Глава 15. Семь минут. Часть 1 (1/2)

Пепельница была уже заполнена бычками до отказа, что пепел посыпался на столешницу. Еще одна тлеющая сигарета мигала призрачным огоньком, пока окончательно не погасла. Кресло под Максом скрипнуло, и мужчина поморщился, в который раз думая про себя, что его давно уже пора заменить. Ведь здесь сидел еще его отец. Потянувшись за полупустым графином с терпким коньяком, Громский вылил остатки к себе в стакан. Экран компьютера скучно горел приглушенным светом, где полно было открыто всяких папок с документацией, фотографиями, графиками и прочим дерьмом, которое давно уже нужно было разобрать. И, когда у Максима появилась такая возможность, он резко осознал, что ненавидит все это — офисную работу, сидеть на одном месте несколько часов подряд, пялясь в монитор. Он же привык к полевым действиям, браться за грязную и тяжелую рутину, смывая потом с рук кровь, приводя в порядок оружие и избавляясь от испорченной одежды.

Одним глотком осушив стакан с алкоголем, мужчина поднялся на ноги, ощущая, как те затекли от продолжительного сидения. Расстегнув рубашку на груди на несколько пуговиц, Макс вышел из кабинета. Время уже давно перевалило за полночь, поэтому дело стремительно шло к раннему летнему рассвету. Зарево уже начало понемногу светлеть, и Громского это раздражало. Он прекрасно знал, что подобное просветление могло в будущем помешать той или иной операции, поэтому в дальнейшем придется все продумывать куда тщательнее. Закрыв дверь кабинета, он двинулся вдоль коридора, засунув руки в карманы. Мужчина уже прекрасно знал, что его собственная спальня пустовала, а упрямая девчонка вновь ночевала одна, в комнате для новеньких наложниц. Эта некая традиция осталась еще от отца Громского, когда Влад любил некоторое время держать свежую девочку поодаль от остальных, одарить заботой и вниманием, и с этим чувством важности и значимости впустить в гарем. Странная тактика, однако, весьма действенная.

Макс тихо приоткрыл дверь в комнату Ярославы. Изначально он даже и не планировал входить, но тело само как-то просочилось внутрь: сначала голова появилась в дверном проеме, затем и корпус, а после ноги и вовсе направили его к кровати девушки. За легкими занавесками ночное звездное небо уже начинало бледнеть в предрассветном тумане, превращаясь в невзрачное полотно. Кругом стояла такая характерная утренняя тишина, неизменная себе в любое время года: будь это холодной зимой, когда еще темно даже в семь утра, или же знойным летом. Максим мало уделил внимания видам за окном, его взгляд был прикован к постели, в которой спала Ярослава.

Невероятно крохотная на огромном матрасе. Казалось, девушка не занимала и одну сотую места. Свернувшись в калачик, Яра явно уснула совсем недавно, да еще и в одежде. Сарафан задрался, показывая округлые ягодицы и белое белье, лямки на плечах сползли. Волосы девушки, успевшие отрасти еще сильнее, раскидались по подушкам, хотя сама Яра спала без них. Макс так и застыл рядом с кроватью, взглядом скользя по мирно спящему тельцу. Шина с пострадавшей руки уже была снята, но многие синяки и ссадины еще со времен дома Гарнеевых проглядывались на нежной коже, некоторые были более свежие, наверное, память о катакомбах под клубом Игната.

Одеяло скомкалось где-то в ногах Яры, и Громский не стал его поправлять, прекрасно понимая, что девушка все равно вновь его сомнет в порыве беспокойного сна. Он лишь подошел к окну и плотнее задернул занавески, зная, что ее комната выходила на солнечную сторону, и утром солнце обязательно проберется сюда своими навязчивыми лучами. Ярослава поморщилась во сне, протяжно вздохнула и перевернулась на спину. Не в силах более лицезреть ее в таком беззащитном, но весьма сексуальном виде, Макс приблизился. Задержав дыхание, буквально невесомо коснулся ладонью бедра, дабы, не дай бог, не разбудить девушку. Рука медленно поднялась выше до самой кромки белья, так там и задержавшись. Веки Ярославы задрожали, и она, как будто бы инстинктивно, повернула голову в сторону мужчины, но так и не проснулась. Максим даже ощутил некое разочарование, ведь если бы она в этот момент открыла глаза, он бы смог сделать с ней все то, что так давно посещало его голову, особенно такими бессонными ночами, как эта. Громский аккуратно поправил подол сарафана, прикрывая бедра девушки.

Телефон в его кармане завибрировал, и Громский так же бесшумно покинул спальню, прикрыв за собой дверь. Уже в коридоре он проверил смартфон, прочитывая сообщение на экране блокировки. Не удосужившись ответить отправителю, Макс так же спрятал мобильник в карман и стремительно направился на первый этаж. Весь особняк спал, он не сомневался в этом. Мачеха имела крепкий сон благодаря выпитому алкоголю, Инесса, насколько он помнил, ложилась с рассветом, чтобы потом вылезти только к обеду. Алиса же соблюдала режим, независимо от того, где находилась: в Париже ли, дома или же в гостях у родителей своего жениха. Насчет мелкого своего брата он даже и не переживал, уверенный в том, что малой дрых без задних ног, посасывая большой палец. Единственная, кто действительно мог бодрствовать в такое время, это Эл. Но Громский был бы даже рад, если бы встретил грачиху сейчас где-нибудь в столовой, застукав тем самым за поеданием чего-нибудь вкусного. Прекрасный повод, чтобы потом сыпать шутками.

Однако по пути он так никого и не встретил. И это, наверное, было даже хорошо, потому что любой, кто увидел бы Громского в данный момент, точно бы не смог более заснуть. Макс знал, что был весьма красив, ведь об этом говорила его популярность среди женского пола, даже если собственное отражение в зеркале вызывало лишь ненависть и отвращение. А еще Макс знал, как смотрится со стороны, когда ему необходимо было вновь менять маски, когда ему приходилось становится тем самым Громским, главой клана. А знал он потому что, как-то раз, проводя допрос с пристрастием, это кто-то заснял на телефон из парней его спецгруппы. Видеоматериал, конечно же, был полностью стерт, а тому, кто додумался записать подобное, было доходчиво объяснено, что так делать нельзя. Макс перед тем, как удалить доказательства собственной бесчеловечности, внимательно ознакомился с ними. Впервые у него возникло чувство, будто бы он смотрел на кого-то чужого, на того, кто просто натянул его собственную кожу, вытворяя подобное. Ненависть к самому себе с тех пор росла у него в геометрической прогрессии.

Пройдя мимо пустующей столовой и миновав общий зал, Максим вышел на улицу. В воздухе уже чувствовались отголоски грядущей летней духоты. Поэтому это время года мужчина предпочитал проводить где-нибудь на островах за пределами страны, но, судя по всему, в этот раз придется довольствовать кондиционером и охлажденным пивом. Бросив слегка тоскующий взгляд на своего мустанга, Громский прошел мимо, уходя за поместье, где начинался сад. Дорожка из искусственного камня вела дальше, уводя вглубь территории, где можно было даже потеряться среди многочисленных клумб и ротонд. Макс свернул с нее на неприметную тропинку, что терялась между кустарниками, ведущая прямо к фасаду поместья, где и скрывались злосчастные тяжелые двери в, якобы, винный погреб, который уже давно не использовался по назначению, о чем свидетельствовали старые следы крови на ручках. Подняв тяжелые двери, Громский ступил на старые скрипучие ступени, но современная система освещения среагировала тут же, озаряя спуск холодным светом. Наверное, ступени — единственная старая вещь в этом погребе, до которой просто никак не доходили руки. На стенах то и дело змеились провода, некоторые умело спрятанные в панелях, иные же просто свисающие с потолка. Камеры, работающие круглосуточно, датчики движения, инфракрасные излучатели тепла и еще множество всякой техники. Макс иногда сам задавался вопросом, зачем здесь столько всего напичкано, но его отец всегда пекся о безопасности деятельности семьи. Как говорится: «Лучше перебдеть, чем недобдеть.»

Узкий коридор с лестницей переходил уже в просторный зал, который разветвлялся на несколько коридоров, один из которых вел на подземную парковку, другие же в разные отделения. Многие пути даже являясь эвакуационными, в случае осады поместья, чего, естественно, никогда не случалось и не случится. По крайней мере, Влад Громский был в этом уверен.

Так же засунув руки в карманы, Макс подошел к небольшому командному центру, напоминающему какую-нибудь каморку охранника в любом хосте. С дюжины мониторов, установленных на стене, транслирующие записи камер в реальном времени, панель управления всеми системами безопасностями, напоминающая ту самую панель в кабине пилота самолета. Громский быстро глазами нашел нужный ему монитор, где показывалась трансляция из его одновременно любимой и ненавистной комнаты, в которой проводились все переговоры с потенциальными противниками. Комнатушка была абсолютно пустой, полностью звукоизолированная, дабы вопли не мешали жителям особняка спокойно пить чай на веранде. Посреди стоял стул, к которому уже был привязан человек с мешком на голове.

— Все прошло гладко? — Рому было непросто заметить, когда он подходил сзади, но за годы работы с ним Громский научился слышать парня.

— Ага, — кивнул паренек, снимая с рук рабочие перчатки. — Огромный он, детина, еле запихнул его в багажник. Нужно было брать минивэн.

— Справился и ладно, — вздохнул Макс, не спуская глаз с монитора. — Что там с игорным домом и отелем?

— Там-то все окей, Игнатьи псы не суются, пока что, — Рома скрестил руки на груди и тоже посмотрел на экран. — В общем, он пока решил, как крыса, бить из-под тишка по-тихой. Пару заправок, которые мы держали, взорвал. Обстрелял ресторан на площади, подкупил пару ребяток наших банкиров, и в банке акции пошли по пизде, в общем. Крысеныш сует палки во все колеса подряд, ждет, пока ты отреагируешь и вылезешь.

Макс нервно передернул плечами, сжимая кулаки в карманах до треска костяшек. Из-за ранения ему приходилось торчать в поместье, восстанавливаться и, собственно, не лезть на рожон, как он привык. А прибытие семьи и вовсе обязывало мужчину теперь нести за них ответственность и организовывать круглосуточную охрану собственной территории. Громского этого неимоверно бесило, буквально выводило из себя. И сейчас, слушая отчет Ромы, Макс держал себя из последних сил, чтобы не разгромить здесь все к чертям собачьим, а затем запрыгнуть в мустанг и не помчаться к Игнату прямо в клуб.

Из-за такой вот вынужденной временной отставки такие дела приходилось вести Роме: выезжать на места встреч, вести переговоры, решать проблемы, держать все под контролем. Все то, что очень любил делать сам Громский. И это был очередной повод для немого гнева, который скапливался у мужчины под кожей, выступая венами на шее.

— Я отреагирую, пусть не сомневается, — сквозь зубы выплюнул Максим. — В любом случае, я уже заебался сидеть здесь на жопе ровно и ждать новостей от тебя. Этот ублюдок стрелял в меня, а теперь думает, что я прячусь от него, что я блядская принцесса, окопавшаяся в своем замке. Пусть так думает, я успею еще развеять все его предположения.

— Думаю, что принцесса в замке здесь Ярослава, а ты — дракон, охраняющий ее милую задницу. К слову, Игнат помешался на девчонке. Знаешь, сколько девиц пропало за последние дни, подходящие под описание Славы? — Рома поддался слегка вперед, чтобы заглянуть в лицо босса, но быстро одернул себя, оставаясь чуть позади. Даже по напряженной спине было видно, насколько Макс был зол.

— Плевать. Я уже одну такую девчонку спас на свою голову, теперь до сих пор не могу отмыться от этого дерьма, — Громский вынул руки из карманов и начал снимать часы с запястья левой руки. — Пойду поговорю с нашим дорогим гостем.

Макс всучил часы Роме так резко и сильно, что парень невольно отступил на шаг назад. Громский не заострил на этом внимание, на ходу закатывая рукава рубашки.

— Не перестарайся, он же живой еще нужен. Может, лучше я?

— Иди отоспись, тебе нужен отдых, — не обернувшись, кинул Макс, исчезая в одном из коридоров.

— Не мне одному, — вздохнул Рома, пряча часы в карман.

Иногда Максиму казалось, что эта самая маска: кровожадного, бесчеловечного и бесчувственного убийцы прирастает к лицу, да даже к самой душе чертовски плотно, и с каждым разом снимать ее становилось все тяжелее и тяжелее. Менять взгляд, заставлять себя улыбаться, казаться расслабленным и беспечным и не кидаться каждый раз к пистолету при виде недоброжелателей. Заставлять себя просыпаться по утрам, брать ответственность снова и снова, нести бремя чужих смертей, погибелей знакомых, не утопая при этом в ненависти и в саморазрушении. Самое печальное, что таким его сделал отец. А отец стал таким после гибели матери. Порочный замкнутый круг смерти, из-за которой страдал кто-то другой. Макс все же ждал, когда он замкнет это колесо Сансары, но каждая рана, каждая пуля оставляла его в живых, словно заставляя воскресать, брать нож и мстить. Однако всему был конец.

Мужчина, прикованный к стулу и с мешком на голове, был необычайно тих. Смиренно ждал своей судьбы, как бы уже смирившись с неизбежным. Макс таких уважал, сразу понимал, что перед ним находился человек, прошедший через многое дерьмо, имевший железную выдержку и не менее железные яйца. Человек преданный, даже такому козлу, как Игнат. Громский не стал церемониться, затягивать долгий и драматичный монолог, запугивая потенциальную жертву, начиная психологическую пытку. Он сходу снял мешок и сразу же, для профилактики, зарядил кулаком по челюсти, приводя в чувства гостя. Мужчина встрепенулся, сплюнул кровавую слюну, проморгался, встряхнул головой и поднял глаза на Громского.

— Что ж ты никак не сдохнешь, скотина, — прохрипел пленный, показывая в улыбке кровавые зубы.

— Нужно было целиться лучше, Гера, лучше, — Макс встряхнул рукой, которой нанес удар. Этот жест был не от боли или дискомфорта, а, скорее, что-то нервное, инстинктивное. — Ну что, как там поживает Игнатушка? Пакостит, собака такая, да? Ай-яй-яй-яй, нехорошо.

Гера — тот самый из приближенных Игната, человек со шрамом, который так хладнокровно наблюдал за тем, как истекал кровью Макс. Тот самый, кто приволок Яру туда, так же заставляя смотреть на это. Конечно же, Громский предпочел, чтобы на стуле перед ним сейчас сидел сам Игнатушка, но и его час обязательно придет. Пока приходилось довольствоваться тем, что было.

— Шелудивый пес ты, Громский. Тебя ведь отпустили по-хорошему, дали шанс на исправление, а ты затаился, аки змеюка под камнем, и все ждешь повода, чтобы ужалить, — Гера подался вперед на стуле, натягивая узлы, что связывали его руки за спинкой.

— Я ведь могу все зубы тебе выбить, так что заткнись, будь лапочкой, — Макс придвинул ногой второй стул, стоящий в углу и, поставив тот спинкой к Гере, уселся на него, поставив локти на нее. Самое тяжелое во всем этом было не наносить удары, слушая при этом мольбы о пощаде, смотреть, как иногда совершенно взрослые мужики пускали слезы и звали матушку. Даже не так уж и сложно было пытать человека сквозь отвращение к самому себе, как просто заглянуть в глаза напротив сидящему. В такие секунды зрительного контакта Громский представлял себя на этом стуле со связанными за спиной руками, с разбитым лицом и вымотанными нервами, пропахшим собственным страхом. А ему ведь приходилось занимать подобное место, еще в те времена, когда он был такой же верной собачкой Игната, как Гера сейчас. Тогда, в Афгане, в плену ему пришлось похоронить часть себя, позволить врагу вырезать часть себя, чтобы выбраться оттуда уже кем-то другим.

— Хорошо тебя выдрессировали, слушаешься команды. Хороший мальчик, — Макс дернул плечом, опуская глаза в пол. Слишком долго смотреть в чужие глаза в этой комнате он не мог. — Начнем с простого. На кой хер старому извращенцу сдалась Ярослава? Николай подключился? Или ему своих девок не хватает, решил до племянницы добраться?

Гера молчал, при этом демонстративно поерзал на стуле, а затем хмыкнул, слизывая кровь с разбитой губы.

— Николай контактировал с Игнатом, ведь так? Знаешь, я ведь так же служил Ладожескому, Герушка, неужели тебе не хочется говорить со мной об этой сраной должности? — Макс знал, в какой момент стоило перейти уже к выбиванию информации, а когда можно было еще добиться чего-то простым диалогом. Конечно, в случае Геры нужно будет разбавлять побои с разговором, иначе они могли тут застрять до зимы.

Громский поднялся со стула и, размахнувшись, нанес уже второй удар. Геру, судя по всему, это не впечатлило, поэтому Макс продолжил, пока отчетливо не услышал хруст скуловой кости. Гера завыл, дернулся, матерился похлеще сапожника и обмяк, уронив голову на грудь. С каменным лицом Макс отошел от мужчины, лихорадочно сжимая и разжимая руку, с костяшек которой капала кровь.

— Продолжим? — голос Громского отдавал такой сталью, что даже воздух немного вибрировал.

— Можешь прибить меня, сукин сын, я нихрена тебе не скажу, — Гера быстро очухался, что вызвало в Максиме очередную волну уважения. Мужчина поднял голову, где правая часть лица словно бы впала вместе с глазницей, а сам глаз затек и налился кровью. — Слышишь, ублюдок?

— Зря, я очень хороший собеседник. Вот слушаю себя и удивляюсь, почему ты до сих пор мне ничего не рассказал? Я всего-то интересуюсь, как проводит Игнатушка время с братом. Неужели у них такие интимные отношения, а, Гера?

— Вот смотрю на тебя, Громский, — Гера снова сплюнул кровавую слюну и выпрямился, расправив плечи, — и вижу только выродка. Ты всего лишь пацан, который возомнил себя кем-то большим. Думаешь, у тебя большой член? Я вот думаю, что он микроскопический, и вся эта напыщенность — только защита, чтобы все думали иначе.

— Я вот начинаю задумываться, когда такие дяди, как ты, Гера, спрашивают у меня про член. Что, Игнатушка и тебе присунул?

— Жаль, что ты там не сдох, Громский, очень жаль.

— Дорогой мой Гера, — Максим приблизился к нему и присел на корточки, чтобы их глаза были на одном уровне. — Одной маленькой пульки недостаточно, чтобы убить меня.

Громский поднялся на ноги и отошел, встав спиной, чтобы морально подготовиться к очередной порции ударов. Только вот ответ пленника заставил Макса спустить цепи, которые он так усердно держал, дабы не выпустить наружу своих страшных, темных зверей.

— А твоему папаше хватило и одной. Прямо промеж глаз.

Ромы не было рядом, чтобы остановить его. Здесь вообще никого не было, кроме них двоих. Только бездушная камера под потолком, безмолвно записывающая все происходящее. Громский даже опомниться не успел, как стул, на котором он сидел ранее, полетел в стену, отчего у него сломалась спинка, так сильно он его пнул. В такие моменты, когда Макс после приходил в себя, он постоянно сравнивал это чувство с тем, словно бы кто-то угоняет у тебя автомобиль. Будто бы кто-то чужой садиться за руль машины, и она уже ведет себя по-другому, так и он отдавал управление кому-то иному, незнакомому, беспощадному. Вопреки ожиданиям Геры, Макс не кинулся на него сходу, нанося рандомные и бесчисленные удары, превращая его лицо в кровавое месиво, нет. Громский приблизился и навис так, словно огромная грозовая туча, накрывшая город перед разрушительным штормом. Наклонившись и уперевшись одной рукой в плечо Геры, Максим несколько секунд вглядывался в лицо пленника. Гера — стойкий солдатик, что было видно сразу. Наверняка, это не первый раз, когда его закрывали в подвале и пытали, о чем свидетельствовал уродливый шрам на лице. И Макс привык иметь дела с такими, похожими на него, ведь он прекрасно знал, что слабое место есть у каждого, как и у него самого.

— Интересно, как ты посмотришь на это, — прошипел сквозь зубы Максим, молниеносно пальцами врезаясь в глазницу Геры, которая уже была сломана из-за удара.

Гера тут же завопил и задергался так, словно сидел на раскаленных углях. Громскому не впервой приходилось вытворять подобное, поэтому его движения уже были хирургически точными, как у Эл во время операции. Пальцами он достаточно быстро обхватил глазное яблоко, но намеренно затягивал процесс, дабы нанести больше боли. И самым противным было — резко дернуть обратно, чтобы выдернуть глаз из глазницы, порвав нервные окончания, при этом брызнув чужой кровью себе на лицо. И в этот момент, Макс точно знал, что наступал самый апогей человеческой агонии, многие сразу же отключались. Но Гера остался в сознании.

— Что ж, смотреть уже, видимо, не так удобно, да? Ну, ничего, пиратская повязка на глаз тебе пойдет, дружище, — Громский уронил на пол глазное яблоко и демонстративно на него наступил, раздавливая то в кашицу.

— Блядский ты выродок, сука, я убью тебя… — тяжело дыша, при этом роняя слова так, словно те весели по тонну каждое, хрипел Гера, наклонившись на стуле. От падения на пол его спасали только веревки. — Убью, блять, слышишь?

— Хотел бы я на это посмотреть.

Рома как чувствовал, что нельзя оставлять Громского один на один с пленником. Поэтому парень вернулся назад, как только зашел в поместье. Он понимал, что, вероятнее всего, итак разъяренный босс будет беситься еще сильнее от непослушания, но важность того, чтобы пленник остался жив — была колоссальна. За то время, пока Рома дошел до общего зала в доме, а затем повернул обратно и спустился в погреб, прошло около семи минут. Недостаточно, чтобы разговорить такого крепкого орешка, как Гера, но вполне достаточно, чтобы убить.

Первым делом Рома подлетел к мониторам, клацая на кнопки на панели управления, пока картинка на экране не стала показывать то, что он боялся увидеть. Комната допроса выглядела, как обычно, при этом внутри находился один лишь пленник. Гера по-прежнему сидел на стуле, одно только не было ясно: без сознания или без дыхания? Дабы это выяснить, нужно было спуститься туда, что Рома и собирался сделать. Только он столкнулся с Громским, который возвращался оттуда в мрачном настроении.

— Что?! — рявкнул Макс, увидев здесь парнишку и то, как он смотрит. — Не ссы, живой он. Слепой на один глаз, но живой.

— Узнал что-нибудь? — совладав с собой, бесстрастно спросил Рома.

— Только то, какое я дерьмо. Потом с ним закончу.

— Может, я? — вновь рискнул предложить парень.

— Нет, — категорично отказал Макс. — Проследи, чтобы не сдох там. И все.

***</p>

Этим утром я проснулась невероятно решительной. Мне казалось, что я буквально смогу все на свете, но пока мне хотелось лишь поговорить с Максимом, чтобы прояснить многие важные для меня моменты. По крайней мере, мне точно нужно было это сделать до тех пор, пока мой пыл не ослаб. С таким настроем на победу я порхала на завтрак, и даже не растерялась и не расстроилась, завидев на веранде Карину, а не Крис с Эл.

— Присаживайся, Мирослава, — махнула рукой мачеха Максима, даже не взглянув на меня.

— Ярослава, — с нескрываемым раздражением поправила я, присаживаясь напротив нее. — Как себя чувствуете?