Часть 1. Глава 7 (2/2)

— Думаешь? — настороженно спрашиваю я, кидая на свою подругу быстрый взгляд, — а вдруг он опять… — и я не договариваю, тяжело вздыхая. Ника делает глоток вина из своего красивого бокала, изящно ставит его на стол, а потом хлопает в ладоши.

— Бери трубку, — она, практически, приказывает мне, немного хмурясь, — если начнет агрессивно себя вести, сразу скинешь, — и тут она права. Она так легко говорит об этом, будто бы это мелочи. Будто бы эти слова не оставят на мне отпечаток. Я жмурюсь, когда нажимаю на кнопку. Жмурюсь, когда прикладываю телефон к уху. Ничего не говорю, учащенно дыша.

— Ты где?! — этот злой ледяной голос заставляет покрыться меня мурашками. Я снова напрягаюсь всем своим телом, чувствуя себя школьницей, которую мама по телефону отчитывает за двойку. Я вдруг ощущаю острое чувство вины где-то в глубине души, сама не понимая, откуда она взялась.

— Какая разница? — я пытаюсь держаться увереннее, не выдавая своих истинных эмоций. Пытаюсь говорить спокойным, слегка отстраненным голосом, чтобы Руслан не понял, что именно я испытываю сейчас. Я, сама не замечая, сжимаю одну руку в кулаке, впиваясь своими ногтями в ладонь.

— В смысле, блять, «какая разница?» — тут же отвечает мне мой собеседник. Его голос становится еще более недовольным, и я могу поспорить, что он очень сильно хмурится сейчас. Он будто бы забыл о том, что было утром. Будто бы забыл о том, как обращался со мной и что говорил мне. От этого меня захлестнула дикая обида, перерастающая в ярость. Но я пыталась сдержаться, пыталась не вестись на поводу у эмоций. Пыталась быть умнее и вести себя грамотнее.

— В прямом, Руслан, — я даже устало вздыхаю, хотя, на самом деле, не чувствую усталость. Я чувствую яркую злость, которая с каждой секундой все больше и больше просыпается во мне, — зачем ты звонишь? — такой стальной голос я никогда не умела делать. Меня всегда выдавала дрожь, выдавали эмоции, слезы, но сейчас, на удивление, я держалась уверено. Не будь я на этом месте, то поверила в то, что мне все равно на эту ситуацию.

— Ты тупая, барби? — фыркает он в трубку так едко, что мне тут же хочется выкинуть телефон куда-нибудь подальше. Вот опять. Опять он называет меня тупой. Опять оскорбляет меня, хотя знает, что мне это не нравится.

Мы переросли этот этап, но, видимо, не до конца, раз сейчас Тушенцов считает нужным так со мной разговаривать, — я уже задал вопрос тебе. Именно из-за этого я и звоню, чтобы, блять, узнать где ты, представляешь? — это звучит абсурдно и странно. Утром он выставлял меня из квартиры, говорил, что сам отвезет мои вещи к Давиду, а сейчас разговаривает со мной так, будто я его собственность. Иногда я понимаю, что совсем не знаю его. Он всегда непредсказуем. Его тяжело понимать. Тяжело пытаться понять, что происходит в его голове, о чем он думает сейчас, когда вновь пытается меня отчитывать?

— Кажется, ты уже многое сказал сегодня утром, — я вновь не отвечаю на его вопрос, откидываясь на спинку стула. Подруги смотрят на меня слишком внимательно, видимо пытаются понять, о чем мы говорим. Ника хмурится, не отрывая от меня своих серых глаз, в то время, как Диана пытается подслушать наш разговор, прислоняясь к моему мобильнику своих ухом. Руслан на том конце провода тяжело вздыхает, я даже могу представить, как он прикрывает глаза, устало протирает свое лицо. Но я молчу. Молчу, ожидая узнать, что он скажет мне в следующий момент. Когда мы оба молчим, я начинаю заметно нервничать. Нервничать из-за этой тишины. Она давит на уши, заставляет все мое тело покрыться мурашками из-за страха. Не знаю чего именно я сейчас боялась. Не знаю. Сама себя, честно говоря, понять не могу. Утром я была уверена в том, что это конец. Была уверена в том, что не захочу слышать о Руслане и уж тем более не захочу с ним разговаривать, но сейчас… Услышав его голос… Представив его образ в голове… Я не могла. Не могла скинуть, не могла поставить точку. Я ждала. Ждала, какое решение примет он сам.

— Я не хотел, барби, — вдруг проговаривает он, спустя пару секунд тишины. Кажется, что Тушенцову тяжело говорить все эти слова. Хотя… Не кажется. Я знаю, что ему тяжело. Ему всегда тяжело признавать свою ошибку. Всегда тяжело говорить что-то подобное, а у меня тут же бьется сердце еще быстрее. Вроде он ничего не сказал серьезного, а я уже готова простить его. Но… Если прощу его так быстро, то он поймёт, что так со мной можно себя вести и дальше. Я знаю, как это работает. Знаю Руслана.

— Ага, — я по-прежнему держусь холодно. Во всяком случае по голосу он точно не может понять того, что я уже хочу приехать обратно. С одной стороны, я понимаю, что это глупо. Глупо после такой ссоры ехать обратно. Глупо ложиться спать с ним в одну кровать. Я все это понимаю. Головой понимаю, но сердце велит другое. Сердце уже простило его. Моих чувств в этот момент становятся в разы больше. Я вновь испытываю все то, что было когда-то между нами. Испытываю те сильные чувства, ту привязанность, о которой уже успела забыть. Видимо, мне нужна была эта ссора, чтобы понять, что я по-прежнему боюсь расстаться с ним. Я привыкла к тому, что мы вместе. Привыкла за эти, почти полгода, что он рядом, несмотря ни на что. Сейчас тяжело было представить свою жизнь без него. Мне в последнее время казалось, что наши отношения — это что-то обыденное, что-то привычное, поэтому и не допускала мысль, что сейчас буду трястись, как маленькая девочка, когда услышу его голос и эти слова.

— Бля, — он вновь выдыхает, уже даже не ругается. Слышу по голосу, что его тон смягчается. Потом я слышу легкий лай Арчи, и мое сердце сжимается. Руслан что-то бурчит, прикрывая трубку ладонью, видимо, адресует свои слова собаке. Я сжимаю губы еще сильнее. Прошло не так много времени, а я вдруг уже так заскучала. И почему я не ценю все те моменты тогда, когда мы не ругаемся? Я опускаю взгляд в стол, не в силах смотреть на своих подруг, — ты не у Давида, — вдруг замечает Тушенцов серьезным голосом, а я хмурюсь, когда слышу эти слова. Неужели звонил ему? Мне тут же становится не по себе. Если Давид узнает про нашу ссору, то будет очень сильно недоволен, — Сер трубку не берет, — следом проговаривает он, — у Сани тебя нет, — кажется, что темноволосый обзвонил, практически, всех наших общих близких друзей, поэтому я вновь испытываю легкое чувство вины.

Мне вдруг становится его жаль, а слова, сказанные утром, начинают так легко забываться. Мысленно я ругаю себя за такое свое поведение, ругаю себя, что так просто готова кинуться в объятия Руслана сейчас, — барби, блять, ты знаешь, что я ненавижу переживать за тебя, — звучит как упрек. А может… может это и есть упрек. Он, наверняка, щурится сейчас. Если бы был рядом, то тут же понял все мои истинные эмоции, — я поступил, как мудила, я знаю, — я усмехаюсь в глубине души. Усмехаюсь, когда слышу эти слова. Руслан всегда так говорил. Всегда говорил так, когда понимал, что не прав. Всегда говорил «я мудила». Это, практически, означает «прости меня, я не хотел тебя обидеть», но сейчас мне этих слов не достаточно. Я готова была простить его… Но понимала, что так просто я не готова идти на перемирие.

— Я уже слышала что-то подобное, — так спокойно отвечаю я, что аж сама удивляюсь этому. Все-таки, я научилась держать свои эмоции под контролем. Научилась держать марку, научилась вживаться в нужную роль. Мое хобби (моя работа) многому научило меня и сейчас я вновь отмечала это у себя в голове, — каждый раз будешь говорить о том, какая я плохая, а потом говорить, что ты просто мудила? Такое не прокатит со мной сейчас, Руслан. Может в самом начале нашего общения это и прокатывало, этого было достаточно, но сейчас — нет. И я злюсь не только из-за сказанных тобой слов. Злюсь из-за всей ситуации, из-за твоего утреннего поведения. Ты же не только был пьян, да? — я сама удивляюсь, когда говорю об этом так открыто и честно, с холодом в голосе. Удивляюсь тому, что мой голос так и не дрогнул, хотя я очень сильно боялась этого, — я не хочу быть в отношениях, где мы оба не счастливы, — не знаю зачем говорю эти слова. Сейчас я вдруг понимаю, что не была несчастна с ним. Наоборот, я была умиротворенной, спокойной. Жила не только одним днем, я видела этого парня в будущем. Видела, сама не осознавая это. Но я устала. Устала от этих маленьких ссор, которые переросли сегодня в такой конфликт. Проблема в том, что мы никогда не говорим о своих чувствах честно. Никогда не говорим о том, что тревожит нас. Мы замалчиваем это, поэтому это копится внутри каждого из нас. Мы могли бы спокойно сесть, обсудить все, предложить варианты, которые помогли бы избежать этих ссор, но каждый чертов раз мы закрывали на это глаза. Делали вид, что не ругались, делали вид, что не было всех этих недопониманий.

— Барби, — он злится. Но не думаю, что он злится сейчас на меня. Скорее злится уже на всю эту ситуацию и на себя, в частности. Злится на то, что так поступил утром со мной, — бля, ты же знаешь, что я люблю тебя, — я вздрагиваю, когда он говорит это. Мое тело невольно покрывается мурашками, приятными мурашками. Руслан не так часто говорит это в обычном разговоре. Он больше предпочитает признаваться в любви во время дикого животного секса. Сейчас я глотаю слюну, слишком громко, думаю, что он слышит это.

— Знаю, — честно отвечаю я, — но иногда сомневаюсь в этом, — также следом проговариваю я. Я хватаю бокал со стола, делая глоток вина, а потом с грохотом ставлю на стол, — и в своих чувствах я иногда сомневаюсь, — эти слова пугают меня сильнее, когда я говорю об этом вслух. Зато я не промолчала. Зато сказала честно о том, что так тревожило меня в последнее время.

— Че, нахуй? — Руслан, кажется, не ожидал услышать что-то подобное от меня. И я понимаю прекрасно почему. Тушенцов всегда был уверен в том, что я буду рядом с ним в любом случае. Он всегда был уверен в том, что я люблю его. Уверен в том, что я преданна ему, как собака. И я преданна. И люблю, но иногда мне кажется, что это уже не то. Не то, что нужно мне, — ты ебанулась? Или ты пьешь? — когда я не отвечаю на эти вопросы, кажется, темноволосый все сам понимает. Вновь слышу вздох, — ты пьешь, — теперь он не спрашивает, а говорит об этом уверенно.

— И что? — я невольно морщусь. Меня раздражает тот факт, что сейчас он готов ссылаться на алкоголь. Ссылаться на то, что я не трезвая. Мне хотелось, чтобы он услышал мои слова, понял, что у нас есть проблемы.

— Ебать, скажи мне где ты, я приеду за тобой и мы поговорим нормально, — эти слова звучат немного угрожающе. Я вдруг осознаю, что если откажу ему сейчас, то он просто так не оставит меня в покое. Я знаю, что он все равно узнает где я нахожусь. Узнает и приедет. В этом плане я люблю его. Люблю его за такие решения. Он не оставляет меня в тот момент, когда я могу капризничать или злиться.

— Не думаю, что у нас сейчас получится разговор.

— Потому что ты бухая? — вновь спрашивает Руслан, — барби, не веди себя, как малолетка. Я спрашиваю, где ты. Не заставляй меня подключать тяжелую артиллерию, — «тяжелой артиллерией» он называет моего брата и Арину. Я мысленно чертыхаюсь на парня за это. Знает, что не хочу выслушивать от Давида… Я вздыхаю, раздраженно закатываю глаза, но мысленно почему-то ликую, — я хочу нормально поговорить.

— Нормально? — переспрашиваю я, не веря его словам, — да ну? — звучит, как издевательство с моей стороны, но темноволосый не ведется на мои провокации. Кажется, что сейчас мы поменялись местами. Теперь я веду себя как Руслан.

— Я приеду и выпорю тебя, — обещает мне злобно Тушенцов. А я подавляю смех. Не хочу, чтобы он понимал, что готова к этому. И, возможно, даже хочу… А, может, это, действительно, алкоголь в моем организме заставляет меня так странно себя вести? Я буквально плыву из стороны в сторону, сама не понимая, чего хочу больше.

— Опять просто пугаешь, — замечаю я, а сама пытаюсь подавить этот огонь в груди, — и нет. Никаких порок, Тушенцов. Не делай вид, что утром ничего серьезного не произошло, — тут же одергиваю я парня.

— Блять, — рычит он в трубку, — адрес скинь.