Глава 27. Увядающий мак (2/2)

— Внимательнее, вон там, — Громский снова скорректировал ее обзор, и она увидела.

— Это яхта? — ахнула она, рассматривая небольшое судно, стоящее чуть поодаль от остальных. На карме виднелись какие-то буквы, но с такого расстояния она не могла разобрать надпись. — Что там написано?

— Я назвал эту кроху в честь тебя: «Яра», — Максим поцеловал ее за ухом. — Сегодня вечером выйдем на ней в море. Только ты и я.

Только он и она.

Она буквально задохнулась от счастья, обернулась и повисла у него на шее. Макс тихо и хрипло засмеялся, напрягся и отшатнулся, а Яра резко отпрянула, пока не заметила на своем белоснежном платье грязный след от крови. Чужой крови.

— Максим?.. — растерянно позвала девушка, пока не увидела, как вскрывается злосчастная рана на его боку, кровавым водопадом стекая вниз по ногам. — Нет-нет-нет…

А затем и ее собственные руки обожгло резкой болью. Вытянув их перед собой, она увидела, как некто невидимый вычерчивает неровные порезы вдоль запястий, из которых тут же начинала сочиться обильная кровь.

Тут же налетел шторм, и некогда спокойная вода забурлила, а агрессивные волны остервенело начали бросаться на острые скалы. Небо затянуло чернота, ветер задул в десять раз сильнее, яхты и лодки у причала бросало в разные стороны, некоторые их них уносило в море, где огромный вал отправлял их на дно. Ярослава увидела, как только что полюбившаяся ее сердцем яхта «Яра» налетела на берег из-за крупной волны, ее завалило на бок, затем снова затянуло в море, а там уже, кидаемая из стороны в сторону, «Яра» пошла на дно.

Всего секунда, — и небо разрезала ломаная линия молнии, грохот незамедлительно раскатился по всему небу, сотрясая землю, побуждая ходить ходуном даже стены виллы…

Я резко распахнула глаза. В носу все еще стоял терпкий запах моря, а в ушах гремел раскат, кожа покрывалась мурашками, и те кололись, словно кожу окропляли капли дождя. Ощущения возвращались постепенно, одно за другим, как будто ленивый прибой Марсельского залива… Сначала я поняла, что дышу, затем, что мое тело — это мое тело, а после — взрыв импульсов, вспышек боли по всему телу, но страшнее всего пришлось рукам. Я застонала, попыталась пошевелиться, встать, но что-то не позволяло, казалось, меня буквально приковали к кровати.

Однако больнее всего было осознавать, что я не умерла. Я могла бы навсегда остаться в том сне, в той прекрасной мечте, в идеальном мире… Но как всегда, где бы я ни была, набегала чертова гроза и все разрушала. Абсолютно все.

Стало тошно. Горько. Но слез больше не было, захотелось кричать, что я и сделала. От такого истошного крика меня выгнуло дугой в спине, отчего я поняла, что скована ремнями, как какая-то душевнобольная, которой, возможно, сейчас и являлась. Мой возглас разнесся по все палате, ударился о потолок, отразился о стены и понесся в коридор, будоража каждого, кто мог его услышать. Глотку обожгло, голос сразу же охрип, а воздух в легких моментально закончился.

Приступ истерики продолжался недолго. Эл быстро примчалась, а я, наконец, выяснила, что могу материться, потому что в не себя от горя, злости и ненависти, я материла Грачеву так, что мог позавидовать Громский, а она просто ввела в капельницу, к которой я, оказывается, была присоединена, какое-то успокоительное, от которого меня практически моментально отключило.

В дальнейшем я просыпалась много раз, но не надолго. То ли сама была слаба от потери крови, то ли Грачева продолжала меня чем-то накачивать. Каждое пробуждение сопровождалось головной болью, медленным осознанием произошедшего, меня начинали душить эмоции, особенно ярко выступал гнев, я снова пыталась кричать и дергалась, пока не отключалась в бессилии. Не знаю, сколько это все продолжалось. Все слилось в одну единую кутерьму, похожую на мой личный ад, из которого я никак не могла выбраться. У меня даже элементарного ориентира в виде часов не было, а про солнечный свет и цвет неба я уже и подавно позабыла, сходя с ума в четырех стенах палаты. Возможно, безумие действительно заразно? И в этом месте само сумасшествие витало в воздухе, передаваясь от одного пациента к другому, или это всегда было внутри меня, а вырывалось наружу только сейчас? Может, я никогда не была нормальной, и Николай всегда это знал, поэтому так ненавидел? Может, это видели все, кроме меня?..

В любом случае, нежелание жить поселилось в голове достаточно давно и просто поджидало удобного случая, чтобы выбраться наружу. Дать волю израненной душе, избавиться, наконец, от бренного тела, но в то же время так много потерять… Как бы я ни была несчастна, но я столько успела приобрести… Мелочи, но все же. А люди… А Максим… Получается, я добровольно отказалась от нашей любви, не дав и малейшего шанса на «нас»? Кажется, он сам готов был дать этот самый шанс, а я все так просто прервала, отрезав осколком зеркала. Нет, нет, нет, это не я… Ведь меня вынудили…

Мысли путались, метались бешенным роем в голове, буквально бились о стенки черепа, заставляя меня то и дело нервничать. Я точно становилась помешанной, поэтому лучше всего было постоянно спать. Во сне я не мучилась. Во сне я снова видела Марсель… Хотя, даже как-то странно, что мозг генерировал именно этот город, если изначально речь шла про Париж. Хотя, мне было плевать где, ведь, главное, — с кем.

Через какое-то количество времени, когда я уже смирилась со своим неподвижным состоянием, а голоса в голове стали немного утихать, Эл, все же, заговорила со мной:

— Ты ведь понимаешь, что вынуждаешь меня тебя связывать? Я теперь просто глаз с тебя не спущу.

Я не спешила отвечать, гипнотизируя грязное пятно на стене.

— Блять, Ярослава, да ты просто… просто напугала меня до чертиков. Ты… ты хоть понимаешь, что действительно чуть не убила себя?! Я еле успела! И пока зашивала твои запястья… ты вся бледная была, уже не дышала практически! Тебя откачивали! Боже, я не понимаю… Я, блять, не понимаю… Неужели Громский настолько отравил твой разум?

Услышав фамилию Максима, я невольно дернулась и медленно повернула голову к девушке. Врач была вся всклокоченная, волосы явно нерасчесанные, убранные в пучок на макушке. Я только сейчас заметила отросшие черные корни, лицо осунулось, посерело, скулы стали выступать сильнее обычного, а тонкие губы — искусаны до крови. Кажется, она настолько похудела, что очки в круглой оправе начали соскальзывать с лица, и ей пока приходилось носить их в кармане.

Судя по всему, не одной мне было тяжело.

— Не понимаешь? — зашептала я, ведь сил на что-то большее не было. Да и голос у меня безбожно сорван. — Правда не понимаешь?.. Ты убиваешь меня… Я… я люблю его, а ты заставляешь меня его ненавидеть.

— Ты что? Ты ЧТО?! — ахнула Грачева. — Да ты точно больная! Как… как вообще тебя угораздило?! Когда?! Блять, я… Я убью Максима, точно, клянусь… Его нельзя любить, Слава!

— Почему?..

— Потому что он сам не умеет! Ты думаешь, я не была на твоем месте? — она вдруг притихла, опускаясь на колени перед моей койкой, а голову роняя рядом с моей рукой на одеяло. — Думаешь, не была такой идиоткой?..

— Ты… ты была влюблена в него?

— Да, когда мы только встретились, еще до Крис. Из-за Игната нам пришлось работать вместе в горячих точках, как наемники. Вся эта хрень в Афганистане, Ираке… В общем, я была полевым врачом, штопала не только Макса, но поскольку была в его команде, а он любитель погеройствовать, то… Часто приходилось носиться именно с ним, — поскольку она все еще уткнулась лицом в одеяло, то ее голос звучал весьма приглушенно, и мне приходилось напрягаться и вслушиваться. — Мы часто оставались наедине, я видела его обнаженным, а он защищал меня от других солдат. Конечно, мы спали. Конечно, не единожды. И, конечно, я влюбилась. Только ему это не нужно было, хотя относился он ко мне так, словно я пуп земли. И от Игната забрал, а я тогда губу раскатала, думала, мы… Но никаких «мы» и не планировалось. Выделил мне рабочее места, а сам ушел в свой любимый гарем. Вот и все.

— Ты говорила ему об этом?

Эл резко встала и заходила по палате туда-сюда.

— Да, говорила. Скандал ему целый устроила. А он лишь ухмыльнулся этой своей поганой ухмылкой, сказал, что ничего никому не должен и вообще подавно ему моя любовь не сдалась, что это сугубо мои проблемы. Переспать — всегда пожалуйста, а сопли оставь при себе. Вот так. Поэтому не воспринимай его особое отношение к тебе за любовь. Он не способен любить. Ему не свойственна моногамность, запомни.

Я на секунду зажмурилась, негнущимися, одеревенелыми из-за тугих бинтов пальцами, сжала кулак.

— Он изменился…

— Да, щас! Сто раз! Что ж ты такая глупая, я не понимаю. Люди не меняются. Ни твой отец, ни Игнат, ни, тем более, Макс. Давай, я тебе кое-что покажу, может, тогда до тебя дойдет!

Проигнорировав все мои встречные вопросы, Эл отстегнула ремни, помогла мне встать и пересадила на каталку. Тело по настоящему затекло за весь тот период нахождения в неподвижном состоянии, и поэтому позвоночник отозвался болезненной судорогой, а ноги с трудом слушались. Волосы не падали на лицо, и я поняла, что Грачева сделала мне косичку, видимо, когда я была без сознания. На руки совсем страшно смотреть, но те целиком скрывались в бинтах, таких тугих, что я не могла сгибать их в локте. Словно была скована в гипсе.

Я не спрашивала больше ничего, потому что Эл была настроена воинственно-серьезно, меня она полностью игнорировала. Впервые наш маршрут поменялся, и это я поняла, когда мы проехали мимо процедурной, а затем остановились около лифта. Грачева достала из кармана какую-то карточку, как я поняла, для сотрудников, приложила к панели, и створки разъехались. Поздно заметила, что никаких кнопок не было. Получается, все это время Эл работала в психотерапевтической клинике? И на Громского? Или же я много не знала и не понимала…

Мои забинтованные руки покоились на коленях, но даже так, сквозь плотную марлю, я ощущала, как заживающие порезы стягивают кожу, а та сохнет от крови. Что же я чуть не наделала… Спустя определенное количество времени, я начала осознавать всю абсурдность чуть не совершенного мною поступка, и меня пугало, насколько в тот момент я была решительна и зла на весь мир. Да, мысли о суициде практически всегда были со мной, но мне удавалось держать их под контролем, до сего момента… Значит, я действительно была больна?

Пока я размышляла над этим, казалось, самым сложным вопросом в моей жизни, мы уже выехали из лифта и теперь двигались по коридору. Холодное больничное освещение держало в напряжении, и я все ждала, что одна из лампочек обязательно мигнет, но этого не происходило. Не сложно было догадаться, что Эл привезла меня в какое-то закрытое отделение, судя по тому, что на здешних дверях, даже окошек не было, как на моей, а только безликие номера палат.

Вдруг мы остановились перед дверью «19». Я невольно сглотнула, хотя во рту было невыносимо сухо, что даже губы потрескались до неприятных, тянущих ранок. Грачева пару минут возилась с замками, которых, судя по щелкающим звукам, было не менее трех. Наконец, справившись, она вкатила меня в хорошо освещенное помещение, где, что меня немало удивило, были окна, пусть и в решетку, но окна. Поэтому здесь было куда больше света и даже дышалось как-то легко, оборудование и мебель тоже выглядели куда свежее и опрятнее, а палата в принципе казалось чище. Я вдруг задумалась о том, что жила в давно не обслуживаемой палате…

У самого дальнего окна, где стоял письменный стол, абсолютно грустно-пустой и слегка пыльный, в таком же кресле-каталке сидела женщина. Пока Грачева не развернула ее ко мне лицом, я затруднялась понять, насколько она стара, пока не поняла, что ей, возможно, не больше тридцати. Она была невероятно худой, настолько, что кожа на лице уже просто обтягивала череп, волосы вовсе пожухшие и сухие, хуже соломы, а руки — просто две палки с узловатыми, морщинистыми пальцами. Женщина совершенно не реагировала на нас, а ее глаза совсем походили на две пустые стекляшки, из-за чего было не трудно догадаться, что передо мной просто живой овощ. И, наверное, таких, как она, здесь было не мало.

— Кто это? — тихо просипела я.

Эл молча подошла к ее кровати и сняла карточку, где та крепилась к изножью, и так же безмолвно кинула мне на колени. Руками сейчас мне было довольно проблематично орудовать, поэтому я просто пробежалась глазами по первому листу, где давалась общая информация о пациенте. И от увиденного имени меня бросило в мелкую дрожь.

— Мария Белова? — боязно произнесла я вслух. — Ты хочешь сказать?..

— До определенного момента, я не знала, что твоя мать здесь. Я вообще ничего о ней не знала. Игнат недавно мне сказал.

Я часто-часто заморгала. То есть, все это время… столько лет… она…

— Погоди… Она все это время была здесь? Отец знает?

— Никто не знает, Слава, и не узнает, — пожала плечами Эл. — Игнат же подарил ее в качестве наложницы твоему отцу, верно? Он же ее и забрал. Не смог смириться с тем, что она ему слишком сильно понравилась, а Николай успел на ней жениться, так еще и тебя заделать. Только вот, насколько я поняла, Мария с ума сходила без своего ребенка. Игнат довел ее до такого состояния. Понимаешь? Они все такие. Без исключения. Сначала твой отец, потом Ладожский. Бедная женщина не выдержала. Ты хочешь стать такой же? Живым овощем?

— Мама… — неосознанно обронила я. Мне очень хотелось приблизиться к ней, обнять, вдохнуть столь знакомый и родной запах, но в то же время я и боялась этого, потому что то, что я видела перед собой — уже давно не являлось моей матерью. Слезы вновь начали душить изнутри, все сжималось, желудок скручивался в трубочку, на горло давил комок. — Это ты… ты хочешь довести меня до такого состояния… Я… я ненавижу тебя… Ненавижу всех их… Господи, мама… За что…

Я даже не могла лицо спрятать в ладонях, потому что те не слушались меня. Мне оставалось просто свесить голову, уронить ее на грудь, и рыдать. Эл вдруг приблизилась ко мне, упала рядом на колени. Она подняла мое лицо за подбородок, начала бережно вытирать слезы со щек и приговаривала:

— Теперь ты понимаешь меня, Слава? Мне правда очень жаль, я подумала, что ты должна знать. А моя мама… Вдруг, она еще жива? Я не перестаю верить в это. Мне правда очень жаль, Слава!

Я не хотела смотреть на Грачеву, поэтому мой взгляд невольно зацепился за вазу, стоявшую на подоконнике. В ней, потихоньку роняя свои листья на пол, стоял увядающий мак. Любимые цветы моей матери. И тут меня в очередной раз молнией поразило настолько сильно, что у меня хватило сил оттолкнуться и отъехать от Эл назад.

— Ты! Игнат ведь знает, что я здесь?! Эл, ты все же продала меня…

— У меня не было выбора, — я впервые увидела, как плачет Грачева.