Глава 6 (2/2)

— И что? Максимум, на что можно рассчитывать с нашими органами правопорядка, — это внушение. К тому же не забывайте, однажды он уже поднял на вас руку. Ничто не помешает ему повторить этот сомнительный подвиг.

— Ну да, это не безопасно для Лены.

— И для Лены, и для вас. Должна сказать, то, как вы защищаете учеников, достойно всяческого уважения. Но о собственной безопасности забывать также не следует.

— Но, Людмила Фёдоровна, у Степнова тормозов нет. Он и для вас может быть опасен.

— Во-первых, Степнов понятия не имеет, где я живу. Он ни разу у меня не был и, естественно, никогда не интересовался. Думаю, он, как и большинство учеников, уверен, что Терминатор, приходя домой, вынимает аккумулятор и впадает в режим… Этой, как её?..

— Гибернации? — подсказала Каримова, пряча улыбку за чашкой.

— Её самой, Ирина Ренатовна.

От смешка Кулёмина не удержалась, но за многочисленные шутки одноклассников ей стало неловко.

— Во-вторых, — продолжила Борзова. — Сколь бы невероятно это ни звучало, Степнов привык рассматривать меня как некий авторитет. Конечно, к моему мнению в серьёзных вопросах он бы не прислушался — это, скорее, связано с тем, что мы с ним слишком по-разному смотрим на педагогический процесс. Но определённого рода страх закрепился. Поэтому вряд ли он рискнул бы скандалить, заявившись ко мне домой.

Третий момент. Вы, Ирина Ренатовна, женщина молодая. Скорее всего, у вас есть личная жизнь, потребность в уединении куда большая, чем у меня.

Эти слова Кулёмину неприятно царапнули. Не хотелось размышлять о гипотетической личной жизни учительницы химии, хотя глупо было бы предполагать, что та живёт затворницей.

— У меня же, — Борзова говорила, не подозревая, какие мысли бродят в голове Лены, — из личной жизни только тетради, журналы да натальные карты.

Каримова совсем по-девичьи хихикнула.

— Поверьте, Людмила Фёдоровна, наша с вами личная жизнь не так уж различается. У меня только хобби другие.

К своему стыду, Лена почувствовала облегчение. Не то чтобы она могла на что-то рассчитывать, но знать, что партнёра у Ирины на данный момент нет, было… Успокаивающе? В общем, минус один к источникам стресса.

— Извините, Людмила Фёдоровна, я вам очень благодарна… — осторожно начала Лена. — Но вопросов у меня два.

— Слушаю тебя, Леночка.

— Первое — не стесню ли я вас? Потому что, между нами, вы сами ещё молоды и привлекательны.

— Спасибо, Кулёмина… — Борзова покраснела. — Но нет, не стеснишь. У меня две комнаты. И, честно говоря… — женщина замялась. — Порой мне бывает одиноко. — А второй вопрос? — Людмила Фёдоровна поспешила перевести тему.

Лена, обескураженная откровенностью, попыталась взять себя в руки.

— Как быть с моим дедом? Я несовершеннолетняя. Он, пусть и не официально, но мой опекун.

— Тут всё не так сложно, как кажется, — завуч тяжело вздохнула. — По документам он тебе опекуном не является. Скорее всего, твои родители не потрудились оформить бумаги как положено, что, кстати, говорит, прости, об их безалаберности. Потому что, если бы тебе понадобилась, к примеру, срочная операция или выезд заграницу на соревнования, твой дедушка никак не смог бы решить эти вопросы. Не оформили же?

— Разумеется, нет, — Лена покачала головой.

— То есть с дедушкой ты живёшь на тех же правах, какие были бы у меня, у Ирины Ренатовны. Потому что кровное родство — ещё не синоним опекунства. Об этом я и напомню Петру Никоноровичу. Также скажу, что, если он тебя не отпустит, я буду говорить напрямую с твоими родителями, без купюр и драматизма. Беспощадные факты. Они ведь не знают, что он… Подвержен пагубным азартным пристрастиям?

— Нет, конечно, им я не говорила.

— А зря.

— Ну, они бы переживали. Я бы колотилась, выслушивала бы о том, как же деда не уберегла.

— Но это он должен за тебя отвечать, а не ты — за него! — в голосе Борзовой слышалось возмущение.

Лена тяжело вздохнула.

— Как вам сказать, Людмила Фёдоровна… Он-то, может, и должен, но уезжали родители с формулировкой: «Лен, ну ты же присмотришь за дедом?» Он и себя проконтролировать не в состоянии, не то что о ком-то позаботиться. Я от него спиртное прячу и деньги под расчёт выдаю.

— Понятно. Вот эти аргументы я ему и предъявлю. Не думаю, что Пётр Никонорович захочет, чтобы его дети поинтересовались его… интеллектуальной и психической состоятельностью.

Услышав формулировку, Каримова изогнула бровь.

— Изящно вуалируете, Людмила Фёдоровна.

— Это не эвфемизм, Ирина Ренатовна. Я действительно… Хм, на месте Никиты Петровича обследовала бы отца на предмет старческой деменции.

Лена поняла, что на её внутренней шкале уровень уважения к завучу поднялся сразу на десяток делений. Она не только правильно оценила ситуацию, но и не боится называть вещи своими именами. Не говоря уже о том, что мало какой преподаватель сходу вспомнил бы имя матери или отца своего ученика, особенно при том, что последний раз на родительском собрании отец появился классе в шестом.

-Поэтому, Леночка, сегодня, если хочешь, оставайся у Ирины Ренатовны, если, конечно, вы не против, — Борзова внимательно посмотрела на коллегу, которая поспешно закивала, — а завтра мы пойдём пообщаемся с Петром Никоноровичем и заберём твои вещи.

Лена какое-то время помолчала, а затем, чувствуя, как ком слёз подкатывает к горлу, отвела глаза и тихо произнесла.

— Спасибо… Спасибо вам обеим…

Разреветься второй раз не хотелось, но оказалось, в двойных объятиях и успокаиваешься в два раза быстрее.

***</p>

А уже через день Лена впервые завтракала на уютной и светлой кухне Людмилы Фёдоровны.

***</p>

Утро Полины началось в шесть. Конечно, вовсе не нужно было подниматься так рано — до школы и ходу-то всего двадцать минут. Но ей хотелось как следует отмокнуть в ванне после вчерашнего долгого-долгого и отвратительно тяжёлого дня. Вернувшись вечером домой, девушка только и успела, что принять душ. На большее сил не хватило — она просто повалилась спать на так и не расстеленную кровать. Сегодня же грязь предыдущего дня хотелось соскребать пластами. Таких же тяжёлых эпизодов в её жизни до того было двенадцать. И она ненавидела каждый.

А сегодняшний день станет отдельным кругом ада, не седьмым, девятым. Там ей, дряни, и место, которое она сама выбрала — выбрала себе казнь, выбрала палача… Правда, как осуществить задуманное, Полина понятия не имела.

Повод нашёлся сам собой. Достаточно было просто прийти в школу.

***</p>

— Рит, смотри, — Зеленова пихнула подругу локтем в бок. — Лебедева!

— Ну Лебедева, и чё?

— Ты что, не видишь? Она напялила такую же блузку, как у меня.

— Ну да. А что в этом такого? — Лужина в недоумении сдвинула брови.

— Да как ты не понимаешь? Эта… Коза…

— У тебя же Новикова коза, — прыснула Рита.

— Лужина, вот вообще не смешно. Новикова — по умолчанию коза. Это её… Дефолтное состояние. А Лебедева… Законченная коза. Одинаковая одежда у девушек моего круга — это же моветон.

— А по-моему, это всего лишь похожие шмотки, — Лужина флегматично пожала плечами. — Поль, у тебя же есть мозг. Какая вожжа тебе под хвост попала? Ну, нацепила она эту кофту, ну чё теперь-то — расстрелять бедную Олю или самой удавиться?

— Лужина, тебе не понять. — Слушай, давай, с тобой блузками махнёмся? Твоя, конечно, не фонтан, но сойдёт. Да и ты хоть денёк как человек походишь.

— Что? — Рита ошарашенно посмотрела на подругу.

— Нет, ну а что? В конце концов, тебе без разницы, а мне с моим статусом непозволительно ронять лицо.

При этих словах глаза Риты гневно сузились.

— Знаешь, что, Зеленова? Да пошла ты!

— А что я такого сказала? Ритка, чё ты распсиховалась?

— А, то есть я ещё и психованная, по-твоему?

— Ну есть немного. Но мы же подружки, — Полина снисходительно улыбнулась, — Поэтому, так и быть, я сделаю вид, что не заметила твоей истерики.

Рита смотрела на Зеленову так, словно видела впервые. Полина буквально чувствовала, как её окатывает волнами чужих эмоций — непониманием, неверием, болью, но главное — разочарованием, горьким-горьким разочарованием. Всё как по нотам — нотный стан негативных эмоций. Можно собой гордиться. В манипуляциях, Зеленова, ты всё же неплоха. Осталась только кульминация.

— Иди ты нахуй! — Рита развернулась на каблуках и кинулась в сторону кабинета математики.

Полина в класс не пошла. Согласно плану, сейчас нужно пожаловаться бабушке, и всё — дело сделано. Даже слёзы будут совсем-совсем настоящими, не кукольными. И вовсе не обязательно Эмилии знать, что оплакивает Полина не «вероломство» подруги, а тот факт, что собственными руками оттолкнула единственного близкого человека, единственного, кого не боялась любить без утайки, друга, который делал её почти… Живой? Почти обычным семнадцатилетним подростком.