Глава 31. Бильярд, шрамы и нечто важное (2/2)

— Чисто спортивный интерес — это неинтересно. А вот приз я бы хотел, — он оглядел меня с ног до головы, а похабная улыбка никак не сходила с губ Максима.

— Кто бы сомневался, — закатила я глаза, подстраиваясь с другой стороны, чтобы снова прицелиться.

Громский не стал ничего говорить мне под руку, позволяя снова сосредоточиться на ударе. В этот раз времени у меня ушло меньше, но только вот, когда кий уже был направлен на биток, то, внезапно, — шлепок по заднице, из-за которого рука дрогнула и я не попала даже по белому шару. Подскочив, резко обернулась на Громского.

— Что это было?! — ахнула возмущенно я, но тут же была усажена на стол. — Это не честно-о-о-о…

— Нечестно — крутить задницей и тянуть время, — Громский поцеловал меня, в обычной манере придерживая рукой за шею. — Нечестно — морозить меня, при этом пожирая взглядом, — укус за мочку уха, от которого вниз по шее побежали мурашки. — Нечестно — тереться об меня, пока я учу тебя целиться, — засос на шее, который я остро ощутила, ведь уже знакомые колкие ощущение побежали по коже вместе со струйкой слюны мужчины.

Я хотела что-то сказать, возможно, возразить, но мои губы безмолвно разомкнулись, снова пропуская внутрь язык мужчины. Максим умел буквально лишать слов, полностью подчинять ему. Мгновенье, — и он исчез, а очнулась, когда домашние штаны соскользнули с меня, ведь я неосознанно помогла их снять, слегка приподнявшись. Приятная прохлада легла на бедра, а мягкое сукно, коим было обтянуто игровое поле, ласкало ягодицы. Я балансировала на бортике, ведь Громский ухватился пальцами за мои ноги так сильно, что на моей коже сто процентов после останутся синяки.

Горячее дыхание опалило внутреннюю часть бедра, нос Максима уткнулся в лобок, а язык прошелся по половым складкам, раскрывая их. От повышенной чувствительности в том месте я выгнулась в спине, схватившись за волосы на макушке мужчины, неосознанно прижимая его ближе к своей промежности. Громский мастерки управлялся своим языком, я каждый раз сокрушалась от любого движения, исходясь судорогой до самых кончиков пальцев на ногах. Он делал это быстро, интенсивно, не позволяя мне привыкнуть к одному, как тут же переходил к другому, изредка царапая меня своей небритостью, заставляя вскрикивать.

— М-макс! — охнула я, ощутив, как он не стесняется пользоваться зубами.

Лицо Громского тут же появилась передо мной, точно, как у Чеширского кота: чересчур довольное, с улыбкой от уха до уха. Сдув прядь с лица, я ощущала приятную пульсацию внизу, но это ощущение незавершенности, желание чего-то большего, чтобы меня немедленно заполнили до самых краев… Я стала в какой-то степени жадной до этих ощущений, из-за чего часто себя ловила на непристойных мыслях. Иногда, мне даже казалось, что Максим считывал эти мысли, или я себя как-то выдавала, потому что он моментально делал нечто такое, из-за чего стоны так и вырывались из глотки.

Облизнув сухие губы, я потянулась за очередным поцелуем, притягивая мужчину за шею. Он ответил не менее жадно, придвигая меня за бедра ближе к себе, заставляя обнять его ногами.

— Что, бильярд тебе уже не интересен? — горячо прошептал мне на ухо.

— Покажешь мне свой кий? — тихо усмехнулась я, тут же приходя в тихий ужас от этой несуразной шутки.

— Что-что, блять? Я не ослышался? — Максим аж на шаг назад отошел, широко распахнув глаза.

Я ощутила себя нашкодившим ребенком, неловко свела коленки вместе и опустила глаза в пол, но улыбку подавить так и не смогла до конца. Несомненно, пару месяцев назад мне бы никогда в голову не пришло бы ничего подобного, да даже если бы и пришло, я бы умерла от стыда, дабы озвучить нечто такое в слух. Некоторые моменты в жизни мне еще давались с трудом, например, выражать чувства или говорить то, о чем ранее было даже стыдно подумать. Поэтому реакция Громского меня не удивила.

— Я ужасно плохо на тебя влияю, — все же усмехнулся он, завидев, как я стушевалась. — Шутка просто огонь, засчитана.

— Это тебе за тропический лес, — припомнила я.

— Слушай, это было лучшее из моего арсенала, — Максим снова приблизился, поддевая край футболки, кстати, его собственной, чтобы снять с меня. — Но ты отыгралась, умница. Так что ты там говорила про кий?

Нагота стала чем-то обыденным, привычным между нами. Я воспринимала это уже совсем иначе, иногда мне прям таки хотелось, чтобы между нами не было лишней ткани, чтобы в полной мере ощущать друг друга.

С ним я действительно раскрывалась в полной мере, делала то, о чем ранее и подумать было страшно. Расцветала даже в какой-то мере, начинала чувствовать себя полноценной и немножечко особенной. Прошлое стремительно отпускало, а будущее уже как-то и не пугало, потому что становилось вполне понятным и близким — я видела себя рядом с Максимом.

Надавив ладонью на рельефный живот мужчины, слегка отодвинула его от себя, чтобы у меня былав возможность спрыгнуть на пол. Громский не разрывал зрительного контакта, как самый настоящий питон следил за каждым моим действием. Я знала, что это было далеко не из-за доверия, а из-за жгучего интереса. Ему же ведь всегда хотелось все контролировать, но с недавних пор инициатива была не только в руках Максима. Я училась у него же, брала похабный пример от него против самого Громского. И он позволял мне.

В силу своего роста я поцеловала мужчину под ключицей, очертив языком татуировку в виде змея, что обвивался вокруг выпирающей кости. Руками скользнула к резинке штанов, находя одной ладошкой явно выпирающий возбужденный член. Тихий, утробный стон откуда-то из глубины грудной клетки, и я понимаю, что делаю все правильно. Начала опускаться на колени, снова создавая между нами нерушимую зрительную связь, в которой утопала, поскольку чернота зрачков Максима была похожа на две бездонных озера, и в них явственно плескалась похоть. Я сама стянула с него штаны, лишь на секунду застыла, не зная, что делать. Видимо, заметив мою потерянность, Громский перехватил мою руку, которая все еще лежала у него на торсе, обхватив ею ствол члена. Я ни разу не делала этого ртом, хотя, Максим ни раз упоминал, что ему нравятся такого рода ласки, а я все… боялась. Не то, что самого процесса, а своей неумелости. Сам ведь Громский управлялся языком просто фантастически, поэтому я переживала, что мои неловкие действия не доставят мужчине никакого удовольствия. Однако, мне не дано было этого узнать, пока я бы не попробовала сама.

И я решилась.

Максим убрал свою руку, когда мои движения стали смелее и увереннее. Продолжая помогать себе ладошкой, я приблизилась к головке, специально цепляя ее нижней губой, дабы потом поцеловать, а после, — захватить губами. Легкими, поступательными движениями я углубляла процесс, и, кажется, все вполне шло неплохо. До сего момента я не слышала, как стонал Макс, пока сверху не раздался протяжный вздох, переходящий в свист. Я отстранилась, улыбаясь, но Громский не позволил мне расслабиться, тут же перехватив инициативу на себя: намотал мои волосы на кулак и задал тот темп, который, видимо, более всего ему подходил. Мне оставалось лишь шире открывать рот.

Не успела ничего понять, как оказалась животом прижата к стене. Громский все так же держал меня за волосы, а второй рукой надавливал на поясницу, побуждая выгнуться сильнее. Поняла, что на нижней губе явно было что-то вязкое и липкое, инородное, но мозг быстро подсказал, что это сперма. Как ни странно, чувства брезгливости не было, я даже слизнула ее, дабы распробовать, но ничего особенного не ощутила, если честно. Максим же оставил позади все прелюдия, проникая внутрь меня, сильнее прижимая к стене.

— Знаешь, что меня больше всего поразило? — усмехнулся мужчина уже позже, натягивая на себя штаны.

Я неловко обернулась на него, поднимая с пола свою (его) футболку.

— У тебя нет рвотного рефлекса, — Громский оказался рядом, поддевая пальцами мой подбородок, чтобы я не смогла спрятать глаз.

— Это плохо? — не совсем поняла я.

— Это? — удивился он. — Это — потрясающе.

***</p>

Я сидела за барной стойкой, когда Максиму позвонили. Мы собирались поужинать, а, точнее, сходить куда-нибудь, ведь мужчина заверил, что теперь было вполне безопасно появляться на улицах. Не без мер предосторожностей, но все же. Если честно, я невероятно сильно отвыкла от внешнего мира, поэтому новость и пугала и привлекала меня.

В целом, я была готова, поэтому просто расчесывалась перед небольшим зеркалом. Через него же увидела, как нахмурился Громский, глядя в экран телефона, а после, кинув в мою сторону мимолетный взгляд, поднялся наверх, попутно отвечая. Сверху его действительно было плохо слышно, но я не стремилась подслушать, однако сердце в груди забилось ощутимо быстрее. Причесавшись, я почувствовала некое оцепенение, поэтому просто сидела на месте, бездумно пялясь в свое отражение.

В последний раз так пристально я на себя смотрела еще в клинике, когда пыталась покончить с собой. Тогда мой внешний вид выказывал мое состояние, буквально кричал о том, как мне плохо, а сейчас… Неоспоримо, некоторые следы невозможно будет стереть навсегда, поэтому этот взгляд жертвы еще никуда не девался. Я знала, что Максим тоже видел его, поэтому иногда тушевался, старался быть мягче, ведь я могла посмотреть на него так, как, бывало, смотрела на отца. К сожалению, я не могла этого контролировать. Пока что.

Бледность кожи исчезла, моих щек все чаще касался румянец смущения или разгоряченности, синяки из-под глаз ушли, а вены, что так отчетливо ранее изрезали кожу, более не просвечивали. Губы все еще сохли, а покусаны — Максимом. Синяки сошли, как с лица, так и с тела, только мои самые страшные и главные шрамы оставались под марлей, а та — под длинными рукавами толстовки. Иронично, что на них раны не заканчивались. Громский знал мое тело уже наизусть, как и я его, и он напрямую спрашивал меня о шрамах на спине, которые некогда оставил ремень Николая. Я расспрашивала об его собственных шрамах, и каждый из них — сборник истории того, как Максим чуть не погиб или как испытал боль.

Я поняла кое-что для себя: я любила и ненавидела эти рубцы на коже, которые Громский старался скрыть за чернилами татуировок. Ненавидела за то, что ему пришлось пройти через боль, а любила — потому что остался жив. Об этом я ему не говорила, считала слишком банальным и несуразным, но в голове держала постоянно. Может, когда-нибудь да скажу.

Топот сверху, и я обернулась. Максим выглядел напряженным, но умело это прятал. Он приблизился, целуя меня в макушку, попутно забирая ключи от машины со столешницы.

— Ты готова? Поехали.

— Что-то случилось? — я должна была выводить его на разговор, иначе это грозило тем, что он всегда будет от меня закрываться. — Максим?

Громский хотел снова сбежать, как делал это обычно. Просто молча уйти, оставив без внимания мое беспокойство, мое желание помочь, быть с ним, показать, что он, в конце концов, не один. И, пусть, это единственное, что я могла, но это было хоть чем-то.

— Крис звонила, — все же остановился он прямо перед входной дверью, но пока не оборачивался ко мне.

— Мы давно не виделись, — подметила я, слезая со стула. — У нее все хорошо?

— У нее — да, — сухо бросил Громский, прислонясь лбом к косяку. — Она звонила из-за Эл.

— Она ведь в клинике, так? — продолжала я аккуратно подводить к тому, что так беспокоило его.

— Она пыталась убить себя, — все же обернулся Громский, сжимая в руке смартфон, из-за чего тот, кажется, треснул.

На секунду я замерла, не до конца поняв суть услышанного. Но потом резко осознала, буквально до холодного пота, до колкого ощущения где-то в груди, до мелкой дрожи в руках. Снова смерть где-то рядом со мной, с нами. Просто протянуть руку, и можно ощутить холод от мантии костлявой. А Громский и подавно слышал шелест ее балахона чуть ли не ежедневно…

Я приблизилась, заключая его руку в свои ладони, чтобы он разжал телефон, и мужчина поддался, ослабил хватку. Аккуратно заглянула в глаза, стараясь не делать резких движений, не давить. С ним же нужно было аккуратно, как с диким зверем: чуть не так сделаешь, и все — спугнешь.

— Она в порядке?

— Вроде, — хрипло ответил Громский.

— Поедем к ней.

Поджав губы, Максим кивнул. Несмотря ни на что, он дорожил Грачевой. И мне было приятно, легко и радостно от осознания того, что каждое слово Эл по поводу Максима было ложью, неправдой, пылью. Возможно, когда-то там, давно, год или два назад, он и был кем-то тем, кем его описывала врач, тем, кто приставлял дуло пистолета к моей голове, но сейчас, судорожно заводя автомобиль, он был совершенно иным. Тем, кто готов был рисковать собой, дабы спасти близкого человека. Тем, кто умел любить. По-своему, но любить.

— Максим, — я перехватила его руку, в которой он держал ключ и никак не мог попасть в скважину зажигания. — Прошу тебя, успокойся. Я уверена, все будет хорошо. Я уже прошла через это, поэтому, мне кажется, хотела бы она умереть, то уже бы… В общем, это был жест отчаяния, не более.

— Я, блять, ни капли не рад тому, что ты через это прошла, — процедил он, все же, заводя автомобиль. — Но рад тому, что говоришь об этом вполне спокойно и осознанно. Ладно, навестим эту наркошу. Надеру ей зад.

Пристегнувшись, я откинулась на спинку сидения. Все же сердце внутри никак не успокаивалось, и я не хотела отпускать руку Максима. Мне было страшно.