Глава 30. «Этого я тебе никогда не прощу...» (1/2)

Скрестив руки на груди, Крис, практически не моргая, смотрела на один из мониторов. Она уже достаточно долго не меняла позы, просто застыла, как статуя. На экране транслировалась вполне знакомая комната, где некогда держали Геру, теперь же заключенным была — Эл. Девушка сидела на полу, прислонившись спиной к стене. Ярко-алые локоны рассыпались по плечам, в беспорядке упали на грудь. Казалось, что картинка зависла, но секунды в углу экрана бежали, а, значит, Грачева просто не шевелилась.

Однажды Кристина уже видела свою возлюбленную в таком состоянии. Это было достаточно давно, чтобы позволить себе забыть, но так болезненно и тяжело, отчего и до конца не забывалось. Когда Крис попала к Громскому, то была диковатой, озлобленной, буквально раненным зверем, который бросался на всех без разбору. Эл была первой, кого девушка начала подпускать к себе, первая, кому начала доверять. Сближаясь, девушки узнавали друг о друге не только хорошее, ведь с Эл можно было говорить обо всем, даже о том, что оседало ртутью в венах, давило на сердце, из-за чего жгло в глотке. Крис рассказывала о том, что с ней происходило в доме Гарнеевых, насколько ужасен был Владимир, о своих родителях, что при первой же возможности продали ее по лучшей цене, вычеркнув так из своей жизни.

Эл тоже говорила о многом. Так, Крис узнала, что, работая на Ладожского, чтобы справляться со стрессом, тревожностью и депрессией, Грачева начала принимать сильнодействующие успокоительные, а затем, попав в окружение служивых из Афганистана, — подсела на колеса. Конечно, Громский привел грачиху в чувства, помог слезть, дал возможность восстановиться и избавиться от влечения к потреблению, только вот Эл не смогла до конца побороть в себе это. Обозлившись на Максима за то, что отверг ее, она время от времени прибегала к своему спасительному успокоительному, из-за чего ее поведение менялось на глазах. Вспыльчивость, нервозность, паранойя, подозрительность, маниакальная помешанность, ощущение угрозы — все это сподвигло девушку к тому, чтобы в какой-то момент сделать для себя Громского главным злодеем, который, несомненно, мучил и насиловал Ярославу. Игнат, знавший о слабости Грачевой, предложил не только сладкие условия, но и так любимые ею пакетики с круглыми таблетками.

Они приносили облегчение лишь на время, и, казалось, эффект с каждым употреблением становился все короче и короче, из-за чего Эл пребывала в вечном раздражении и стрессе. Организм взбунтовался против неопознанных веществ практически моментально: девушка потерял нормальный сон, аппетит, ее кожа испортилась, покрываясь сыпью и пятнами, а волосы выпадали клочьями.

Когда-то давно, когда Крис начала только осваиваться в доме Громского, Эл предложила той нечто такое, что могло бы помочь на время забыть боль. Крис наотрез отказалась, ведь успела уже насмотреться на угашенных в сопли девушек, которых бесконечно пускали по кругу. С тех пор эту тему они не поднимали.

Наркоманка… Кто бы мог подумать, что талантливая, педантичная и всегда серьезная Элеонора Грачева оказалась жертвой такой падкой зависимости. Та, кто бесчисленное количество раз спасала жизнь Макса и его людей, сама же убивала себя медленно и мучительно.

Нет, она принимала не всегда. Был долгий период, когда Эл гордо могла сказать, что она завязала, с головой уйдя в работу. Так и было, пока не появилась Ярослава Белова, пока Эл не увидела, что Максим Громский все же может любить, но только не ее.

Крис взглянула на время на дисплее телефона, с неким раздражением обернулась на лестницу, ведущую наверх из подвала. Еще немного поколебавшись, девушка словно бы что-то решила для себя и двинулась к тяжелой металлической двери. Было немного странно так спокойно здесь передвигаться, если учесть тот факт, что не так давно в этих стенах их с Ярославой чуть не убили. Однако сейчас бояться было нечего. На самом деле, в этих коридорах всегда присутствовала смерть и жестокость, страх и насилие, просто этот осадок начинаешь замечать лишь тогда, когда он напрямую связан с тобой.

Лишь на секунду замерев, Крис, сделав глубокий вдох, вошла в комнату. Стараясь отогнать глухой звук четырех выстрелов, и пятый, самый гулкий и запоминающийся на всю жизнь, — звук падающего мертвого тела. На полу, прямо как и на экране монитора, все так же сидела Эл. И только она доказывала, что существовала здесь и сейчас, а не была всего лишь набором пикселей в памяти матрицы. Ее глаза были закрыты, а дыхание учащенным и рваным, словно Грачева бежала кросс. Крис знала, почему ей было так тяжело, поэтому еще больше осознавала, что помочь в данной ситуации абсолютно ничем не могла.

Ломка, отходняк — как угодно, но эффект один. Эл уже сталкивалась с этими мучениями и не раз, но каждый раз ощущался как-то по-новому, тяжелее предыдущего. Сейчас ее сердце просто готово было сломать грудную клетку, дабы вырваться наружу и убраться прочь отсюда. Пот скатывался прозрачными бусинами по бледному лицу, оставляя разводы на грязной коже. Под носом у Эл остался кровоподтек от удара Ромы, там же виднелась смазанная, засохшая кровь.

Крис присела на корточки рядом с девушкой. Аккуратно протянула руку к ее лицу, дабы убрать мешающий локон в сторону, но Эл дернулась, задрожала еще сильнее и замотала головой, шепча: «Н-нет, не надо…»

— Т-ш-ш, — тихо произнесла Крис, все же дотрагиваясь до холодной щеки. — Это я, бусинка. Все хорошо, да? Я не знаю, чем тебе помочь, но я рядом.

Эл приоткрыла глаза и слегка повернула голову в сторону Кристины. Та расплывалась перед ее затуманенным взором наркомана, но по голосу и характерному запаху горького шоколада, Грачева узнала ее.

— Уйди, — с трудом вытолкнула из себя Эл.

— Я никуда не уйду, — заверила та в ответ.

Грачева ответила не сразу. Ее губы дрогнули в слабом подобии не то улыбки, не то ухмылки, она снова закрыла глаза и отвернулась.

— Что смешного? — непонимающе улыбнулась Кристина, опускаясь прямо на задницу, поскольку сидеть на корточках было крайне неудобно.

— Ты, — слова вырывались хриплым свистом через сухие, разбитые губы, но Грачева продолжала выдавливать из себя слова. — Я чуть не убила вас всех, а ты… сидишь тут со мной. Ты просто ждешь Макса, чтобы просить у него за меня. Но это бесполезно. Громский уже вынес мне приговор.

— Это не так, — Крис чуть подалась вперед, на что Эл, словно чувствуя намерения той, отклоняется в противоположную сторону. — Да, он зол. Но ему больно. И я имею в виду не его рану от выстрела, которая, к слову, так и не заживает, а ему больно душевно из-за тебя. Из-за того, что ты натворила. Вы ведь не чужие люди друг другу.

— Успели стать чужими, — она явно намеревалась сказать что-то еще, но тут же закашлялась, выплевывая кровь прямо под ноги Крис. — Я тебе никогда не говорила, но я любила этого ублюдка.

Девушка инстинктивно потянулась к Грачевой, совершенно не брезгуя, оттирая кровь с ее подбородка своей ладонью, но сразу же застыла, услышав последние слова. Эл смотрела на Крис исподлобья, обзору мешали упавшие волосы, но даже так она уловила эту секундную, буквально молниеносную боль в серых глазах. Но Кристина быстро взяла себя в руки, продолжая убирать излишки с лица Эл.

— Это ведь в прошлом, — несмело предположила она.

— Я… — Грачева перехватила руку Крис своей потной и липкой ладонью, убирая прочь от себя. — Я зацепилась за тебя, думая, что смогу помочь, но на самом деле я хотела излечить лишь себя. Отвлечься от него. Забыть. Я, блять, заигралась, но я правда полюбила тебя. Но… запуталась.

Крис уже сама одернула свою кисть из чужой хватки, ощущая себя так, словно только что получила сильнейшую пощечину. Не найдя никаких слов, она молча поднялась на ноги и направилась к выходу, но замерла уже буквально на пороге, чтобы бросить:

— Ты действительно спасла меня.

Эл проследила за тем, как металлическая дверь тяжело закрылась.

***</p>

Снежок неуклюже копошился у моих ног, но я перестала наблюдать за ним уже давно. Сидя на полу, мой взгляд постоянно возвращался к окну, за которым в каких-то пятиста метрах от поместья теперь была похоронена моя мать. Прошлые дни, как только я снова оказалась в доме Громского, проводила на ее могиле, отказываясь покидать одинокий холмик. Максиму пришлось насильно относить меня обратно, а после долгих уговоров я, все же, согласилась не торчать там постоянно. Ведь, если подумать, от этого не было никакого толка. Я только утопала в своем горе, окропляя землю бесполезными слезами. Былого уже не вернуть.

И, несмотря на то, что очередной обидчик был мертв, мне не дышалось легче. Макс лишь вскользь упомянул о том, что Игнат погиб, и весьма не случайно, отчего не составляло труда догадаться, что Громский убил его. Я не испытывала никаких эмоций на этот счет, только больше осознавала, что знала исход — Громский все равно прикончит Ладожского. Наверное, это понимание пришло ко мне еще тогда, когда я увидела раненого мужчину в кресле, а осознание, как всегда, с опозданием. Тем не менее, я никак не могла на это повлиять.

В грудине, как будто, росла черная дыра, заполняемая густой пустотой. У меня не было ни аппетита, ни сна, а в голове тысячи, миллиарды различных мыслей, которые не помещались в пределах черепной коробки, но выплескивать их мне было некуда, пока я не начала все больше и больше играть на фортепьяно. Руки все еще плохо слушались меня, но пальцы вполне сносно скользили по клавишам. Однако, как бы я не перестраивалась, как бы не меняла ритма и последовательность, почему-то из-под моих рук лилась одиноко-грустная мелодия. И мне казалось, что это идет напрямую из меня, а не из инструмента, что это внутри меня дрожат струны и переворачиваются механизмы. Внутри меня глубокий траур, переполненный безразличием ко всему.

Максим видел бинты на моих руках, но пока что мы с ним не разговаривали об этом. Он вообще пока что редко появлялся рядом со мной, словно опасаясь видеть меня такой… надломленной. Только тихой ночью рядом со мной прогибался матрас, а затем я оказывалась в крепких объятиях мужчины. Я не знала, как сказать ему о том, что собиралась покончить жизнь самоубийством только потому, что боялась больше никогда его не увидеть. Не знала, как сказать ему слова любви, ведь, как оказалось, для этого требовалась невероятная смелость, которой у меня совершенно точно не было.

Судьба Эл мне была неизвестна, а я не пыталась интересоваться. Почему-то внутри меня была стойкая уверенность того, что у Громского найдутся силы простить девушку. Я же смогла. Кристина пропадала где-то, и я подозревала, что она проводила время с Грачевой, а вот где снова был Рома, мне, увы, неизвестно.

Начала ловить себя на мысли, что, в общем-то, не так уж мне и плохо. Свою мать я толком и не знала, мозг подбрасывал только какие-то нечеткие воспоминания из детства, а большего у меня и не было. Образом матери для меня всегда была Нэлли, и этого вполне было достаточно, а весь траур был на мне лишь для приличия, ради Марии — ведь хоть кто-то должен скорбеть по ней.

Близнецы тоже гостили в поместье. Я была немало удивлена тому, что они как-то прониклись к Громкому, а он — к ним, хотя Арман все еще и был настроен враждебно, что и не удивительно. Дать ему волю, так он готов воевать со всем миром. На самом деле, после смерти Игната, разгрома клиники и того, что они помогли поймать людей Ладожского в казино, им более некуда было возвращаться. Николай, уверена, так же легко отрекся от сыновей, узнав об их предательстве. Самое главное, чтобы у Белова не хватило злости и уверенности, дабы вернуть мальчиков и подвергнуть наказанию.

В штурме клиники мальчики не участвовали, им было поручено лишить связи людей Игната, дабы те не вызвали подмогу. Максим еще не настолько доверял моим братьям, чтобы пускать их в самое пекло, так еще и рядом с собой. Но, насколько мне было известно, близнецы справились со своей задачей, и даже смогли заблокировать колонну машин, что ехала тогда к клинике.

На самом деле, близнецам не долго оставалось пребывать у Громского в гостях. Те нуждались в укрытии и в защите, и все это Максим готов был предложить, естественно, не за просто так. Подробности сделки мне не были известны, ни мальчишки, ни сам мужчина не посвящали меня, ну а я, собственно, не настаивала.

Так, думая о близнецах, я со Снежком нашла их в библиотеке, ходить самостоятельно я могла, но не без труда. Аслан сидел за столом и что-то сосредоточенно изучал в ноутбуке, Арман же крутился на стуле и играл своим ножом-бабочкой. Первым заметил меня младший близнец, тут же убрав холодное оружие, а затем весьма беспардонно толкнул локтем старшего. Аслан бы, уверена, возмутился, но при мне этого делать не стал. Они оба поднялись со своих мест, словно я учительница, вошедшая в класс. Грустно улыбнувшись, поняла, что эта напряженность и неловкость между нами уже никогда не исчезнет. Мы росли с ними в разных мирах, и нас, наверное, даже воспитывал разный человек, носящий одно и тоже имя — Николай Белов. Недолюбленная я, и любимчики-близнецы.

— Не знал, что у тебя есть питомец, — подметил Аслан.

— Снежок, — сказала я, опуская кролика на пол. — Я не поблагодарила вас.

— За что?

— За то, что доверились Максиму и мне. Спасибо.

Близнецы характерно переглянулись, и я невольно сжалась. Не готова я была к каким-либо вопросам именно от них.

— Так ты с ним… В смысле, ты… — Аслан искренне пытался корректно и мягко сформулировать вопрос, но вот Арман решил все упростить:

— Спишь с ним?

Я знала, что последует именно это, но все равно бесстыдно была не готова. Конечно, ответ был утвердительным, но в моей голове понятие «спать» трактовалась иначе. У нас был секс, неудачный, но все же. Было много другого.

— Да, — выдохнула я, поднимая взгляд на братьев. — Не поймите меня неправильно, но с вами свою личную жить обсуждать я не намерена. Это все.

Снова перекинулись взглядами. Я всегда думала, что они в этот момент обмениваются мыслями, ведь между близнецами действительно была какая-то необъяснимая, мистическая связь. Связь, которой я завидовала, которую желала для себя с кем-нибудь, ведь росла в жалком одиночестве, окруженная людьми, которым не была нужна.

— Мы уезжаем сегодня, — продолжил Аслан, прислонившись к столу. — Макс, кажется, знает, что делать дальше.

— Он всегда знает, — согласилась я. — Я рада была снова увидеться с вами. Надеюсь, в дальнейшем мы будем общаться.

— Не сомневайся, — Арман первый приблизился ко мне и заключил в крепкие объятия. Затем его примеру последовал и Аслан.

В такой сентиментальный, семейный момент я не выдержала, пустив пару слезинок. Не помню, чтобы хоть когда-нибудь была с ними так близка, вплоть до братских объятий. Мне казалось, это неуместным, каким-то нелепым, к тому же, они — мальчишки, не смыслящие в нежности. Как же я была не права.

— Нам очень жаль твою маму, — прошептал мне куда-то в макушку Аслан, добивая окончательно.

Точно не знаю, к кому, но я уткнулась в грудь носом, громко шмыгая, цепляясь пальцами за рубашку. Я вообще много плакала в последнее время, из-за чего глаза постоянно красные и припухшие были. Близнецы неловко утешали меня, бормотали что-то ободряющее, но окончательно в себя меня привел голос Максима, раздавшийся откуда-то позади:

— Я, конечно, понимаю, дело семейное, но не у меня же под носом…

— Максим… — выдохнула я, отлипая от брата. Все это время у меня под ногами сидел кролик, которого я снова взяла на руки, чтобы на него, не да бог, не наступили.

— Мерзкий же ты тип, — фыркнул Аслан, отходя от меня на шаг назад.

— А вашей сестре нравится, — оскалился Громский, подходя ближе.

— Прекратите, как маленькие, — слабо улыбнулась я. — Аслан, Арман, где мне потом вас искать?

Максим встал позади меня, приобняв за талию, прижимая к своей груди. Я слегка опешила от такого собственнического жеста, как, в прочем, и близнецы, но промолчала.

— Вернемся в Англию, займемся бизнесом отца. Максим гарантирует, что проблем не будет, — пристально смотря на Громского, ответил Аслан.

— Не будет, — подмигнул тот.

— Ты правда поможешь им? — задрав голову вверх, чтобы увидеть лицо мужчины, уточнила я.

— Правда, детка.

— Аргх, пойдем, меня стошнит сейчас, — огрызнулся Арман и, засунув руки в карманы, направился прочь из библиотеки.

Я проводила его сочувствующим взглядом, но не без доли улыбки. Былые слезы уже высохли, и меня не покидало чувство, что мы ведем себя, как семья, которая только-только соединилась, и еще училась существовать бок о бок.

— Думаю, мне не стоит напоминать, если ты обидишь ее… — Аслан не закончил, поскольку ему не дал Макс:

— Если только она сама попросит быть с ней пожестче.

— Макс! — не выдержала я, вызывая у мужчины смех, а у брата — нервный тик.

Аслан тоже быстро ретировался, и, воспользовавшись тем, что избавился от моих братьев, Громский накинулся на меня. Взяв Снежка за шкирку, забрал того и пустил на пол, а затем подхватил меня под бедра, усаживая на стол. Я не успела возмутиться, все еще ощущая жар от неловкости из-за слов Громского, но его наглый и жаркий поцелуй быстро все стер за собой. Язык Максима моментально оказался у меня во рту, вынуждая выгибаться в спине и шире разводить ноги.

Не буду увиливать, я скучала по его прикосновениям и по ощущениям, что я кому-то нужна. Мне действительно не хватало жара родного тела, терпкого запаха похоти, исходящего от нас, когда мы вот так сплетались в единое целое, влажности, искр, адреналина. Нехватки воздуха.

— Не знал, как подступиться к тебе, — прошептал Максим, отрываясь от меня.

— Я уже начала думать, что ты избегаешь меня.

— Хотел дать тебе время.

— Его у меня было достаточно в клинике, — вздохнула я, слегка отводя голову в сторону.

Сердце сжималось внутри от воспоминаний холодных больничных стен, скрипучей койки, мигающего света под потолком и гулких коридоров. А из головы так и не уходил образ увядшей женщины, одиноко сидевшей в инвалидной коляске, утопающая в лучах закатного солнца, льющихся из окна.

Макс мягко перехватил пальцами мой подбородок, чтобы вернуть взор к нему, который, как ему показалась, я прятала от него. Мне было стыдно перед ним, я действительно ощущала вину за то, что чуть не убила себя. Я была уверена, что он давно обо всем догадался и, возможно, поэтому долгое время не мог видеть меня. После похорон Марии, Громский исчез буквально, оправдывая это тем, что нужно было многое привести в порядок после смерти Игната. Только ночью он оказывался рядом, когда нужен мне был и при свете дня.

— И ты решила, что смерть — это выход? — сходу, как ножом, разрезал воздух Максим, смотря мне точно в глаза.

Я шумно втянула носом воздух, неосознанно готовясь к удару. Я хотела спрятать руки за спину, но одну из них Громский перехватил, весьма аккуратно, ведь раны были относительно свежие. Бинты не менялись с самой клиники, и я наивно прятала раны под длинными рукавами, надеясь, что никто ничего не заметит. Марля посерела, местами даже была черной, где-то проступили темно-красные пятна. Я не хотела смотреть на свои порезы, а вот Макс, видимо, хотел обнажить их, начиная разматывать ткань.

Поперек ладони тянулась идеально ровная линия, рассекая кожу. Та еще не успела затянуться, лишь покрылась темно-коричневой коркой. Кажется, это от того, что я сжимала осколок в кулаке. Как странно, тогда боль не ощущалась, сейчас же рана вполне откровенно усложняла движения и стягивала кожу. Когда бинт начал открывать запястье, я тут же отвела взгляд. Пару раз дернулась и зашипела, поскольку марля прилипла к порезам, но Максиму удалось вполне аккуратно удалить ее.

— Посмотри, — приказным тоном произнес мужчина. Я продолжала смотреть в другую сторону, на что он снова повернул мою голову, заставляя узреть то, что я наделала. — Смотри. Швы, блять, ты видишь эти швы? Это с тобой теперь на всю жизнь, мне ли не знать. Ладно, хуй с этим. Сейчас достаточно технологий, чтобы убрать шрамы. Но ты просто решила послать меня нахуй и сдохнуть там, так, Ярослава?

— Не смей меня обвинять в таком, — зашипела, вырывая свою руку из его хватки и прижимая ее к груди. — Тебя там не было. Да, на тот момент я видела только такой выход, но я сожалею об этом. Мне было страшно, я была в отчаянии, и я злилась, — мне не пришлось отодвигать мужчину, он сам сделал шаг в сторону, позволяя мне слезть со стола. — Я думала, что это конец. И лучше умереть с тем, что я чувствовала на тот момент, с теми воспоминаниями, нежели позволить все это стереть, и стать такой же… таким же овощем, как моя мать.

— И что ты чувствовала? — вопрос прилетел мне в спину, и я застыла.

Чувства переполняли меня, это был безумный коктейль, который я не в силах была удержать внутри. И, наверное, когда я делала надрезы на руках, то что-то выпускала наружу, облегчая собственную ношу жизни. Я делалась легкой и невесомой, чтобы быстрее выйти из своего тела и вознестись на небеса. Или под землю, не знаю, чего я заслуживала на самом деле.