Глава 5 (2/2)

— Ир! — Рассказов догнал коллегу у входа в учительскую. — Не ходи туда, надо поговорить.

— Слушаю тебя, Игорёк, — улыбнулась Ирина Ренатовна.

— Не здесь, давай ко мне или к тебе в кабинет.

— Ну, твой ближе, — Ирина пожала плечами и направилась в нужную сторону.

Зайдя в класс, историк плотно закрыл дверь.

— Ир, что там за ситуация произошла с Витей? — осторожно начала Рассказов.

— А он тебе ничего не говорил? — Каримова уселась на парту.

— Ну ты же знаешь Витю…

— Думала, что знаю.

— Он «фыр-фыр-фыр», а толком ничего и не сказал, только о том, что Кулёмина… Он от неё, в общем, такого не ожидал. Также обматерил Гуцулова, Зеленову и… Наверное, это я чего-то не понял, но тебя и Леру.

— Ты всё правильно понял. Думала, после того, какие слухи курсируют по школе, у тебя вопросов не останется.

— Ну, слухи слухами, а хотелось бы знать наверняка. Ты же там была, да?

— Конечно, была.

— Ты же пыталась поддержать Витю, правда?

— Сам же говоришь, он… Кхм, совсем не с благодарностью обо мне отзывался.

— Ир, это Степнов. Ты могла просто под раздачу попасть.

— В общем, так и было. Я попала под раздачу и очень знатно. Вовремя ты, Игорёк, приболел.

— Прости? — Рассказов приподнял брови в недоумении.

— Видел бы ты, какой синяк мне оставил Степнов, вопросы отпали бы сами собой.

— Синяк? — мужчина пристально вгляделся в лицо коллеги.

— Не смотри, не найдёшь. Спасатель творит чудеса. А если ещё и с Троксевазином в тандеме, будешь как новенький через пару дней.

— Господи, поверить не могу. Витя ударил женщину… Ударил тебя…

— Витя ударил не только меня — это было бы ещё полбеды, хотя и достаточно гнусно. Но подвиги Степнова мной не ограничились. Три проёба Геракла, блин. В довольно короткий промежуток времени он успел отметиться с Кулёминой и Гуцуловым. Новикову, конечно, не ударил, но угрожал.

— Чушь какая-то! Может, у него проблемы какие?

— Безусловно, проблемы. С головой и управлением гневом, — невозмутимо уточнила Каримова.

— Ир, я тебя не узнаю. Витя же наш друг, твой и мой. Мы должны ему помочь! — голос историка звенел от эмоций.

— Нет, Игорь, прости, но я, к сожалению, больше не могу назвать Степнова другом. И дело даже не в том, что получила от него по лицу. То, как он вёл себя с учениками, недопустимо.

— Да что он сделал-то?!

— А рукоприкладства, по-твоему, недостаточно?

— Да, согласен, рукоприкладство — довольно серьёзный повод для выговора. Но чтобы увольняли, да ещё и по статье, с позором и пытались затравить… Этого — нет, я не понимаю, — Рассказов нервно поправил очки.

— Вот, значит, как ты видишь эту ситуацию… — Ирина побарабанила пальцами по столешнице. — Прости, Игорь, у нас с тобой взгляды разные. По-моему, за применение физической силы по отношению к ученику нужно увольнять, а за домогательства — так вообще расстреливать.

— Какие домогательства? Что ты такое говоришь?! — Рассказов вскочил на ноги и круглыми глазами уставился на собеседницу.

— А ты не знал, серьёзно? — Каримова удивлённо приподняла брови. — Кажется, об этом уже вся школа судачит. Поэтому беспокоиться о сохранности тайны ради Лены, к сожалению, не приходится. На бедную девочку смотрят как на животное в зоопарке.

— Подожди-подожди… Ты хочешь сказать, что Витя оказывал знаки внимания Лене Кулёминой? Ир, да это не более чем слухи. Степнов просто хорошо к ней относится.

— Блаженны верующие, — пробормотала Ирина. — Настолько хорошо, что год назад переспал с ней, а теперь проходу девчонке не даёт, изводя ревностью, шантажом, попытками применить физическую силу, матримониальными планами, которые саму Кулёмину не интересуют аж нигде.

— По-моему, вы все преувеличиваете. Допустим, между ними была… Кхм, близость, но тоже слабо верится.

— Ну, о постели я узнала от самого Степнова, хотя в кабинете у Савченко он и пытался пойти на попятную. Но позже сам себя выдал рявком, что то, что происходит у него с Кулёминой, никого не касается.

— Может, он имел в виду своё… Полуотеческое отношение?

— Нет, ничего отеческого не подразумевалось, как бы ни хотелось в это верить. Его спусковым механизмом стал пассаж о совращении малолетних. Заметь, если в прошлом году он взвился от одного предположения и едва извращенкой Борзову не назвал, то в этот раз объявил, цитирую, «Новикова, что там у меня с Кулёминой, не твоего ума дело!». То есть оба этих разговора пришлись на период постфактум. Но если год назад его совесть ещё подавала признаки жизни, то теперь скончалась в конвульсиях. И сейчас Виктор считает, что имеет на Лену, по её же меткому выражению, имущественные права.

— Переспали-то они добровольно? Никогда не поверю, что Витя — насильник.

— Ну тут Лена однозначна, она говорит, что да, секс был добровольным.

— Тогда всё остальное действительно касается только Лены и Вити, — облегчённо вздохнул мужчина.

— Игорь, ты серьёзно? У меня, знаешь, какое-то хреновое дежавю.

— Что ты имеешь в виду?

— Рассказов, мы говорим о несовершеннолетней, частично недееспособной, с юридической точки зрения.

— Ну не с ментальной же, — перебил женщину историк.

— А знаешь, почему юридически Кулёмина дееспособна лишь частично? Потому что ей семнадцать, на тот момент было вообще шестнадцать. А значит, балом правят гормоны. Но дело не только в нестабильном фоне, а ещё и в том, что критическое мышление и аналитический аппарат сформированы не до конца. И психологи считают, что подросток неспособен в силу этих причин полностью отвечать за свои действия и просчитывать все варианты последствий, ну или хотя бы основные.

— Ир, ты формалист. Подростки — такие же люди, как и мы.

— Безусловно, да, они такие же люди. Но у них нет опыта, возможности обратиться в милицию самостоятельно, чаще всего нет денег, достаточных, чтобы в случае чего сделать аборт…

— Но Витя оплатил бы ей… Кхм, операцию.

— Учитывая ситуацию и Витину зацикленность на Кулёминой, он бы принудил её к браку и рождению ребёнка, шантажируя тем, что у деда слабое сердце, а сама она с ребёнком не сможет ни доучиться, ни устроиться на работу, а значит, будет голодать. Это так работает, Рассказов. Возможно, была бы обратная ситуация, когда Лена забеременела бы и выяснилось, что ей нельзя делать аборт. А Степнов потащил бы её в абортарий насильно. Такое тоже случается и нередко.

— Ты рисуешь из него какого-то монстра.

— Нет, Игорёк, — Каримова тяжело вздохнула. — Я просто иногда почитываю статистику, что и тебе советую. Никакого Кинга не надо — волосы дыбом встают.

— Знаешь, Ир, не ожидал от тебя такой категоричности! Всё, что видел я, это заботу и внимание Вити относительно Кулёминой. Он ей и с дедушкой помогал, когда тот в больницу попал, и с боёв вытащил, и роман… В конце концов, Пётр Никонорович ему доверяет. А он же не враг своей внучке!

— А что, теперь помощь ученице, родители которой усвистели на другой край земли, оплачивается телом этой самой ученицы? Игорёчек, то, что делал Витенька, называется ёмким словом «грумминг». Он втёрся в доверие к одинокой девочке, у которой ни взрослых рядом (инфантильный старик не в счёт), ни друзей-сверстников (потому что до Ранеток Лена была довольно одинока, да и сейчас особняком), предложил помощь. А потом обработал дедушку, превратившись для того в самого лучшего, самого надёжного, практически в сына родного. В грумминге оно ведь как — одобрение значимых для ребёнка взрослых — ключевой момент. Он покрывает всё, включая закрытость ребёнка, его страхи, нежелание и даже не по годам развитый аналитический аппарат, если он есть. Если семья ребёнка педофилу доверяет, то всё, пиши пропало. Даже если жертва осмелится позвать на помощь, ей всё равно никто не поверит, потому что условный дядя Ваня такой хороший, так замечательно к тебе относится и вообще наш лучший друг.

— Каримова, откуда такая паранойя?

— Паранойя, значит? — глаза женщины заледенели. — Чтоб ты знал, ментально здоровый ты мой, восемь из десяти случаев педофилии — это отцы, братья, старшие кузены, дяди и, наконец, лучшие друзья, чаще всего отцов. Есть ещё отчимы и временные любовники матери. И только два из десяти раскладов — затащили в машину, изнасиловали и расчленили чужие дяди… Или тёти, бывает всякое. И да, разумеется, учителя и тренера разных секций и кружков тоже входят в эти восемьдесят процентов. Одним словом, чаще всего это кто-то, кого ребёнок хорошо знает и кому доверяет его семья.

— То, что ты говоришь, омерзительно. Я не верю, что Степнов — то чудовище, которое ты в красках расписала. И если все наши коллеги готовы затравить Виктора из-за слухов и добровольного, хочу заметить, секса с почти совершеннолетней…

— Ей было шестнадцать, — педантично поправила Каримова.

— Это сейчас неважно.

— Нет, блять, это очень важно, — женщина с трудом удержалась от того, чтобы влепить когда-то другу звонкую пощёчину.

— Так вот, — продолжал Рассказов. — Если наш коллектив состоит из мелочных злобных сплетников…

— Ну да, ну да, психика и репутация девочки — мелочи, не заслуживающие внимания, — зло огрызнулась Ирина.

— То мне в школе делать нечего, — закончил историк, проигнорировав выпад собеседницы.

— Да, ты прав, Рассказов. Если ты готов попустительски относиться к педофилии, тебе действительно в школе делать нечего, — Ирина прошествовала к двери с прямой спиной и, не оглядываясь, вышла из кабинета.