Часть 15 (1/2)

Дождавшись, пока Гюго немного придет в себя, Амиция помогла брату улечься в кровать. Лука дал ему остатки эликсира, и почти сразу мальчик глубоко заснул.

— Он сработает? — тихо спросила Амиция, напряженно глядя на опустевший флакон.

Лука ответил не сразу. Он накрыл Гюго своим плащом поверх хлипкого одеяла, тщательно подоткнул края и какое-то время изучал его умиротворенное лицо, испещренное черными прожилками.

— Узнаем утром, — наконец, произнес он. — Идем.

Он пропустил Амицию на лестницу и сам начал спускаться. Но на одной из последних крутых ступенек он оступился и едва не упал. Амиция поспешила подхватить его под локоть, но Лука уже выпрямился.

— Извини, — он неловко улыбнулся. — Все в порядке.

Звучало это совершенно не убедительно. Впервые взглянув на его лицо после его возвращения Амиция заметила, что оно было почти бесцветным: всегда светлые, пронзительные глаза потухли, под ними наметились темно-сизые круги, щетина неаккуратно отросла. Он смотрел на Амицию, но как будто прилагал усилия, чтобы узнавать ее.

— Ты устал, — сказала Амиция. Она сама едва держалась; отсутствие сна и страх за брата совершенно лишили ее сил. Необходимость защищать Гюго помогала ей держаться на ногах, но сейчас, когда он был вне опасности, ослабленное тело требовало заслуженный отдых.

Лицо Луки на мгновение осветилось печальной улыбкой.

— Ты тоже, — он аккуратно тронул тыльной стороной руки ее лоб, и Амиция невольно зажмурилась от прикосновения. — Но жара нет, это хорошо. Ты спала?

— Немного. — Лука недоверчиво хмыкнул, и Амиция добавила шепотом: — Пыталась.

Подавив вздох, она позволила себе податься вперед и спрятать лицо на груди у Луки. От него пахло лошадью и потом, за которыми едва различался свойственный ему запах трав, но Амиции было все равно. Она вслушивалась в его дыхание, чувствовала размеренное биение сердца, и заставляла себя верить, что все это по-настоящему. Обхватив его за талию она прижалась чуть ближе, и Лука, помедлив, приобнял ее. Амиция ощутила, как стало тяжело плечам, словно он нашел в ней опору; он, вероятно, смертельно устал после нескольких дней верхом.

— Как ты? — тихонько спросила она.

Волосы у ее виска шевельнулись от тихого вздоха.

— Нормально.

Амиция покачала головой.

— Я не из вежливости спрашиваю.

Вес на ее плечах стал тяжелее, словно ее слова дале Луке повод немного расслабиться. Она обняла его чуть крепче, поддерживая.

— Спина болит, — выдохнул он. — И ноги тоже.

Амиция хорошо знала, как сильно Лука ненавидел жаловаться. В детстве он прятал раны и царапины; притворялся, что здоров, даже когда его шатало от температуры; и даже будучи взрослым упрямо повторял, что не устал, когда едва мог соображать от переутомления. И если сейчас он признался Амиции, что ему больно — значит, он был в шаге от обморока.

— Я помогу тебе прилечь.

Амиция медленно ослабила объятия, но позволила Луке опереться на нее. Пол у очага был покрыт старой медвежьей шкурой; это было единственное место в хижине, помимо занятой Гюго постели, где можно было лежать с относительным удобством и в тепле. Амиция опустилась на колени, и Лука с глухим стоном откинулся на жесткое ложе; на лице его было написано облегчение.

— Поищу, чем тебя укрыть, — она хотела было встать, но Лука придержал ее за запястье.

— Мне не холодно, — Лука внимательно взглянул на нее снизу вверх. — Тебе тоже нужно отдохнуть. Нам двоим хватит места.

В любой другой ситуации Амиция бы смутилась, запротестовала и наотрез отказалась бы. Но сейчас, когда каждое движение требовало невероятного напряжения, а изможденный разум помутился, ей было не до церемоний. Она опустилась на шкуру, подложив руку под голову; лицо Луки, едва различимое во мраке, было совсем рядом, и она из последних сил заставляла себя держать глаза открытыми, чтобы видеть его.

— Я так много хочу у тебя спросить, но у меня просто нет сил, — прошептала она. — Я просто рада, что ты здесь.

Сухая и теплая ладонь нашла ее руку в полумраке и мягко сжала. Это последнее, что запомнила Амиция — закрыв глаза, она позволила себе провалиться в почти неестественно глубокий сон, где ее не потревожило ни одно сновидение.

***

Лука проснулся незадолго до рассвета, когда блеклый утренний свет несмело проникал в окно, постепенно вытесняя ночную темноту. Он какое-то время лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к ощущениям. Спина и бедра все так же нещадно болели, но разум, впервые за четыре дня заполучив ночь непрерывного сна, ощутимо прояснился. Рука Амиции все так же лежала в его руке; Лука чувствовал ее тонкие пальцы между своими. Видимо, за всю ночь никто из них даже не шелохнулся.

Открыв глаза, первое, что увидел Лука, было ее лицо.

Амиция была совсем близко, на расстоянии дыхания. Лука бережно изучал ее смягченные сном черты: темные пушистые ресницы, тонкие брови вразлет, изящный изгиб приоткрытых губ. Первые он смог рассмотреть созвездие мелких родинок на ее щеках, лбу и скулах; Лука тщательно пересчитал каждую.

Он узнал шрам от глубокой ссадины на ее переносице. Когда-то в прошлой жизни он помог Амиции промыть эту рану, которая уже начала воспаляться. Она морщила брови от боли и резкого запаха спирта, но не шевельнулась и не издала ни звука. Лука хорошо запомнил это, потому что совсем не ожидал такого от красивой юной дворянки.

После своего возвращения Лука не мог перестать изучать повзрослевшую Амицию де Рун. Казалось, после того самого августовского дня, когда его постигла самая большая неудача в жизни, она совсем не изменилась: такая же энергичная походка, упрямый, непоколебимый взгляд, изящные черты. Но со временем Лука ясно увидел, какой женщиной она стала. Теперь Амиция была очень похожа на мать с ее острыми, глубокими скулами и точеным подбородком. Но видел он в ней и иное; наследство человека, которого Лука никогда не знал. Он вспомнил, как они с Амицией изучали охваченное Укусом поместье и нашли могилу Робера де Руна. Как горько она закричала, когда крысиное гнездо поглотило тело ее отца, которого она так и не успела оплакать.

Глаза Амиции потухли от непролитых слез, и Лука понятия не имел, что может принести ей облегчение спустя все эти годы.

Аккуратно разъединив их переплетенные пальцы, Лука медленно поднялся на ноги. Амиция не шелохнулась, и он решил пошуметь еще немного, добросив в очаг еще дров; угли уже догорали, в хижине становилось холодно. Дождавшись, пока огонь немного разгорится, он поднялся под крышу, туда, где отдыхал Гюго.

Эликсир, который Лука готовил для него, должен был усилить тело Гюго в борьбе с проклятием. С первого дня он тщательно изучал эффекты каждого ингредиента, которые упоминались в книгах о Prima Macula, следил, как они влияют на состояние Гюго в разных комбинациях, и тщательно записывал каждое наблюдение. Но он никак не мог собрать их воедино; всякий раз Луке будто не хватало какой-то важной составляющей.

Озарение пришло ему на третий день пути, под чахлым деревом у дороги, когда утомленный бесконечной ездой Лука думал только о возвращении домой. Завершая эликсир, Лука всем сердцем надеялся, что его безумная догадка окажется верной.

Гюго спал, свернувшись калачиком и зарывшись в покрывала так, что виднелись только закрытые глаза, курносый нос и темная макушка. Лука взъерошил волосы мальчика, открывая лоб, и с небывалым облегчением отметил: Макула отступила. Черные прожилки не ушли полностью, но заметно побледнели. Разве что шрамы, оставленные ими, не разгладились — Лука сомневался, что следы проклятия когда-либо исчезнут совсем.

Разбуженный его прикосновением, Гюго открыл глаза.

— Привет, — пробормотал он, сонно улыбаясь.

— Привет, Гюго. Как себя чувствуешь?