Часть 8 (1/2)

После их ссоры Лука не явился на ужин. Амиция, хоть и чувствовала свою неправоту, к разговору по душам была не готова. Поэтому она просто оставила тарелку с едой для него на столе и поднялась в спальню. Этот день был слишком долгим.

Она застала маму сидящей на краю постели. Она кивнула дочери, затем взялась за поручни и рывком поставила себя на ноги. Не прошло и месяца с начала ее лечения, но она уже уверенно стояла на обеих ногах, хоть и с опорой, и училась ходить с тростью.

— Смотри, как я теперь могу, — с напряженной улыбкой сказала Беатрис. Она приподняла над полом правую ногу, согнув ее в колене, и поставила ее на пол. Затем попробовала сделать то же с левой, но движение получилось куда более скованным — нога приподнялась над полом лишь на пару пальцев.

Впрочем, они все уже научились радоваться мелочам.

— Ты замечательно справляешься, мама, — Амиция слабо улыбнулась.

Беатрис сделала пару крошечных шагов вдоль поручней и, тяжело дыша, вернулась в постель. Амиция помогла ей забраться под одеяло и подала воды.

— Спасибо, дорогая, — мама вернула ей чашку и поудобнее устроилась на подушках. — Посиди со мной минутку.

— Мама, я очень устала.

— Я не видела тебя весь день, удели немного времени своей несчастной больной матери, — Беатрис взяла ее ладонь в свои, согревая. — Тем более я вижу, что тебе тяжело на душе.

— Мы с Лукой немного повздорили сегодня, ерунда, — отмахнулась Амиция.

— Я слышала, как вы спорили о чем-то. Но не думаю, что это ерунда. Лука не из тех, кто будет кричать на ровном месте. Что ты ему сказала?

Амиция нахмурилась. Конечно, она никогда не была образцом терпения, и слова мамы пристыдили ее, но ей все равно хотелось поддержки.

— Я сорвалась на него из-за кое-чего, — неохотно призналась Амиция. — Завтра извинюсь.

— Думаю, он тебя уже простил, — мама улыбнулась и протянула ей маленький пузырек. По запаху Амиция догадалась, что это было снотворное. — Он зашел пару часов назад и попросил тебе передать.

— Он что-то еще говорил? — Амиция старалась говорить равнодушно, но голос все равно предательски дрогнул.

— Нет, ничего. Послушай, Амиция, — Беатрис погладила дочь по плечу. — Мы все переживаем за Гюго. Но не держи в себе тяжелые мысли. Если тебе грустно, поговори со мной или с Лукой. Мы же семья.

— Хорошо, мама.

— Ты всегда так говоришь, когда не собираешься меня слушаться, — вздохнула Беатрис. — Мне очень больно видеть, как страдают мои дети. Вся эта боль, — она махнула на свои ноги под одеялом, — все эти муки, которые я пережила за последние годы… Это ничто, пыль, по сравнению с вашей болью.

Беатрис замолкла. Амиция заметила, что глаза мамы наполнились слезами.

— Я ненавижу себя за эту слабость, — продолжила она. — Я позволила себе стать несчастной калекой, свалить все на тебя, на свою маленькую, юную дочь. Амиция достаточно взрослая, думала я, она справится, пока я немного отдохну. Я пожалела себя, позволила себе стать обузой. И сейчас, когда я нужна своим детям больше всего, я не могу ничего.

— Мама…

— Я все думаю о том, как я отвергала тебя после рождения Гюго. Тогда я тоже думала, что ты уже взрослая. Что ты все поймешь. Я заставила тебя пройти через такое… — Две большие слезы упали из глаз Беатрис. — Я должна была защитить вас, но вместо этого чуть не убила. Прости меня…

Амиция крепко обняла мать.

Она хотела сказать, что мама ни в чем не виновата и что прошлого уже не изменить, но нужные, правильные слова застряли в горле колючим комом.

Она никогда не произносила этого вслух и даже думать об этом боялась, но в глубине души Амиция всегда ощущала себя брошенной. Это чувство появилось еще давно, с рождением Гюго, когда мама стала затворницей и порой месяцами не виделась с дочерью. Амиция ужасно злилась на мать и на брата, но если Гюго она смогла простить — ведь его вины в этом не было — обида на мать сидела намного глубже.

— Все хорошо, — приговаривала она, поглаживая мать по худой спине. — Все хорошо.

Непросто найти в себе прощение после стольких лет и всего одного извинения было недостаточно. Но у них еще будет время поговорить об этом.

Уложив мать в постель, Амиция приняла свое лекарство и приготовилась к очередной ночи, полной благословенной темноты. Но эта ночь не принесла ей покоя: она проснулась после очередного кровавого кошмара и теперь сидела в постели, восстанавливая дыхание и ожидая, пока наваждение рассеется. За окном было совершенно темно — она вряд ли проспала дольше пары часов. Правда, сном это было трудно назвать.

Амиция встала и, поджимая мерзнувшие на холодном полу ноги, выглянула в окно, туда, где стоял фургон Луки. В крошечное окошко под крышей пробивался слабый свет; этой ночью бодрствовала не только Амиция.

Вспомнив, что они с Лукой поссорились днем, Амиция поморщилась. Вина неприятно кольнула ее в сердце, но пустой пузырек из-под снотворного рядом с ее постелью напоминал, что алхимик, похоже, не держит зла. Немного поразмышляв, Амиция вытащила из сундука старую записную книжку Луки, которую она так и не отдала ему. За последние годы она много раз обращалась к его записям, чтобы приготовить снадобье от простуды или мазь от ран; кожаная обложка даже немного истрепалась от ее прикосновений.

Амиция убедилась, что из книжки не выпала ни одна страница, закуталась в шаль, зажгла свечу и бесшумно спустилась вниз.

Выйдя на улицу, она с удивлением заметила в свете огонька тысячи крошечных бесшумных теней — шел первый снег. Крупные влажные хлопья сыпались плотной стеной, и Амиция прикрыла ладонью свечу, чтобы снег не попал на пламя.

Она коротко постучалась в лабораторию и, услышав что-то похожее на приглашение, зашла внутрь.

Лука, как всегда, был погружен в чтение. Он сидел у свечи, сгорбившись над книгой, и, казалось, совсем не обратил на нее внимания. Но спустя несколько мгновений он все же поднял на Амицию глаза. И вдруг замер, будто удивленный.

— Доброй ночи, — сказала Амиция, захлопывая дверь. Под пристальным взглядом алхимика она почувствовала себя неловко. — Я тебе помешала? Извини, если что, я могу…

— Нет-нет, останься! — Он замотал головой, не сводя с нее глаз. — У тебя снег в волосах.

— Ой, — Амиция стряхнула с макушки снежинки, и они почти сразу растаяли у нее на ладонях. — Спасибо.

Она скромно опустилась на низенький табурет у входа. В фургоне было тепло, даже в ночной рубашке тут было бы приятно, но Амиция продолжала смущенно кутаться.

— Я хочу извиниться, — наконец, выдавила она. — Мне не следовало тебе грубить.

— Я не сержусь на тебя, — ответил Лука с легкой улыбкой, и Амиция почувствовала, как расслабляются под шалью ее плечи. — Я думал о том, почему ты так поступила, и понял, что никто из нас не виноват. Ты через многое прошла, и чувства… Иногда они просто захлестывают, и с этим ничего не поделать.

Амиция ничего не ответила, но ощутила, как раздражение, которое держало ее в напряжении весь вечер, улетучивается. Иногда она действительно ловила себя на беспричинной злости: она злилась на маму, Гюго, на счетоводов, рыночных торговцев, а чаще всего на себя саму. Сдерживать себя от ссоры в такие моменты ей было крайне тяжело — порой у нее внутри как будто прорывало плотину, и обидные слова лились неостановимым потоком. Когда эмоции сходили на нет, Амиция чувствовала себя страшно виноватой.

Но слова Луки немного облегчили чувство вины, которое пожирало ее весь день. Или, может, извинение помогло?