Глава 16 (2/2)

Телефонный звонок Евы застал Олю Липатову в супермаркете.

— Д-да, — в голосе женщины слышалось недоумение: после

кульбитов Лагуткина от звонка певицы она не ждала ничего хорошего.

— Привет. Отвлекла?

— Да нет… А… Что-то случилось?

— У меня? Да у меня всё прекрасно. Звоню вытащить тебя на

потрындеть.

Услышав предложение, Липатова нахмурилась. Отношения Ольги с

Евой с некоторых пор стали полуприятельскими и не то чтобы слишком близкими.

Они пересекались на проектах Золотова, изредка пили кофе в перерывах — в общем,

знали друг друга достаточно, чтобы обмениваться последними новостями тусовки и

недоумевать от поведения отдельных её представителей. Но всё же они общались не

так близко, чтобы Ева выдёргивала её на «потрындеть». По крайней мере, у

окружающих складывалось именно такое впечатление.

— И всё-таки что-то случилось… — Ольга взяла с полки пачку

макарон и положила её в корзину.

— Оль, ничего не случилось, правда. Просто вчера у меня в

гостях была Аня, ну, из Ранеток, с ней приходила Наташа, и я вспомнила, что мы

с тобой давно не виделись, и поняла, что соскучилась по адекватному общению.

Серьёзно, Липатова, ты даже не представляешь, как мало в моём окружении

адекватных людей. В конце концов, коленца Лагуткина — это только его проблема.

Мы с тобой познакомились задолго до того как он замаячил на горизонте, и терять

тебя, из-за того что какой-то стареющий рокер не умеет держать язык за зубами,

я не собираюсь. Правда, давай сходим куда-нибудь! Кофе, кальян, насколько я

помню, ты любишь яблочно-виноградный микс.

— Люблю, Евка, и да, я буду рада встретиться, — говоря это,

Оля даже не лукавила: только услышав бодрый голос певицы, она поняла, что

такого вот непринуждённого общения с ней ей не хватало.

— Ну тогда вечером, скажем, часов в шесть, жду тебя в

«Золотой рыбке».

— Договорились.

Пряча телефон в сумку, Оля поймала себя на мысли, что

настроение, пребывавшее на отметке «ниже плинтуса» несколько последних недель,

немного приподнялось.

***

Входя в уютное кафе, в котором они с Евой нередко проводили

вечера, Оля улыбалась. Впервые за долгое время она куда-то выбралась.

Оказалось, что людской суеты ей тоже не хватало.

У входа Липатову встретил улыбающийся официант.

— Добрый вечер, Ольга Сергеевна.

— Привет, Славик, — Липатова приветливо улыбнулась. — Евка

уже тут?

— Да, Ева Леонидовна ждёт вас, — парень проводил Ольгу в

VIP-зону.

— Ты пунктуальна, как всегда. Привет, дорогая, — Ева

поднялась из-за столика и забрала пальто Липатовой. — Я взяла на себя смелость

заказать твои любимые блинчики, если, конечно, вкусы у тебя не поменялись.

— Спасибо. Я, если честно, не ожидала, что ты помнишь, —

Оля, к собственному удивлению, почувствовала лёгкое смущение.

— Оленька, я помню всё, — мурлыкнула Ева, благодарно кивая

официанту, который принёс им столовые приборы, бокалы и бутылку вина.

Ева заговорила снова, только когда Слава отошёл от их

столика.

— Как поживаешь? Я вот недавно с гастролей вернулась. С

администратором своим попрощалась.

— А что так? Вы же с Егором чёрт знает сколько лет вместе, —

Липатова отпила из бокала. — Твоё любимое чилийское.

— Ну, в чём-то я себе не изменяю. Не стоит без причин

отказываться от хорошего вина, любовника и парикмахера.

— Да-да, я помню этот твой принцип. Так куда ты дела Егора?

— Если б я его куда-то дела, было бы не так обидно. Он

понял, что пора тянуться к корням.

— Решил посвятить себя садоводству? — хихикнула Оля и лукаво

стрельнула глазами.

— Ну уж не знаю, чему он там будет себя посвящать. Это

ведомо только его исторической родине. Егорка планирует совершить единоличный

исход в Израиль, — Ева драматично всплеснула руками. — Уже и билеты купил,

представляешь?

— Сочувствую. Такого толкового администратора ещё поискать.

— Ну, как-то так. А как ты? Лагуткин по-прежнему висит

камнем на твоей шее?

Прежде чем Оля успела сформулировать ответ, официант

вернулся к их столику.

— Ольга Сергеевна, ваши блинчики. Ева Леонидовна, тунец с

овощами от шеф-повара. Что-нибудь ещё?

— Спасибо, Славик, пока ничего, — Ева обворожительно

улыбнулась услужливому парню.

Тот кивнул и оставил женщин наедине.

— Евка, а что Лагуткин? — начала Оля, разрезая блинчик на

своей тарелке. — Ты думаешь, я не знаю, что он алкаш и дебошир?

— Знаешь, конечно, знаешь. Потому меня и удивляет, что он

всё ещё присутствует в твоей жизни. Неужто старая любовь не заржавела? — Ева

усилием воли скрыла горечь в голосе.

— Не надо, Ев. К нам с тобой он не имеет вообще никакого

отношения.

— Да я не к тому. Оль, я действительно хочу понять. То есть

почему? Ты с ним, чтобы что?

— Твоё вечное «чтобы что?»

— Липатова, я знаю тебя много лет. Ты никогда не была

склонна взваливать на себя крест вопреки и во имя. Ты также никогда не считала,

что женщина без мужика неполноценна. Более того, уж сколько мы с тобой друг

другу рассказывали… Борю ты всегда вспоминала без особого надрыва. То есть ты

благодарна ему за Наташку и я тебя понимаю, она чудесный ребёнок. Но не было ничего,

что говорило бы о Лагуткине как о мужчине всей твоей жизни. Или я всё же

чего-то не знаю?

— Е-е-ев, — протянула Оля почти просительно и не поднимая

глаз от собственной тарелки. — Почему ты всегда действуешь как танк?

— Потому, радость моя, что чаще всего только наглость и

беспардонность помогают добиться цели. Но сейчас я правда не хочу тебя пытать,

только понять.

— Господи, Евка, если бы всё было так просто… Он алкаш,

бывшая любовь — чё за него держаться, правда? Бесперспективный, вспыльчивый, проблемный,

безответственный, гонора больше, чем таланта, инфантильный… Всё просто как лыжи

— резать к чёртовой матери, не дожидаясь перитонитов.

— Но-о-о, — Ева испытующе посмотрела на собеседницу.

— Но… Наташа — чудесный ребёнок. Моё чудесное восемнадцатилетнее

но, которое всегда хотело отца. Как бы сильно я её ни любила, как бы ни

старалась заменить ей обоих родителей, как бы ни пыталась быть и за маму, и за

папу, и за подругу, Наташке всегда не хватало отца. Пока она была маленькой,

всё было не так критично. А потом переходный возраст, любовь, но главное,

талант к музыке, в которой, ты же знаешь, я ничего не понимаю. Я хороший

менеджер, отличный, я знаю, что один из лучших в тусовке, но на этом всё. Я

прагматичная неудавшаяся актриса, не певица, не композитор и даже не сценарист.

— И что? Ты талантлива в своей сфере, ты отличная мать,

которая очень любит своего ребёнка, — во взгляде Евы читалось искреннее

недоумение.

— Солнышко, ты меня не дослушала. Я могу быть нормальной

матерью, даже хорошей, если постараюсь, потому что на отличную мать не тянет

никогда и никто, ну, по крайней мере, я таких не встречала. Я могу слушать её

мелодии, покупать ей постеры, проводить за кулисы и на автограф-сессии. Я могу

принимать её друзей, могу смириться с этими её ужасными чёрными джинсами и

тёмными кофтами с длинными рукавами, могу обнимать, когда ей плохо. Евка, я

могу почти всё. Но я не могу так же гореть музыкой, как ею горит Наташка. Для

меня музыкальная сфера — это работа, после которой ты приходишь домой, ложишься

на диван, задираешь ноги повыше и забываешь об этом адском котле на все

выходные, если, конечно, повезёт и очередное истеричное дарование не позвонит

тебе где-нибудь в двенадцатом часу ночи в субботу и не потребует срочно, не

сходя с этого места, внести коррективы в график, потому что телец в козероге, а

дева стала раком. А для дочки музыка — это жизнь. И я этого никогда не пойму и

не разделю. Потому что, кроме всего прочего, я вижу эти бесконечные

стимуляторы, пьянки до синевы, закулисные интриги, растление малолетних певичек

обоих полов… Да что я тебе рассказываю, сама всё знаешь, — Оля с грустью

посмотрела на опустевший бокал.

Ева молча наполнила его и долила вина себе.

— А вот Лагуткин её поймёт. В этом поймёт гораздо лучше, чем

я. Потому что для него тоже музыка — это целая жизнь. Все его пьянки, какие-то

девочки, которые у него несомненно были, весь его гонор рок-звезды — это всё на

периферии, это не так важно, просто часть образа! Я сейчас не говорю, что это

всё обеляет его мудачества, но они с Наташкой оба живут музыкой. И даже

несмотря на то что он пьёт, в этом аспекте есть они вдвоём и есть я, но на

другой стороне.

— И это тебя удерживает от того чтобы развязаться с ним?

Ведь они с Наташей могут общаться. Тебе вовсе не обязательно гробить жизнь с

алкашом.

— Ева, милая, ты меня не поняла, — в голосе Ольги слышалась

безграничная усталость. — Дело не только в музыке и не в том, что он её папа.

Дело в сочетании этих двух факторов. Это же она его нашла, привела в семью,

безумно хотела, чтоб он остался. Когда я увидела, что Боря принимает её, как-то

и сама к нему потянулась, думала, повзрослел. Не то чтобы от большой любви, а

просто почему нет? Меня подкупило, что Наташку он принял почти сразу и

безоговорочно. Когда узнал, что Наташка — моя, у него мысли не возникло, что

отцом может быть не он. Я думала, он… Нагулялся, если хочешь, накутился…

Думала, отторжения не вызывает, ребёнок у нас общий, внутри семьи он абсолютно

неконфликтен — почему нет-то, если Наташке нужен отец? А нужен, Ев, он ей остро

нужен.

— И теперь ты не знаешь, как послать его к чёрту, потому что

боишься травмировать ребёнка, которому и без того тяжело? — певица подложила в

тарелку собеседницы кусочек огурца из собственного салата.

— А теперь, Ев, я в полной растерянности, — Оля благодарно

кивнула, — потому что пьяный Боря заставляет Наташку цепенеть, хотя он никогда

не агрессивен. Но она каждый раз такая растерянная, такая испуганная, что мне

хочется тут же спустить его с лестницы, чтоб не возвращался. А в то же время он

ей нужен, по крайней мере, нужен был год назад. Получается, остаюсь я с

Лагуткиным — дочери плохо. Уйдёт Лагуткин из семьи или вообще из её жизни —

тоже будет плохо. А гарантировать, что он станет поддерживать с ней отношения

после развода, я, сама понимаешь, не могу. Я не сомневаюсь, что Боря дочь

любит, но я абсолютно точно знаю, что Боря безответственен. И, вполне возможно,

всё их общение сведётся к встречам пару раз в год между его гастролями: по

Германии, Австрии, Швейцарии. Я не хочу отсекать Наташу от отца и не знаю, не

принесёт ли наш разрыв больше вреда, чем пользы. С работой ещё у него, ну ты

знаешь.

— Оль, я могу всеми фибрами и жабрами не любить Лагуткина и

не люблю, чего уж там. И скажу тебе честно, пару концертов я ему всё-таки

сорвала. Пару, но не больше: мне есть чем заняться, кроме как мониторить

концертную деятельность Боба Кантера.

— Да знаю я, Ев, знаю. Это же ты, — Липатова не сразу

поняла, что тёплые пальцы Евы лежат поверх её холодной ладони.

— У тебя как всегда холодные руки, — Ева слегка нахмурилась.

— Понимаешь, Оль, у нашей с Лагуткиным ссоры было слишком громкое эхо.

— Конечно, понимаю. Я тогда схватила передозировку

испанского стыда. Да и после он себя очень некрасиво вёл. На любой тусовочной

встрече не забывал проходиться по тебе, если кто-то вспоминал этот инцидент.

— Ну, насколько я знаю репутацию Лагуткина, он никогда не

умел признавать своих ошибок.

— О, в этом можешь не сомневаться — ни-ко-гда: ни в

двадцать, ни в сорок пять.

— Оленька. Даже не знаю, что тебе сказать по поводу твоей

дилеммы. Единственное, что могу посоветовать — спроси, чего хочет сама Наташа

сейчас, вот в этот конкретный отрезок вашего бытия как одной семьи. Потому что,

если он её цепенит, девочка рискует ещё долго не вернуть себе голос. Это

хорошо, что она в Ранетках не вокалистка, а то был бы совсем стресс.

— Ну да, для неё главное — писать и играть. Знаешь, был

период, когда она на гитару свою смотреть не могла. Вот тогда я по-настоящему

боялась. А сейчас… Аня сотворила настоящее чудо этим своим плакатом. Вообще не

знаю, что было бы, если б не она.

— Да, Анька — солнышко. А фотку плаката я видела, — лицо Евы

озарила широкая улыбка.

— Хотя, если честно, Ев, я не понимаю, как вы с Анютой

сошлись.

— Скажу тебе по секрету, только Наташке не говори, потому что

девчонки пока не знают. Анька — мой постоянный автор. И друг, как бы странно

это ни звучало.

— Это не удивительно. Очень аналитичная и эмпатичная

девочка.

Ева по-прежнему улыбалась, думая, догадывается ли Оля о том,

как Анюта относится к её дочери.

— Кстати, о хороших менеджерах…

Резкой смене темы Липатова даже не удивилась. Ева не

изменяла себе. Ни в чём.

— Ты же последнее время с Борисом работала?

— Ну да.

— Слушай, а переходи ко мне? Когда у него появится работа,

это ещё неизвестно, уж точно не раньше, чем он выйдет из запоя. А ты зарываешь

свой талант, варишься в постоянных стрессах. Мне при этом нужен менеджер,

который будет не хуже Егора. А с подобным критерием кандидатура всего одна.

— Но, Ев, я не смогу рассекать по гастролям. Пока Наташка… —

Оля замолчала.

— Спокойно. Я в Москве как минимум до сентября. Мне есть чем

заниматься в столице. К тому же с девчонками я общалась, и, к счастью, Наташка

продолжает жить. Скажу тебе, к своей немоте она относится даже как-то… С

философской иронией, что ли. Я уверена, что ребёнок поправится. А так она даже

чувствует себя несколько виноватой, потому что «я связываю маме руки».

— Какие глупости! Это же моё решение: сначала — не лететь с

Лагуткиным за бугор, после — не искать что-то выездное.

— Это мы с тобой понимаем тонкости про твоё решение. А

подростки — ещё слишком дети, чтобы не быть эгоцентриками. Поэтому всё, что

происходит, ну, если не в мире, то в их семье, случается либо из-за них, либо

для них, либо по их вине. Их голова так работает и, что важнее, так работают их

эмоции. К тому же неужели ты думаешь, что сама Наташа не понимает, что это она

привела Бориса в семью. Следовательно, весь этот безденежный алкоголический

пиздец происходит…

— Тоже из-за неё?

— Верно, девочка моя.

Липатова снова почувствовала, как краска заливает лицо. Ева

сделала вид, что этого не заметила. Чтобы сгладить невольную пикантность,

женщина подозвала официанта и заказала кальян и кофе.

— Оль, я тебя не тороплю с ответом. Но, вполне возможно,

если Наташка увидит, что твоя жизнь возвращается в норму, это даст ей ощущение…

— Ева замялась. — Что её микромир обретает привычные очертания, насколько это

вообще возможно вот сейчас.

Оля в очередной раз подивилась тому, насколько тонкий Ева

психолог, и благодарно кивнула.

— Наш кальян, — констатировала Ева, протягивая Оле трубку. —

Думаю, обойдёмся без дополнительных мундштуков?

— Как обычно.

***

Уже часа полтора Лена бездумно щёлкала пультом телевизора,

стоявшего в её комнате. Из полуоцепенения её вырвал звонок мобильного.

— Да, Гуцул, — отозвалась Кулёмина, отметив, что охрипла от

долгого молчания.

— Ленка, ты чё, простыла? — голос Игоря — напротив, был

звонким и бодрым.

— Да нет, просто ты первый, с кем я говорю за последние часа

три.

— А-а-а, ну тогда сорян, что прервал твой обет молчания. Чем

занимаешься?

— Залипаю в ящик. Лавирую между Тин-ТВ и MTV. А ты что

делаешь?

— Я проводил Полинку домой, собираюсь заебенить себе

огромную кружку чая и залипнуть в «Клинику».

— Полинку? — в интонациях Лены появилась заинтересованность.

— Ага, Зеленову. Представляешь, она, оказывается, круто

поёт! А переводит — как боженька! Она мне такую песню подкинула: с украинского

на русский перевела.

— Откуда и куда?

— Ща, повиси.

Через минуту в трубке раздались гитарные аккорды. Пока Игорь

пел, Лена чувствовала, как в сердце неприятно скребётся что-то подозрительно

похожее на ревность. Почти такую же она испытала, встретив Каримову с тем

мутным мужиком в парке. Загнав неприятное ощущение поглубже, девушка вслушалась

в текст. Песня действительно была очень красивой, как и голос Игоря.

— Она действительно потрясающая, особенно в твоём

исполнении, — слегка смущаясь проговорила Кулёмина, когда Игорь закончил.

— Да что моё исполнение, — отмахнулся парень. — Тут скорее

мелодия. И текст крутой.

— И это перевела Зеленова?

— Ага. У Полинки талант.

— Действительно талант. Но её переводы с инглиша всегда

хороши. Значит, не только с инглиша. У меня к тебе только два вопроса — откуда

она знает украинский и как ты выцарапал у неё такое сокровище? Вы ж вроде не

особо близко общаетесь, — ответ на второй вопрос отчего-то очень Лену

интересовал, настолько, что вспотели ладони.

— Украинский, говорит, по матери, корни у неё. А

выцарапывать, не поверишь, почти ничего не пришлось. Я ей случайно одну строчку

подсказал, она и поделилась как с соавтором, лол.

— И какая из них — твоя?

— Сосен шум беду им прочил.

— И правда, невероятная.

— Ой, да брось.

Поболтав какое-то время, ребята попрощались. Чувствуя, что

ещё долго не уснёт, Лена села за компьютер, чтобы в очередной раз поесть

стекла. Открыв фикбуковскую вкладку, девушка увидела обновление избранного

автора и застыла, не веря своим глазам.

Не-е-ет… Кулёмина не хотела знать, что песню о чернобровой

гуцулке перевела Каллисто 666. Всё-таки болеть незнакомой, явно взрослой

женщиной — абсолютно не то же самое, что знать, что у твоей семнадцатилетней

одноклассницы хватило самоненависти и безумия на «Колыбельную для психопата».

Открыв разрывающий текст, который помнила наизусть, Лена

бездумно уставилась в экран.

Баю-бай, Лалабай, мёртвым сном засыпай!

Погружайся в извечную скверну!

Баю-бай, лалабай, торопись, умирай!

Был последним — не станешь первым!

Баю-бай, Лалабай, колыбель усыпай

Лепестками увядшей розы!

Баю-бай, лалабай, люльку гробом сменяй!

Психопатам — кошмар вместо грёзы!

Баю-бай, лалабай, девочка, подыхай!

Уходи в скорлупу безумья!

Баю-бай, лалабай, о любви не мечтай!

Психопатам и шлюхам — бездумье!

Баю-бай, лалабай, в прах себя распыляй!

Похоть станет твоим провожатым!

Баю-бай, лалабай, всем себя ты раздай!

Иль Аид, иль Морфей — кто сто пятый

В твоей люльке, смердящей развратом?

Баю-бай, Лалабай, загнивай, улетай!

Ах, не можешь? Навечно распята?**

Нет, сегодня Лена точно не заснёт.