами стояла неподвижно, смотря вслед перепуганной беглянке. Поднимался самый настоящий ураган. Буйство стихии достигало своего пика. В этом свирепом неистовстве природы на праздничном черепе можно было распознать смутное чувство удовлетворения. С благоговейным предвкушением бывший ангел во плоти слегка запрокинул голову назад, подставляясь под срывающиеся тяжёлые капли дождя, подгоняемого ветром.

— Ты вернулся…

Как у собаки, ожидающей своего хозяина, челюсти разомкнулись, уродливо копируя человеческую улыбку.

***</p>

Несколько веков до. Память города.

Городок бурлил своей средневековой жизнью. Вечер воскресного дня усталые горожане провожали крепким пивом в трактирах. Эти заведения были пропитаны вонью грязной одежды, пота, гнилых зубов и мочи, смешиваемые при этом с запахом крепких напитков и ароматного копчёного мяса. Чужаки бывали тут редко, в основном завсегдатаи. А темы, которые здесь обсуждались, всегда касались злободневности.

Церковь отсчитывала пятнадцатый век. Во всех болезнях, в падении скота, неурожаях без разбора винили ведьм, против которых велась жестокая борьба. Не одна красивая девица закончила свой короткий жизненный путь на жарком костре, прикованная к обугленному столбу. Хотя с потенциальными ведьмами расправлялись не только так. Людская фантазия была богата. Их гибели жаждали с фанатичным азартом, толпа свято верила в избавление от всех бед после очередной расправы. А когда правосудие свершалось, о жертвах забывали… Как забыл этот город и о юном пастухе, без памяти любившем утопленную ведьму.

— Это она во всем виновата! — Тяжелый кулак с грохотом проверил стол на прочность. — Вторая корова за месяц! А она всё шастает мимо да яблоки свои носит на рынок! И куда смотрят святые отцы?

— А пастухи говорят, что видели, как эти мёртвые коровы восстают и бродят средь ночи, а встают как живые! И ведёт их некто в черном, с пастушьим посохом, а уводит в никуда.

— Да, я тоже это слышал. И подтвержденье тому: туши до того, как их уберут, за ночь меняют свое местонахождение. Я сам тому свидетель. Вот тебе крест! Сам их искал в прошлые дни.

— Да полно вам! Девка отказалась перед нашим братом юбку задирать, вот он и ищет во всём грешки у неё.

— Да говорю вам! — мясник, щёки которого были покрыты жидкой засаленной бородой, не унимался. — Она это! Ведьма! А некромант этот — её прислужник!

Все поговаривали об объявившемся в их местах некроманте. Все поиски Церкви были сосредоточены исключительно на нём. Обещали двадцать золотых тому, кто даст хотя бы какую-то информацию. Горожане боялись его. Церковь бесновалась в бессилии, ибо до сих пор не могла найти подходящую кандидатуру, а скот всё падал. Поэтому, когда речь затронула его, абсурд, озвучиваемый мясником, уже не стал казаться нелепой неудачей обрюзгшего любовника. Напротив, на фоне зла, материализованного в образ некроманта, невинная девушка тоже стала казаться чем-то страшным, чёрным. Совсем скоро увещания мясника посеяли здоровое зерно сомнения в суеверных сердцах. А обслуживавшая их дородная жена трактирщика из женской солидарности, услышав разговор, не преминула добавить щепотку сверху.

— Вы про эту дьяволицу?! Я уже давно о ней толкую, а вы только сейчас, слепцы, и видите. По вашему даст Господь Бог человеку огненные от рождения волосы? Сама нечисть её с детства пометила, ещё в утробе матери! Адова прислужница из огня к нам и пришла. И страдать все будут до тех пор, пока она жива, а мы бездействуем!

— Да так чего мы ждём?! Сжечь её! Пусть горит в огне ведьма!

— Ведьма!

— Пусть горит!

Толпу легко переубедить. Ещё легче завести её и обуять одним общим желанием.

Но на том диалог трёх работяг и остался, пока город в ближайшие месяцы не охватила жестокая чума. Сожжённая рыжеволосая дочь кухарки не избавила их от бед. Теперь до падения скота уже никому не было дела, теперь заживо гнили люди, корчась в страшной предсмертной участи. Однако… Спустя еще какое-то время стало ясно, что и Смерть их покинула. Скот гиб, а люди нет. Не приходило долгожданное избавление. Повсюду горели костры, дым заволок улицы, но не было… тел… Лишь живые мертвецы блуждали по улицам или прятались в своих конурах, умоляя судьбу забрать их жизни.

Те, кого чума ещё обошла, собрались в Церкви. Ведьма! Ведьма на них это всё наслала. Кто же ещё?! Живёт под боком и взывает к тьме! А почему она ещё не заболела? Почему так редко посещает Храм Господа?! Почему от рождения седая?..

Асцелия мчалась прочь от города. Обезумевшая толпа шла следом, возглавляемая святым отцом церкви. Лай собак и крестьянские вилы превратились в священное шествие во имя Бога. Несчастная бежала, сбивая стопы в кровь о выступающие из земли камни. Ей не скрыться. Она прекрасно это знала. Был только один выход. И девушка со всех ног бросилась на кладбище. Если там она не найдет спасение, то нигде уже не найдет.

Мрачное кладбище на отшибе встретило зловещим холодом. В земле покоилась целая армия Некроманта, терзающего этот город. Конечно, искать его здесь, взывать к нему — лучшего места не найти. Запыхавшаяся беглянка стала оглядываться по сторонам. Преследователи были близко. Их уже было слышно. Слабой девушке не уйти от разъяренной толпы, жаждущей крови во имя искупления.

— Осберт! Явись мне! Я знаю, ты слышишь меня! И ты здесь, черти бы меня сожрали! — Асцелия крутилась из стороны в сторону, ощущая себя беззащитной на голом пустыре, окруженной лишь немыми могилами. В голосе звенела злость напополам с отчаянием. — Осберт! Или теперь к тебе обращаться Тёмный Властелин?! Ты погрузил этот город в хаос, милостиво обошёл вниманием мой дом, а теперь меня собираются сжечь за твои деяния!

Блондинка сорвалась на крик, который не услышали преследователи лишь благодаря лаю собак.

— Вот как теперь ты заговорила, «Тёмный Властелин»… — Мужчина появился позади неё, со скрытым в глубоком капюшоне лицом, в черной монашеской рясе. — А помнится раньше большего, чем насмешливое «пастушок», я не удосуживался.

Асцелия с ужасом обернулась назад. Она смотрела на монаха с самым настоящим отчаянием в глазах. И хоть она не видела его лица, она знала этот голос, угадывала черты, угадывала каждую нотку в перемене его тона. Её тело содрогнулось от мощной чёрной силы, которую хранил в себе этот силуэт. Некромант… Не человек… Проклятый, но поработивший своё проклятие. Перед Асцелией стояло само воплощение зла. И оно было такой силы, что могло весь этот город стереть лишь щелчком пальцев.

— Хочешь, чтобы я пала перед тобой на колени?

На глаза навернулись слёзы, но голос не дрогнул, из последних сил сохраняя свой высокомерный тон. Хотя горло до хрипоты душило отчаяние.

— Если бы я этого хотел, ты бы это уже сделала.

— Тогда что тебе нужно?! Чуму наслал ты. Ты не даёшь горожанам умирать! А они хотят сжечь меня за колдовство!

— Но ведь ты колдуешь и ты ведьма. Как и твоя покойная сестра, и твоя бабка, которую я так и не успел прибрать к своим рукам. В чём же ложь их обвинений?

— Смерть моей сестры была ужасна. Ты хочешь, чтобы и меня постигла та же участь?! Не за её ли смерть ты мстишь всему городу? Но дашь подобному случиться со мной?!

— Помнишь день, когда твоя бабка наслала на меня проклятие за то, что я хотел связать себя узами с твоей сестрой? Ты могла её остановить, но ты стояла в стороне; я просил тебя о помощи, но ты не помогла. Отдавая дань твоей сестре, моей возлюбленной, чума обошла твой дом стороной, скот твой не тронул падёж. Не достаточная ли это милость с моей стороны? Хотя я должен сам убить тебя. Помешай ты ей в ту ночь, я бы покоился с миром и разделил вечность с Иоханной!

Зло начинало бушевать. То, что некогда звали Осбертом, стало сеять вокруг себя волны гнева, отчего земля на могилах дрогнула, и Асцелия ощутила, как мертвые потревожились от своего сна. Лицо её исказилось ещё большим ужасом и отчаянием.

— Я молю тебя… Не отдавай меня им…

Ведьма упала на колени, но позади уже послышался крик:

— Вот она! На могилах!

— Забирай! Тащите святую воду!

Асцелия вскинула заплаканное лицо, но перед ней уже никого не было. Некромант исчез, а чужие грубые руки тут же свели её плечи тугой веревкой.

— Неееет!

Болезненный вопль огласил тихое кладбище, пока выбивающуюся женщину волокли несколько пар рук. Расправа ущемлённых была страшна. Подвалы церкви всегда были жестоки на пытки, но в этот раз жертву правосудия туда не опустили. Народ требовал расплаты за мучения, и он должен был лицезреть, как виновница всех несчастий будет казнена немедленно.

Тёмные мокрые улицы города осветились огненными факелами шествия. Жителей обуяло злорадное предвкушение, пока ведьму волокли впереди. Суда не было. Он совершился прямо на площади, где за максимально короткое время, пока над ведьмой измывались горожане, соорудили кучу из хвороста, дров и соломы. На свой смертный эшафот несчастная вбежала сама, пытаясь спастись от разъяренной толпы, которая бы разорвала её на части, не будь здесь монахов, хранителей святынь на земле и честных судей злу. Некогда красивое юное дитя превратилось в окровавленное, избитое перепуганное существо, которое было загнано сейчас в ловушку, у которого не было пути для спасения. Руки до боли вывернули назад за столб и стянули, неотёсанное дерево крупными занозами впивалось в кожу. Мольбы и девичьи слёзы были бессильны. Толпа бесновалась. Пастырь громогласно объявил приговор, немилостивый и беспощадный.

И вот первый язычок пламени перепрыгнул на ком сухой соломы. Тут же за ним появился и второй, третий. Они стали размножаться вокруг с неистовой скоростью. Асцелия вертела головой из стороны в сторону, стопы инстинктивно попятились назад, но неминуемо уперлись пятками в столб. В нос ударил знакомый запах дыма. Тело бросило в жар, каждая нервная клеточка сокращалась и расширялась. Толпа продолжала бесноваться:

— Долой ведьму! Сжечь её!