Часть первая: 4 (2/2)

— Это случается крайне редко, но случаи известны. Я знаю еще одного человека, у которого такая же… проблема, и он прекрасно функционирует.

— Кто?

— Конфиденциальность клиента…

— О. Точно. Ага. Я хотел спросить, он… с… убийцей? Не обычным человеком?

— Я не вправе ответить. Прости.

— Точно, — пробормотал Гарри. Хотя ему стало легче — он был не один, он не был абсолютным психом! Просто необычным случаем! — Он… Ты сказал, что с ним все в порядке? И он не был убийцей? — ему стало противно от того, с какой надеждой он это спросил. Это звучало жалко.

— Меня обижает твое предположение, что я, заглянув в разум убийце, позволил бы ему оставаться на свободе.

— Риддл! — раздраженно воскликнул Гарри, и Том вздохнул прежде, чем протянуть руку и нежно сжать его ладонь.

— Честное слово, с ним все более, чем в порядке.

Он отстранился, рассеянно скользнув большим пальцем по точке пульса и вене, и вернулся к своей еде, словно ничего не произошло, и не было никакого прогресса.

Гарри почувствовал странную благодарность. Открываться кому-то было сложно, очень сложно, и он не собирался открываться Риддлу слишком быстро или позволить ему копнуть слишком глубоко, но… он не знал.

Это нужно было обдумать.

— Почему ты пошел в психиатрию?

— Человеческий разум захватывает, — ответил Риддл. — Особенно тот, который может считаться необычным, уникальным и отличающимся от большинства. Повреждения всегда интересней, чем здоровье.

— И будет контрпродуктивно и правда поощрять их на лечение? — поинтересовался Гарри, поднимая брови. — Мы не твои лабораторные мыши, знаешь ли.

— Разумеется, нет, но то, что я помогаю кому-то снова встать на ноги, не стирает повреждения или опыт. Лечение просто позволяет открытым ранам или зараженным порезам в разуме превратиться в шрамы.

— И шрамы тебя очаровывают? Большинство считает их уродливыми.

— Я считаю их признаком силы. Человек без шрамов не жил, а человека, у которого много шрамов, можно назвать сильным, потому что он преодолел сложный период в жизни и все равно нашел смелость, чтобы продолжить жить. Я не ошибусь, если предположу, что ты склоняешься к мнению, что шрамы уродливы?

— Шрамы — признак ошибок. Можно жить, но если ты способен на что-то, то не получишь никаких заметных шрамов, потому что успешно избежишь их, — сказал Гарри. Он никогда не думал об этом также, как Риддл. — Шрамы — признаки боли, травм, всего того, что пошло не так, и всего дерьма, что есть в мире, так что, да, я считаю, что страдание уродливо.

— А счастье, следовательно, прекрасно? — уточнил Риддл.

— Да.

— То есть, можно предположить, что ты приравниваешь красоту к невинности, потому что только полностью невинный — и, по определению, берется только чистота сердца, — не будет страдать и останется нетронут миром. Хочу заметить, что, возможно, очень ограниченное количество число очень юных детей отвечают этому требованию. У остальных найдется какой-нибудь шрам или грех, и, следовательно, они будут уродливы.

— Что? Нет, — запротестовал Гарри. — Я имел в виду, что, ну, кто-то, кто совершает зло, не может быть прекрасен, верно?

— А что насчет жертв зла? Если у кого-то шрамы, к примеру, от насилия, они уже не будут прекрасны в твоих глазах?

— Конечно, будут, это ужасно, я никогда бы так не подумал, я просто говорил, что… — Гарри раздраженно сжал зубы. — Я просто говорил…

Риддл молчал. Гарри был готов проклясть его за то, что тот не предлагал ответ или более подходящую формулировку, с которой он мог согласиться, и вместо это просто смотрел, как он страдает, пытаясь пояснить свои слова.

— Я говорил не о них! Шрамы уродливы, но это не относится к людям, которые их носят.

— Что насчет счастливых убийц? Если счастье прекрасно?

Гарри нахмурился, смотря на стол.

— Убийство не прекрасно.

— И все же, в целом, человечество им бесконечно очаровано, как и искаженной гениальностью темных разумов и противостоянием смерти. Почему, как думаешь, люди начали изучать криминологию?

— Извини, ты пытаешься убедить меня, что убийство прекрасно? Красота в глазах смотрящего, поэтому ты не можешь сказать мне, что убийство прекрасно, и что за бред?! То есть, да, прекрасно — просто потрясающе, — что люди со шрамами выжили и продолжают жить, рад за них, они фантастические, но… Но это не значит… Не значит…

Риддл почесал голову.

— Я пытаюсь показать, что твое мировоззрение тебя беспокоит, потому что у тебя противоречивый набор критериев, — после секундной паузы пробормотал он. — Примечательно, что ты сказал «Я говорил не о них». У тебя двойные стандарты: есть вещи, которые ты простишь другим, или бросишься яростно защищать, вроде того, что люди со шрамами — физическими или ментальными, — не могут быть красивыми. При этом, ты утверждаешь, что это признак силы… И твой выбор слов указывает мне на то, что, когда ты решил, что шрамы уродливы, ты не думал о мире в целом, о том, что шрамы прекрасны, сильны и могущественны… Ты думал о себе. Ты считаешь свои травмы, шрамы и разум отталкивающими.

Гарри открыл рот, чтобы быстро возразить, но не смог произнести ни слова.

— Я… И что, если мне не нравится мой разум? Ты знаешь, я не… Мне не нравится, что в нем происходит, когда приходит он. Это все запутано. Ты не собираешься сказать мне, что то, что, каждый раз приходя на место преступления, я чувствую себя убийцей, прекрасно?!

— И тот факт, что ты связан с этим человеком и можешь помимо воли чувствовать его эмоции, делает тебя?..

Зубы Гарри скрипнули, и когда, черт побери, это снова скатилось в психоанализ?! Конечно, он хотел — ладно, скорее, нуждался в, — помощи, но… черт побери!

— Уверенным, что это мое дело, а не твое, — пробормотал он, доедая остатки оленины. — Ты всех своих клиентов подкупаешь обедом?

— Только тех, кто его оценит. Кому-то я даю кубик Рубика, или ручку и бумагу, или что-то еще, что подходит именно им. Многим легче говорить, если они сконцентрированы на чем-то еще, или в некоторой степени занимают свои руки, — ответил Риддл с легкой насмешкой глазах.

— Хочешь сказать, я выгляжу оголодавшим?

— Можешь думать об этом, как «Мне нравится твоя компания», если тебе будет легче, — усмехнулся Риддл. Гарри прожег его взглядом.

— И ты говоришь, что это я грубый…

В дверь постучали и Риддл отвел взгляд, сделав еще один глоток вина прежде, чем встать.

— Прошу меня извинить.

Он подошел к двери, но она распахнулась сама и внутрь ворвался Рон. Гарри заметил, как едва уловимо потемнели глаза Риддла.

Из-за невежливого вторжения? Он, кажется, придавал много значения приличным манерам.

— Простите, — немного пренебрежительно бросил Рон в сторону Риддла, не сводя взгляда с Гарри. — Скримджер послал меня, мы тебя повсюду ищем. Еще одно убийство. Он просит тебя прийти.