Глава 36: Сатору (1/1)

Жар. Неизбежный жар был повсюду. Сатору тщетно хватал губами воздух, каждый вдох тлел в легких раскаленным дымом, когтями царапал грудную клетку изнутри. Отдаленно он чувствовал и другую боль — стекло, впившееся в босые ступни, бешено колотящийся пульс в висках, отвратительная боль где-то в нижней части спины — но даже это не могло сравниться с огнем, пляшущим внутри него и снаружи, прямо на коже. Он прожигал внутренности до черной корки, а Сатору лишь извивался на полу, отчаянно желая избежать невыносимой жары. Он положил руку поперек живота, чувствуя, как ноющие мышцы сокращаются от каждого тяжелого вздоха и разрывающего горло кашля. Кто-то звал его по имени, кто-то очень знакомый. Сатору пытался поднять голову, пытался, прищурившись, сквозь дым увидеть лицо человека, его теплый взгляд, о котором так мечтал. Лихорадка затуманила глаза куда больше непроглядного черного дыма, и только спустя долгие секунды он наконец узнал его. Кенья здесь, он пришел за мной, я знал, что он обязательно... Он видел, как кулак убийцы с силой врезался прямо в лицо блондина, и этот звук раздался в ушах отвратительным треском. Еще раз, а затем снова. И даже отсюда, несмотря на дым, он видел, как родные глаза зажмурились от ужасной боли. Кровь струйками бежала по разбитому лицу Кеньи, и Сатору заставил себя приподняться, давая слабому, надтреснутому голосу вырваться из его изнывающего горла: — Кенья! Собственные мысли были похожи на дикий пожар, насквозь прожигающий его череп, какофония из чужого имени — Кенья, Кенья, Кенья! — огнем ревела в голове. Он повторял это про себя, пока имя любимого не перестало быть просто именем; пока оно не стало чем-то более сильным, кричащим в обжигающих жилах словно колокольный набат. И он сумел ответить на это: с мучительным рычанием сквозь стиснутые зубы Сатору умолял руки и ноги двигаться. Он заставил измазанные потом и сажей конечности ползти по земле, плюнув на осколки, вонзающиеся в кожу. Его ногти впились в дощатый пол, а ослабшие руки тащили за собой поломанное тело. Сквозь непроницаемый смог, сквозь знакомую тьму, которая грозилась завладеть сознанием, он все еще мог отчетливо видеть это — смертельное мерцание всего в нескольких сантиметрах от его пальцев. Он тяжело дышал, ощущая, как густой, плавящийся керосин впитывается в кончик языка. Раскаленное пламя почти касалось его ног, и в каждой открытой ране зарождалось невыносимое тепло. Но он продолжал двигаться, продолжал вытаскивать себя из адского огня, пока... Пока его ладонь не наткнулась на зловещий холод складного ножа. Оружие приятной тяжестью легло в руку, и Сатору вцепился в него как в спасательный круг, чувствуя ледяной металл, обжигающий кожу. Эта прохлада остужала боль в искалеченном теле, и он попытался подняться на ноги — казавшийся неподъемным вес клинка удержал его на месте, даже когда очередная вспышка боли пронзила позвоночник неумолимо сильно и остро. Сатору прикусил язык и проглотил так и рвущиеся наружу крики, пока ноющие кости и уставшие мышцы собирались по частям и он, наконец, не сумел выпрямиться. Мир перед его взором неистово кружился, смазывался в сплошной темно-серый туман и рыжий огонь — но кое-что посреди всего этого он видел необычайно четко. Яширо. Убийца придавил чье-то сопротивляющееся тело к полу, безумное выражение цвело на его лице, губы растянулись в животный оскал. Тем, кто отчаянно вцепился в руки, до дрожи сжимающие горло, был Кенья: он все больше истекал кровью, рот его был широко открыт и из последних сил пытался глотнуть воздуха, ногти впились в чужие пальцы, секунда за секундой отнимающие у него жизнь. Неспешный, шаткий вздох сорвался с губ Сатору, и тогда целый мир выдохнул вместе с ним. Все вокруг вмиг замедлилось: огонь, что лениво плясал позади него, черный смог, неподвижно повисший в воздухе. Сатору не мигая смотрел через расстояние, отделяющее их друг от друга, — отделяющее его от Яширо, от Кеньи, Кеньи — и тонкие пальцы крепко сжали в кулаке холодный металл. Незнакомое чувство легким покалыванием пробежалось по коже; нечто, схожее с зимним морозом, но без привычного в стужу озноба. Оно накрыло его стеной воды, и Сатору дал своему потяжелевшему, усталому взгляду метнуться прямо к источнику странного чувства. Мальчик — его маленькая иллюзия — глядел на него снизу вверх, не обращая ни единого внимания на лужицы крови и битые стекла под подошвами кроссовок. Его неживая сущность, казалось, была неподвластна царившему в доме хаосу. Яркие всполохи не падали желто-красной тенью на его кожу, а тепло не проникало в похолодевшее, посиневшее тело. Словно он никогда не принадлежал этому миру. Мальчишка поселился лишь в реальности Сатору, если не в его сознании. Речная вода по-прежнему капала с покрытой инеем одежды и волос, тоненькие струйки бежали вниз по его бледному лицу, мимо тусклых, мертвенно голубых глаз. ?Ты же знаешь, что пути назад уже не будет?. Сатору сделал шаг вперед, отчего все до единой клеточки в его теле неистово завопили от боли. Стекла, вонзившиеся в ступни, разрывали кожу шрапнелью; каждая мышца, каждый ее клочок был прорезан и изрублен. Но он продолжал двигаться, пускай ноги с огромным трудом волочились по полу. Мальчик смотрел ему вслед спокойно, без какого-либо осуждения. Он просто наблюдал, а крохотные его руки безжизненно висели по бокам. ?Ты уже сделал все что мог. Прошлого не исправить?. — Я знаю, — тяжело выдохнул Сатору. ?Знаешь? — спросил ребенок, не сводя глаз с самого себя. — Думаешь, сможешь жить с этим?? — Я уже живу, — огрызнулся тот в ответ, отталкивая все произошедшее прочь, сквозь мальчишку, отчего его руки мелко задрожали. Он живет с этим очень много лет. Еще тогда, задолго до Возрождения, которое отправило его назад в 1988-ой, призраки Каё и Хироми преследовали его по пятам. Их отсутствие, груз вины перед ними — все это вырыло дыру в его душе. И не важно, скольких благодаря Возрождению он потом спас, сколько жизней он вытащил из непроглядной пропасти, — ему никогда не смыть чужую невинную кровь со своих рук. Однако, несмотря на решение суда, на слова адвокатов, на кричащие заголовки газет, Сатору точно знал одно. Яширо Гаку был виновен. Когда он закрыл слезящиеся, обожженные дымом глаза, то все еще мог видеть труп матери в своем воображении. Видеть ее медленно остывающее тело, белеющую кожу; чувствовать тот же затхлый запах меди вперемешку с железом, что и тогда, открыв дверь своей комнаты. Он помнил ощущение ее крови на ладонях и то, как быстро та засыхала, превращаясь в багровую корку. Помнил рукоять лезвия, торчащую из-под ее ребер, и его блеск, отливающийна свету серебрено-алым. Сатору отчетливо ощутил, как собственные пальцы до треска костей сжались на клинке. Ему хотелось засмеяться. Отчего-то некоторые вещи не менялись, а только повторялись. Снова, и снова, и снова. Ребенок все еще был здесь, его нереальный, звонкий голос царапал слух и оглушал: ?Ты сможешь жить, зная, что ты — убийца, Фуджинума Сатору?? Сатору остановился прямо за спиной Яширо. Кто-то уже спрашивал его однажды, смог бы он убить человека ради кого бы то ни было. Он ответил, что не сможет; сказал самому себе, что обязательно бы остановился, не останови его кто-то другой, когда он собирался лишить мать Каё жизни в том тускло освещенном переходе. Он повторил себе эту утешительную ложь в темноте своей детской спальни, желая поверить, что все еще существовала граница. Что-то, что отличало его от человека, одним поздним вечером вонзившего кухонный нож в спину матери. Что-то, что отличало его от Яширо Гаку. ?Скажи мне, — прошептал мальчик. Его мертвые глаза когтями впились в душу Сатору. — Ты сможешь жить, зная, что ты такой же, как и он?? Сатору не ответил. Вместо этого, он вцепился в нож двумя руками и... Проснулся с раздирающим горло криком. Он тут же прижал вспотевшую ладонь к губам, заглушая собственный голос. Почти сразу крик сменился влажным, судорожным кашлем. Другой рукой он сжал рубашку на груди, надеясь хоть как-то утихомирить щекочущую, раздирающую грудную клетку боль. Согнувшись пополам, Сатору повернулся набок; его разбитое, сломанное тело сжалось под натиском неприятных ощущений. Боже, ему было так больно, а мир все кружился и качался из стороны в сторону, и нечем было дышать в секунды между короткими вздохами и рваными выдохами. И чья-то ладонь легла на его плечо. Доброе утро, Спайс. Глаза Сатору ошеломленно распахнулись, он схватил человека за руку и с силой отпихнул от себя. Нужно двигаться, нужно уйти — он царапал ногтями простынь, напрасно стараясь создать хоть какое-то расстояние. Получалось плохо: ноги не слушались и были невыносимо слабыми, а ладони, запутавшиеся в ткани, не могли заставить его тело шевелиться. Адреналин захлестнул его вместе с паникой и всхлипами срывался с покусанных губ, потому что он все еще был в постели и, наверное, даже не покидал ее. А Кенья так и не пришел. От этого осознания хотелось кричать, от него воротило и тошнило, но сил не хватало и на это. Сатору был изможден, что не было сил даже смотреть: мир заведенным волчком крутился перед глазами. Он видел лишь свет, ослепительными лучами струящийся из окна, затопляющий, точно золотом, комнату и терзающий его череп. Из окна? Сатору заставил свою тяжелую, больную голову повернуться в сторону. Здесь было окно. Не тьма подвала, не стеклянная стена гостиной наверху — обыкновенное, квадратной формы окно, обрамленное тонкими, нежно-белыми занавесками. Но сколько бы его лихорадочный, сдавшийся болезни мозг ни пытался, он никак не мог понять того, что предстало прямо перед ним. Все остальные мысли в секунду оставили его, позволив только наблюдать, как свет неутомимо просачивался внутрь помещения сквозь стекла. Сатору не понял даже, когда сошел на нет сильнейший приступ кашля, а ладонь соскользнула с приоткрытого рта. — ...ру? Ты меня слышишь? Сатору моргнул. Кто-то звал его, и этот мягкий голос непривычно ласкал слух. Он чуть обернулся и слезящимися глазами заглянул за плечо. Солнечный свет переливался в ее каштановых волосах. Взгляд холодных глазах потеплел и смягчился. Несколько бесконечных мгновений Сатору просто смотрел на нее и слушал, как сердце в груди билось все быстрее с каждым вздохом. — Каё?.. Печаль в ее глазах растаяла, и на губах расцвела нежная улыбка. — Здравствуй, Сатору. Он смотрел на нее долго, никак не мог оторвать взгляда от лица девушки и все-таки понять. Каё. Каё была прямо перед ним. Настоящая, реальная. Ее можно коснуться и почувствовать, в отличие от мальчика, призраком появляющегося в доме. Сатору знал это, но все равно не мог осознать, как и почему. Это же просто... просто невозможно. Каё не может быть здесь. Чем бы то ни было это загадочное ?здесь?. Сатору неохотно отвел от нее глаза и пробежался взглядом по комнате. На стенах пастельного желтого цвета висели простенькие фоторамки. Льющийся из окна дневной свет отражался на счастливых улыбающихся лицах, запечатленных на этих фотографиях. В этой комнате царила настоящая жизнь, которая проявлялась даже в крохотных детальках: забытая на столике книга, аккуратно сложенный на кресле плед, одиноко лежащий на полу носок, выпавший из бельевой корзины. Что-то этакое было в этом месте, что-то, что не могло выдумать даже его затуманенное болезнью сознание. Кончиками пальцев Сатору пробежался по светлой простыне, ощущая лишь чистоту. Он снова обернулся к Каё, и явная смесь растерянности и недоумения отразилась на его лице. — Ты в моем доме, — тихо произнесла девушка, присаживаясь на краешек кровати. — Ты помнишь, как оказался здесь? В доме Каё? Сатору нахмурился, желая привести мысли хоть в какое-то подобие порядка. Последнее, что он помнил, был огонь: тело до сих пор чувствовало интенсивное, дикое, непрекращающееся тепло. Запах керосина, от которого щипало в носу, и вонзившиеся в босые ноги стекла. Ощущение ледяного металла в обеих ладонях. Ребенок, застывший за спиной. И Яширо, с ухмылкой на губах вцепившийся руками в... Глаза Сатору широко распахнулись, и он подорвался с места, почти вскакивая с кровати. — Кенья! Легкие тут же неприятно сжались под ребрами. Сатору склонился ниже, к самым коленям, и снова закашлялся. Пара мягких ладоней сжала его плечи и легко потянула обратно, пока содрогающаяся от кашля спина вновь не потонула в воздушных перьевых подушках. Спустя короткие минуты что-то прохладное прижалось к его губам. — Тебе нужно попить. Недолго подождав, он убрал руку и поднес стакан к его дрожащим губам. ?Глотай?. Сатору зажмурился, будто это могло как-то заглушить воспоминания, и стиснул пальцами край одеяла. И все же он заставил себя приоткрыть рот и дать воде скользнуть внутрь, по стенкам истерзанного кашлем горла. Умоляя собственный мозг противиться желанию немедленно все выплюнуть, он вслушивался в ласковые слова, которые Каё шептала ему на ухо. — Тебе нужно стараться поменьше двигаться, — сказала она, отводя бутылку от его губ. — Ты все еще слишком слаб. Из-под полуприкрытых век он молча наблюдал, как она вернула воду обратно на тумбочку. — Кенья... — сглотнув, повторил он. — Он... — С Кеньей все хорошо, — заверила его девушка и утешительно улыбнулась, когда накрыла его ладонь, стиснутую в кулак. — Он внизу с Хироми. Надеюсь, тоже отдыхает. Сковывающее тело напряжение тлело с каждым новым, быстрым ударом сердца, и мужчина немного расслабился. Кенья был в безопасности, Каё — жива, и с Хироми — все в порядке. Дрожащий вздох слетел с губ Сатору. Это было все, чего он хотел, все, о чем только мог мечтать. Его кулаки разжались, маленькая ладонь подруги мягко легла в его. По привычке он взял Каё за руку и переплел их пальцы. Знакомое прикосновение немного привело в чувства и утихомирило все еще бушующую в сознании панику.

Выпустив из организма последние капли адреналина вместе с глубоким выдохом, он посмотрел на Каё; его голос, хриплый, нарушил спокойную тишину комнаты: — Что... что произошло? — Кенья принес тебя сюда этой ночью, — медленно ответила та, снова выглядя встревоженно. — Ты помнишь... где был? До этого? Взгляд Сатору упал на их сжатые ладони. На черный кожаный наручник с поломанной напополам цепью на своем запястье. На секунду кремовые желтые стены, мягкое белое постельное былье, маленькое окошко — все это исчезло. Стоило ему моргнуть, как вернулся назад мрачный, пустой подвал.

Остальные воспоминания не заставили долго ждать и стремительным потоком обрушились на его сознание: ванная комната, пропитанная душным паром и запахом мыла; неприятное чувство заведенных за голову рук; боль, приходящая вместе со звоном цепей и каждой обманчиво доброй улыбкой. Мягкое эхо собственного имени, нашептанное чужими губами. Он не понимал, с какой силой стиснул руку Каё, пока вторая ее ладонь не накрыла его дрожащие, побелевшие от напряжения пальцы. Сатору заставил себя сделать тяжелый, глубокий вдох; крупные капли пота пробежались вниз по его шее. Твое имя Фуджинума Сатору, произнес он пор себя знакомые слова, глядя на золотое кольцо на пальце девушки. Тебе двадцать шесть, и ты в доме Каё. Твои друзья в порядке. Последнюю фразу он повторил еще раз. И еще. Достаточно, чтобы вернуть себе частичку реальности. С ребятами все было хорошо, но какая-то далекая мысль утверждала обратное. В голове промелькнуло совсем свежее воспоминание о клинке, смертоносное лезвие которого опасно сверкало при свете огня. Сатору взглянул на Каё, а холодный, бесцветный голос резанул даже собственный слух: — Где Яширо? На краткий миг в ее выражении проскочило удивление, но девушка быстро вернула себе прежнее ледяное бесстрастие. Слишком знакомое. Сатору признал бы эту холодность в любое другое время и другом месте — но он все еще глупо надеялся, что она больше не прячет чувства в своей голове. Не прячет от него. От всех.

Видимо, нет. Сатору ощутил острый укол совести, ведь это он стал этому причиной. Утешало только то, что она все равно выводила бесформенные фигуры большим пальцем по его ладони — так ласка проскальзывает сквозь бесчувственную маску. Но спустя время и это простое движение прекратилось. Их ладони все еще были сжаты. — Кенья, — тихо начала она, — сказал, что он так и не вышел из дома. О. Сатору моргнул, безмолвно давая этим словам вонзиться куда-то глубоко внутрь воспаленного мозга. Горящий дом, невероятной температуры жар — и Яширо, не выбравшийся из этого адского пламени. Он умер в тюрьме, которую сам и возвел, сгорел дотла вместе со своим домом. И остались только скрюченный, покореженный металл, расплавленное стекло, пепел и сажа, рассыпавшиеся по белому снегу. Его кости, наверное, почернели точно так же, как и все остальное вокруг. Сатору сидел, вперив опустошенный взгляд в одеяло. Быть может... он должен что-то чувствовать. Ведь не было никакого смысла отрицать той роли, которую убийца сыграл в его жизни, в обеих его жизнях. Все, из чего состоял ?Фуджинума Сатору?, несло на себе след человека по имени ?Яширо Гаку?. Поэтому он ждал. Ждал восторга или облегчения, печали или колкой вины. Он был согласен даже на ярость, на что-нибудь непонятное и бессмысленное. Но он чувствовал лишь пустоту. Отчаянно желая заполнить угнетающую тишину и избавиться от этого отвратительного чувства, Сатору открыл рот, чтобы произнести надломленным, охрипшим голосом: — Я... — произнес он и, помолчав, попытался снова: — Это я убил его. Краем глаза он заметил, как резко опустились уголки губ Каё, как явный протест отразился на ее испуганном лице. — Я ударил Яширо его собственным ножом, — быстро проговорил он и свободной рукой указал на свой бок, под самые ребра. — Прямо сюда. Прямо туда, куда в одной из его жизней Яширо смертельно ранил его маму. Сатору ощутил, как пальцы Каё крепко сжали его ладонь. Ее голос прозвучал неожиданно ровно:

— Я уверена, ты сделал то, что должен был сделать. Правда? Его веки медленно закрылись, и он вновь увидел Кенью: тот вырывался и пинался, еще пара бесполезных, бессмысленных вдохов — и конец. Сатору потянулся за тоненькой нитью сожаления или вины за совершенное, но так и не нашел ее. Однако что-то в нем до сих пор колебалось, пытаясь понять, что еще он мог сделать в тот момент: можно ли было оторвать Яширо от Кеньи, как-то отвлечь его? Было ли убийство Яширо неминуемым решением с его стороны, или же... Или он на самом деле этого хотел? Они свидетельствуют, лгут и осуждают — делают все ради того, чтобы одержать в этой войне победу, непобежденным стоять над трупом проигравшего. Острая невыносимая боль пронзила его голову, и, казалось, сию же секунду череп под ее предотвращаемым напором просто треснет. Сатору невольно сморщился, частое дыхание щекотало расцарапанное горло. Длинные пальцы впились в собственные волосы и несильно дернули за черные пряди, словно пытаясь вытянуть из сознания терзающий его голос. Осуждение, ложь, смерть — в день, когда эти слова впервые мягким шепотом коснулись его слуха, он легко отверг их. Но теперь от них было не сбежать. Не тогда, когда они звучали настолько... — ... верно, Сатору? Неторопливо, неохотно, он снова открыл глаза. Каё все еще была рядом, а ее выражение захлестнуло настоящее беспокойство. Девушка по привычке потянулась к его плечу, но, даже не дотронувшись, вдруг замерла. Ее пальцы неловко дрогнули в воздухе. Чуть замявшись, она отняла от него руку, в который раз просто стиснув пальцами его ладонь. Сатору заметно нахмурился, невысказанный вопрос так и крутился на его языке. Он всегда так гордился, что был одним из тех, с кем Каё чувствовала себя легко и комфортно, кому она полностью доверяла. Так почему же сейчас она... Точно. Страх горьким комком сдавил горло и быстро разрастался в груди. Собственная рука легко соскользнула с волос, и он вслушался в знакомый звон цепей, когда те с лязгом утонули в одеяле. — Прости меня, — прошептал он, невидяще уставившись перед собой. — Тебе не за что извиняться, — твердо возразила Каё. — Я ударил тебя, — пробормотал он. Сатору еще помнил мягкое прикосновение к своей руке; помнил, с какой силой схватил и оттолкнул прочь ее аккуратную ладонь. Конечно можно сказать, что в тот миг он просто не проснулся, что он сражен болезнью, что не контролировал себя. Но... Боже, он... он ударил Каё. И, наверное, настолько сильно, что остался синяк. Такой же, что когда-то оставляла на ней мать. Такой же, какие обнаружили на ее гниющем трупе, спрятанном в промерзшем сарае. Сатору зажмурился, а единственное слово само слетело с его губ: — Прости. — Хватит, — остановила его девушка, и в уверенном тоне проскользнули мягкие нотки. Она бесстрашно взяла его за свободную руку, и теперь обе ладони Сатору покоились в небольших ладонях Каё. Даже их сердца теперь бились в унисон. — Ты ни в чем не виноват. На короткое мгновение он позволил себе расслабиться, просто спокойно подышать, ощущая на своей коже прохладные прикосновения Каё. Ее руки всегда были холоднее, всю свою жизнь она живет во власти северных ветров безжалостного Ишикари. Сатору было стыдно, его затопила невыносимая тоска — ведь это ты должен поддерживать Каё, помнишь? — и все же ему стало немножко легче. Рядом с Каё — ее сердце билось, грудная клетка размеренно опускалась и поднималась, девушка была взрослой и живой — он мог притвориться, что все это просто плохой сон. Что ?Яширо Гаку? никогда не существовало. Но реальность тут же немедленно возвращалась обратно, а ее сильные, грязные лапы оставляли на коже мерзкие разводы. Сатору чувствовал это даже сейчас: память окутывала его, прилипала к телу как старая истлевшая кинопленка, просачивалась внутрь, и от нее было невозможно избавиться.

Хотя ничто не мешало ему попробовать. Поэтому он сильнее вцепился в руки Каё, переплел их пальцы — и никто бы никогда не оторвал двух друзей друг от друга. Под каплями лихорадочного пота, под одеждой Яширо, что все еще была на нем, казалось, прямо по коже была размазана тошнотворная, сладковатая, липкая слюна. И все, что Сатору хотелось, — чтобы это чувство просто ушло. Все его тело послушно вздрогнуло. Он вмиг прижал к губам одну руку, стараясь сдержать внезапную тошноту, подкатывающую к горлу. Но не получалось. Кислой желчью она вскипала где-то в желудке, от нее сводило горло, а от малейшей вспышки боли становилось все хуже и хуже. Что-то теплое, склизкое рвалось наружу. Прямо перед ним появился небольшой тазик, и Сатору нетерпеливо склонился над ним, заходясь неистовым кашлем. Внутренности его онемели под натиском спазмов, отчаянно пытавшихся вытолкнуть из пустого желудка всю инфекцию. Которая бушевала лишь в его голове. Но ничего, кроме обильной слюны и мокроты, так и не вышло. Сатору вцепился в пластиковые края посудины, а его губы безмолвно лепетали привычные слова. Твое имя Фуджинума Сатору, как в бреду повторял он, распахнув глаза и вглядываясь в пастельные стены комнаты. Это 2003 год, тебе 26 лет, и... Ты знаешь, что следует после реконсиляции, Сатору? И его настиг еще один сильный спазм. Слезы заструились вниз по щекам. Только спустя бесконечные минуты прерывистого кашля и рвоты все закончилось. Отчего-то он стал ощущать себя еще хуже, чем прежде, и обессиленно спиной рухнул в смятые простыни и мягкое одеяло. Каё быстро убрала таз на пол возле кровати и протянула ему бутылочку воды. — Возьми, — прошептала она, — тебе обязательно нужно попить. Он принял ее сразу, без лишних слов и раздумий. Бутылка была холодной, на ней осели маленькие капельки конденсата. Сначала он просто держал ее в руке, позволяя воде впитываться в его сухую ладонь. Но потом, поддавшись какому-то порыву, прижал ее к горячему лбу. Тошнота сразу же поутихла, а содрогающиеся плечи облегченно замерли. Прохлада успокаивала его. Расслабляла.

Он блаженно прикрыл глаза и наслаждался по-странному знакомым ощущением. Где он мог столкнуться с ним раньше? Нетронутая миска с фруктами и овощами на его кровати. Маленький бумажный стаканчик с двумя голубыми таблетками внутри. Густой, мускусный, тяжелый запах, повисший в подвале. Цепь, царапающая железное изголовье. Голубые глаза открылись, бутылка упала на подушку. Сатору посмотрел на свои перетянутые наручниками запястья. Цепь больше не соединяла его руки, но оковы все еще были на нем и с силой окутывали бледную кожу. Точно такой же, только невидимый, ошейник сжимался вокруг его горла — как чьи-то жестокие руки, как чужое дыхание на губах, как вкус карри на языке. Дрожащими пальцами он дотронулся до замков. Те были крепкими, не желали отпускать. Сатору тихо выругался и дернул за цепи. Стальной корпус кожаных манжет больно врезался в запястья и оставлял ярко-красные следы. Наверное, кожа под ними была натерта до крови, плевать. Ему просто хотелось снять их с себя, иначе... Иначе получается, что он так оттуда и не сбежал. Перед глазами все поплыло, и только сейчас он задумался, куда могли деться его очки. Ладонь Каё нежно накрыла его пальцы, и Сатору тут же прекратил с безумием цепляться за наручники, совершенно бесполезно пытаясь сорвать их. Он ощутил, как кончиками холодных пальцев девушка ласково стирала слезы с его щек, которые одиноко собирались в уголках глаз и капали вниз. Его подрагивающие губы разомкнулись, а слова еле слышным шепотом сорвались с языка: — Я... — его взгляд упал на цепи. — Я не могу их снять. Яширо... Он... он... — начал он и остановился, чтобы откашляться и сглотнуть. — У меня нет ключа. И я... я не могу их снять. Узкая ее ладонь прижалась к его щеке и медленно скользнула на затылок, притягивая ближе. Голова Сатору мягко прижалась к худенькому плечику Каё. Он закрыл горящие от слез глаза, втягивая в легкие запах чистого постельного белья и вслушиваясь в ровно бьющийся под белой кожей пульс. Тонкие пальцы перебирали его волосы, и это плавное, ненавязчивое движение по-настоящему успокаивало. Сатору позволил себе отдаться этому чувству целиком, собственные пальцы обхватили острые колени. — Мы снимем их, — сказала Каё, крепче обнимая его за плечи. — Обещаю. Ему хотелось спросить ее, как. Как они снимут эти кожаные наручники, как избавятся от цепи, крепко-накрепко перетянутой вокруг его горла, как сотрут из памяти вкус Яширо, пока не стало слишком поздно. Сатору хотел закричать, бороться и сопротивляться, хотел рвать себя и целый мир на части до тех пор, пока снова не станет нормальным, — но истощение уже проникало из тела прямо в голову. Он все больше успокаивался и, прикрыв глаза, все теснее прижимался к Каё. Он понятия не имел, как они избавят его от ощущения присутствия Яширо — и подозревал, что этого не знала и сама Каё, — но это не имело никакого значения. Прямо сейчас он позволил ее обещанию просочиться в вены словно наркотик, слепо довериться, успокаивая панику, до сих пор сдавливающую его грудную клетку. Каё легко прислонилась щекой к его макушке, и Сатору глубоко вздохнул. Быть здесь, затаиться вместе с ней — от мира, от взрослых, с Кеньей и Хироми поблизости — так... тепло и хорошо, словно он вернулся домой. Он обнял девушку в ответ слабыми, уставшими руками, чувствуя, как спокойно вздымалась ее грудь. — Мы как будто снова в том старом автобусе, да? Улыбка тут же тронула ее губы — он не видел, но точно знал это — и Каё легко погладила его по взлохмаченным волосам.

— И правда, — согласилась она. — Только не так холодно. Сатору коротко засмеялся. — Можно было бы, как тогда, поиграть в карты. — Уверена, что где-то точно завалялась колода, — ответила девушка, грея его своим мягким дыханием. — Во что мы обычно играли? Что за игру ты ведешь, Спайс? Его пальцы вдруг сжались, стиснув в кулаках футболку на спине Каё. — Я... не помню, — тяжело выдохнул он. Сатору понадеялся, что собственное дыхание заглушит чужой голос, внезапным шепотом прозвучавший в голове. А еще он услышал растерянный голос Каё, когда та сильнее притянула его к себе. — Сатору? — Я в порядке, — проговорил он. Его голос, уверенный и твердый, потонул в теплых объятиях. Собственная одежда вдруг показалась ему грязной и жаркой. Пропитанная сажей, и потом, и запахом Яширо, она плотно прилегала к телу. Сатору не хотел, чтобы что-нибудь из этого оказалось и на Каё; не хотел, чтобы оно просочилось в нее словно яд. Поэтому он немного отстранился от девушки и потянул за рукава свитера. — Могу я попросить сменную одежду? Каё неотрывно смотрела на его, искала что-то в его лице — что-то, о чем он сам не знал. Сатору отвел взгляд и уперся им в стену позади хрупкой фигуры подруги. И все же вскоре ее напряженные плечи опустились, она еще раз сжала его ладонь и вложила в нее бутылку воды.

— Не знаю, подойдет ли тебе что-то из вещей Хироми. В ответ Сатору лишь кивнул и взглянул на бутылку в руке. Он сделал длинный, глубокий вздох, окрутил крышку и поднес горлышко к губам. Пил он быстро, зажмурившись, — так обычно срывают с царапины старый пластырь. Вода облегчала боль в горле и легких, но это все еще казалось слишком знакомым. Он сделал всего пару глотков, перед тем, как организм не счел это достаточным и Сатору не разразился очередным приступом кашля. Когда он, наконец, закончился, Каё уже вернулась и стояла перед ним со сложенной в стопку одеждой в руках. Она оставила ее возле мужчины, и тот дотронулся до чистой, свежей ткани, приятно шуршащей под ладонью. — Хочешь, я выйду? — спросила его Каё. Его рука немедля взметнулась к ней и вцепилась в тонкое запястье, хотя взгляда Сатору так поднять и не осмелился. От одной только мысли, что нужно раздеваться, становилось нехорошо, а подумав, что ему придется взглянуть на свое тело, его бросило в холодный, липкий пот и перехватило дыхание. Ему так не хотелось смотреть на эти уродливые черные пятна на коже, не хотелось, чтобы их видел кто-то еще. Но в глубине души он знал, что его мысли и сознание все еще здесь, а не в страшном подвале, только благодаря присутствию Каё. И если она уйдет хотя бы ненадолго, то из кромешной тьмы его не достанут ни яркий солнечный свет, ни желтые стены, ни белые шторы. Сатору поджал губы и сильнее впился пальцами в чужую руку, словно в драгоценную нить, не дающую ему снова упасть прямо в ад. — Останься, — хрипло прошептал он, уставившись вниз на свои колени. — Прошу. — Хорошо, — шепнула та в ответ, обнадеживающе взяв его за руку. — Тогда я отвернусь, ладно? Сатору поднял глаза и посмотрел на нее сквозь челку. Взгляды, теплый и уставший, встретились, и тогда, кивнув самому себе, он выпустил ладонь Каё. Девушка бодро улыбнулась и, скользнув на краешек постели, повернулась к нему спиной. — Только не торопись, хорошо? Сатору сглотнул и еще раз кивнул, с запозданием понимая, что девушка его не видела. Так и не подобрав слов, он молча потянулся за сменной одеждой. Футболка было мягкой и пахла так же, как постельное белье: чистотой и сладковато-свежим запахом стирального порошка. Эмблема университета была вышита по центру на серой ткани, и Сатору попытался отстранено вспомнить, где все это время учился Хироми. Он положил футболку на колени и посмотрел на свитер, все еще болтающийся на его плечах. Одну за другой, его дрожащие пальцы медленно расстегивали пуговицы. Он заставил себя дышать — вдох, выдох, вдох, твое имя — а собственный тихий голос сорвался с сухих губ: — Ты можешь поговорить со мной? — спросил он, не спеша стаскивая с плеч джемпер. — О... чем-нибудь. О чем угодно. Повисло недолгое молчание, и тогда нежный женский голос ласково коснулся слуха: — Ты знаешь, Мирай начал рисовать. — Правда? — участливо спросил Сатору, отчаянно не желая, чтобы разговор прервался. Он отбросил свитер подальше от себя, на пустующую половину кровати. Болезненно медленно он взялся за полы рубашки и крепко стиснул ткань в кулаках. — Да, — согласилась Каё. — Конечно, он пока не рисует чего-то узнаваемого, но, похоже, ему на самом деле это...

Сатору сделал резкий вдох и безумно быстрым движением потянул рубашку вверх. Он зажмурился — не смотри не смотри не смотри — чтобы не видеть темно-синие синяки, въевшиеся глубоко под кожу. Вместо этого, он постарался сосредоточиться на спокойном голосе Каё, заглушающем остальные его чувства. Он скользнул руками через короткие рукава футболки и облегченно выдохнул, когда мягкий хлопок прильнул к его телу.

Если Каё и слышала, то не обратила на это никакого внимания. Она продолжила говорить, а звук ее голоса легко витал по комнате, заполняя тишину и позволяя Сатору вслушиваться в него. — Мы дали ему цветные мелки, чтобы он вдруг не поцарапался, — сказала она и добавила: — А еще их легче отмывать со стен. Сатору коротко рассмеялся, на его губах родилась полу-улыбка; он легко разгладил замявшуюся на животе ткань. Даже просто переодевшись и пускай пока всего на половину, он уже ощутил, как тяжелый груз испарился с его уставших плеч. Но теперь осталась самая трудная часть. Сатору взглянул на другие вещи, что принесла ему Каё: темные джинсы и нижнее белье. Первым шагом было хотя бы вылезти из-под одеяла и подняться с постели. Он вздохнул и сквозь боль заставил свои ноги шевелиться. — Он едва умеет ходить, при этом так быстро ползает, — тем временем рассказывала Каё, не отворачиваясь от стены. — Стоит только отвести взгляд хоть на минутку, а он уже куда-то исчез. Не знаю даже, откуда в нем столько энергии.

Ноги Сатору коснулись пола, и боль — острая, колючая, кусающая боль — сразу же пронзила ступни. Он проглотил рвущийся наружу всхлип, не дал ни единому звуку сорваться с плотно сжатых губ. Впервые за все это время он рассмотрел собственные ноги: раны скрывали тугие бинты, которых прежде он даже не чувствовал. На ум тут же пришел тот дом и нож Яширо, чье лезвие с силой прижималось к его горлу. И то, как его ступни встретили острый холод разбитого стекла, а осколки неумолимо вонзились прямо под кожу. — Сатору? — не оборачиваясь, позвала Каё. — Все хорошо, — пробормотал тот, позволив пульсирующей боли постепенно утихнуть. — Я просто... забыл о порезах. Спина девушка выпрямилась, а тонкие пальцы теребили края кофты. — Ну, ладно, — вздохнула она, кивнула самой себе и продолжила: — А еще он научился произносить разные звуки. Мирай. Пока не целые слова, и мы все гадаем, какое же станет первым. — Сама как думаешь? — спросил ее Сатору, поднимаясь на израненные ноги. Вновь появилась тупая, режущая боль, пронзающая не только стопы, но и нижнюю часть спины. На секунду в желудке снова вскипела тошнота, и он всерьез задумался о том, чтобы дотянуться до таза и выблевать на его пластиковое дно рвоту вместе с колотящимся где-то в горле сердцем. Но заместо этого, он умолял себя просто дышать, даже когда показалось, что пол под ним накренился. Температура никуда не делась и по-прежнему прожигала кожу; Сатору тяжело дышал, пульс то и дело подскакивал, а все тело пылало. Каё не спеша говорила, ее голос успокаивающе, чуть хрипловато и мягко разливался по всем уголкам небольшой спальни. Сатору старался вслушиваться именно в его тон, нежели в отдельные слова, и взялся за резинку пижамных штанов. Он смог переодеться в его доме, снять с себя одежду и надеть костюм, который оставил для него Яширо. А сейчас было легче, безопаснее, чем тогда. Поэтому он все сможет. Сатору задержал дыхание и быстро спустил одежду вниз. Спина и бедра разрывались от невыносимой боли. Казалось, от сводящего напряжения трещали мышцы. Он закрыл глаза, не желая смотреть. Двигаясь настолько быстро, насколько это было возможно в таком состоянии, он сменил вещи. Застегнув джинсы, он выпустил дрожащий, рваный вздох. Штаны оказались слишком короткими — едва доходили до лодыжек — но это была одежда. Настоящая, чистая, нормальная одежда, а не пижама, безразмерные рубашки и костюмы. Сатору через силу распахнул слезившиеся глаза и опустил взгляд на валяющиеся на полу возле его ног вещи. Крупные капли крови окрашивали ткань в красный. Дрожь пробежала по его телу. Сатору прижал ладони к губам. Он рухнул на колени над тазом, его трясло и колотило. Стоило просто подумать о боли, как организм сам решил избавиться об этих воспоминаниях, выворачивая желудок наизнанку. Наружу выходила лишь вода вперемешку с кисло-горькой желчью. Пальцы, губы, колени — весь он дрожал, словно куда-то под ребра запихнули кусок льда. Он почувствовал, как Каё обняла его со спины и тесно прижала к своей груди. Сатору вздрогнул, и они оба упали на пол. Яширо мертв. Он повторил это про себя, хватаясь руками за живот. Яширо Гаку мертв. Почему-то от этих слов лучше не стало. Сатору ощутил только отчаяние и безнадежность. Пустоту. Она пугала куда больше боли или собственной памяти. Знакомая пустота шептала ему что-то знакомым низким голосом, и он не знал, хочет ли он заглушить его или, наоборот, стиснуть в руках и не отпускать. У этой ненависти был смысл, больной, ненормальный смысл. Он может сражаться с ней, стать ее противоположностью. Ведь без нее... без него... Яширо — часть того, кем ты теперь являешься. Он все, что осталось от прежнего тебя. — Ты весь горишь, — прошептала Каё, прижав ладонь к его лицу. — Тебе нужно вернуться в... — Нет, — задыхаясь, огрызнулся Сатору и открыл глаза. Он схватился за чужую футболку и кое-как поднял себя в сидячее положение, вместо того, чтобы беспомощно лежать в ее объятиях. Заглянув в карие глаза девушки, он тихо добавил: — Меня... уже тошнит от всяких кроватей.

На лице Каё промелькнуло осознание, тонкие губы добела сжались. — Ладно, — сказала она; в ее голос закралась тревога. Но несмотря на это, а может, именно из-за этого, она продолжила осторожно гладить его по плечу. — Тогда чего бы ты хотел? Сатору все еще ощущал эту пустоту, разрастающуюся в груди с каждым новым вдохом. Как будто кто-то подошел к нему, вырвал и забрал что-то очень важное — нечто такое, что теперь нечем было заменить. И он хотел, чтобы, эта пустота исчезла. Хотел, чтобы кто-то убрал ее, заполнил недостающую часть и снова сделал его целым. Он хотел... — Кенья. — Чужое имя неожиданно слетело с его губ. — Я хочу увидеть Кенью. Каё чуть склонила голову. — Тебе не нужно заставлять себя... — Я не заставляю, — заверил он, его дыхание было горячим и рваным. — Пожалуйста, Каё. Она смерила его долгим, немигающим взглядом, но затем ее черты смягчились, в них отразилось что-то понимающее и любящее.

— Хорошо, — согласилась она, в последний раз сжав его руку в своей. — Можешь подняться? — Да, — солгал он, умоляя свое тело двигаться. Боль внизу стала ярче, сильнее, словно швы открытых ран лопались и раскрывались. Он проглотил стон, грозящий вырваться откуда-то из груди, тяжело оперся на Каё и дал ей поднять себя на ноги. Комната все еще вращалась вокруг него, но удивительно сильные руки помогали удерживаться на месте.

— Все нормально? — спросила она, и Сатору кивнул. Медленно и осторожно, они начали идти к двери. Босые ступни, обмотанные бинтами, скользили по деревянному полу. Все его тело все еще горело, порезы болели, а бездонная пропасть в груди не исчезла, и все же он заставил себя двигаться вперед, игнорируя все это и сосредотачиваясь лишь на светло-русых волосах и карих глазах. Каё остановилась напротив двери и ее руки вдруг исчезли. Без чужой помощи он сразу начал заметно покачиваться. — Секунду, — пообещала она и вернулась к креслу, стоящему в углу комнаты. Ее объятия вернулись вместе с пледом, в которое она бережно укутала дрожащего друга. Тепло опустилось на его плечи, и он вцепился в него, прячась, словно в кокон. Пускай ему было жарко — пускай огонь горел под его кожей, не давая нормально дышать, — с теплым пледом он почувствовал себя намного лучше хотя бы потому, что не видел лязгающих в воздухе цепей.

Ладони Каё разгладили мятые складочки на одеяле, чтобы сделать легче и ему, и, казалось, ей самой. — Лучше? — спросила она. — Да, — сжимая в пальцах края пледа, ответил он. — Спасибо тебе, Каё. Она просто кивнула и открыла перед ними дверь. Сатору глубоко вздохнул и подумал о Кенье. О горячем шоколаде и неудачных попытках заваривать по утрам кофе в кофемашине. Об уютных завтраках в приятной кухонной тишине. О полуденном сне вдвоем на диване, когда за окном бушевала непогода. Он окунулся в эти воспоминания с головой, желая утонуть в их тепле, ласке и любви. Держаться так крепко, чтобы сводило пальцы, а на глаза наворачивались слезы. Он дал этим мыслям опуститься на дно пустоты, которая так никуда и не исчезла. Старался не думать о том, кто оставил ее, закрался в ее глубину и что-то забрал. Не думать, как что-то странное, жидкое, теплое и влажное смешалось с кровью в каждой венке. Он старался не думать, что это значит.

Сатору переступил порог комнаты и притворился, что не знает этого чувства. Пустоты в своем сердце.