ten. no feelings? (2/2)

У парней не было особых отношений, которые обычно несут с собой статус "нормальные", наверное, больше подростковые. Было много поцелуев, но без чувств, скорее со страстью и желанием, было много намёков и шансов переспать, но до секса никогда не доходило. Луи был непробиваемым, как толстая скала, конечно, сам мог уложить, кого угодно, но ложиться под Де Ла Хойу никогда не собирался. Им было вместе... нормально. Не хорошо, не сногсшибательно, даже не здорово, совсем не ахуенно и вполне забываемо. Было нормально, потому что парни не совсем понимали, зачем вообще эти отношения и что они им дают. Фри любил держать в руках Ширасаги, любил касаться кожи и любоваться красотой парня, а тот, в свою очередь, просто не знал, чего именно хотел. Фри безумно жалеет, что они расстались, потому что с приходом из уст Луи "мы друзья" понял, что потерял из рук целую Вселенную. Он не идиот и своего шанса никогда не упускает. Парень пришёл не просто так, не для одиноких посиделок и бессмысленного молчаливого воздызания где-то в стороне. Луи сегодня собрал много выпивки, и Фри сегодня уже на грани того, чтобы разложить парня хотя бы на этом же столе. Парень умело слепливает все свои желания и ситуацию, рассчитывает каждую деталь и ещё перед приходом в отель решает, что сначала поимеет пьяного Ширасаги, а утром поставит перед фактом и добъётся их отношений, пусть и таким нечестным путём. Со своей безответной любовью он медленно становится посмешищем среди знакомых и врагов, а цена его репутации слишком высока, чтобы допускать такое. Парень ждёт, пока Луи освободится от разговоров, и протягивает тому ещё бокал, напоминая, что девятнадцатилетие бывает только раз в жизни.*** Рантаро, как только оказывается на первом этаже отеля, сразу летит к стоящему в стороне Вальту, сгребая в охабку и на миг улетая из этого мира. Он без понятия, как вообще узнал про эту вечеринку, как выпытал местонахождение Аоя здесь и как заставил Сиско взять его с собой, но сейчас он здесь, рядом Вальт, а остальное неважно. Подросток успел отсидеть в особняке всю задницу, сгореть от чрезмерной теплоты пледа и заботы Калисла, успел на время отложить недавние события, из-за которых и оказался в таком состоянии, и слишком сильно соскучиться по другу. Несмотря на то, что под крылом зеленоволосого было более чем безопасно и спокойно, ещё одного такого дня без Вальта он бы не прожил. Парень крепко обнимает друга, быстро-быстро утверждает, что с ним всё хорошо и он рядом, но оказывается где-то в стороне у стены, словно прибитым взглядом Мурасаки. — Привет, — вздыхает только напрягшийся Кияма, но обнимать не спешит, и это заставляет Вакию недоумевать. — ?Привет? и всё? Типа тебе вообще плевать на то, как я волновался за тебя, как летал по городу и толкал всех на твои поиски? — злится блондин, но осекается и даже отходит на маленький шажок, когда Рантаро меняет свой взгляд на холодный и стреляющий. — А тебе не плевать было, когда я написал тебе о встрече? — Кияма сразу меняет тон. — Спасибо за поиски, но это таких жертв не стоило. Спасение друга не фотосессия, может подождать.

Парень будто наливает через уши в голову кипяток прямо из чайника, иначе неизвестно, почему вдруг так жарко и тяжело одновременно. Он едва успевает схватить уходящего в сторону друга за плечо, возвращая обратно к стене, и придерживает за локоть, всматриваясь в глаза и игнорируя нарастающий страх и колючую вину.

— Хорошо, ты обижен, я понимаю, почему тогда мне позвонил? — приподнимает брови Вакия. — Раз так злишься, почему позвонил именно мне? — Потому что ты, наверное, всё ещё мой друг? — отвечает Рантаро. — Ты странно себя ведёшь, я вообще ничего не понимаю. Может, у тебя травма?

— Послушай, я ценю твою заботу и отлично понимаю твой характер, поэтому, наверное, то, что ты не уделил мне времени, было ожидаемо и к лучшему, — говорит Кияма, замечая идущего к ним Калисла. — Я просто сделал для себя выводы, а ещё нашёл старого друга. Если тебе будет достаточно только моего самочувствия, то знай, что я в порядке и в надёжном кругу общения, до встречи. Я хотел поговорить с Вальтом, но у меня из-за тебя не осталось на это времени... — Ну что, домой, силач, или ещё поторчим? — спрашивает подошедший Сиско и, встречаясь взглядом с Вакией, простреливает в нём сразу тысячу дыр, как поры у губки. — Поговорил, с кем хотел? — Да, — фыркает блондин и было направляется в сторону выхода, как Вакия, дёрнув его за плечо, заводит за спину и поворачивается к старшему. — Не понял, — улыбается Калисл. — Спасибо за материальную и психологическую помощь, не знаю, как тебя там, но мы в твоих услугах больше не нуждаемся, — заявляет голубоглазый, поздно замечая, как в глазах напротив радужка глаз превращается в настоящее адское пекло. — Если ты не против, я забираю Рантаро к себе, если против, то мне плева... — Против, — слишком низко звучит из уст Сиско, и от сказанного слова, от тона, которым можно убить человека, словно трясутся стены. Парень привлекает внимание сразу нескольких гостей находящихся рядом, но те, в отличии от Мурасаки, знающие его прекрасно, как будущего главу клана Калисл и нынешнего карателя, отступают в сторону. Вакия ощущает не пойми откуда появившуюся ауру Сиско, словно поднявшийся после дождя туман, пытается собрать всю свою волю в кулак, но под явным напором готов упасть на колени. Чудовище — так называет блондин парня напротив, не смея сдвинуться с места. — Здоровья тебе, Вакия, а мы лучше пойдём, — быстро говорит Рантаро, прерывая мёртвую тишину, и за локоть устаскивает Калисла в сторону выхода, не смея задерживаться. Мурасаки думает, что Рантаро просто помог избежать конфликта, а он, на самом деле, спас другу висящую на волоске над пропастью жизнь.

Словно не потеряв уверенность до этого, не засунув свою силу куда подальше от пугающего взгляда, блондин просит двоих людей отца проследить за машиной Калисла и узнать, куда они едут.

*** Наверное, нужен точный отсчёт с секундами, чтобы понять, с какой минуты вечеринки все словно сходят с ума.

Луи не понимает, может, это он один такой, а все вокруг в порядке, но у него весь первый этаж кружится перед глазами. Всё расплывается, как отражение в воде, всё вроде в порядке, а потом, стоит моргнуть, и люди разделяются надвое. Парень вряд ли когда-то узнает, что в его бокале помимо коктейля было что-то ещё, что-то точно не для спокойной и тихой ночи, потому что Фри не скажет. Как грязная тайна, блондин подержит всё в себе, правда, не факт, что отмоется, а пока, одним взглядом отгоняя от Ширасаги всех остальных гостей, добъётся своей цели. Фри пригубил только два бокала, в внутри всё горит так, словно поселился извергающийся вулкан. Он теряет себя, кажется себе настоящим чудовищем, знает точно, что друг никогда его за это не простит, если узнает, но ничего не может поделать. Он как с ломкой, его тянет к Луи, как магнитом, и сдерживаться с каждой минутой всё сложнее, учитывая, как под воздействием афродизиака Ширасаги не стесняется своих движений, своей харизмы, как убивает даже атомы вокруг себя. Парень лениво смеётся и закатывает глаза, улыбается так, что у прохожих подкашиваются ноги, прикусывает или облизывает нижнюю губу, оттягивает её, и с очередным взглядом действует на Фри, как ядерная бомба. Де Ла Хойя несколько раз прижимает младшего к стойке рядом, дёргает к себе, когда подходит кто-то посторонний, и всё обещает себе, что ещё немного. Он не думал, что станет таким извращенцем и психопатом, не думал так подставлять друга, но уже сделал. И прямо сейчас, когда Луи раскрыл своё нутро полностью, когда под одним раствором и алкоголем стал самым сексуальным человеком мире на этот день, Фри с ужасом понимает, что не жалеет о своём поступке. Он всматривается в аметистовые глаза, видит там таких чертей, каких даже сам ад не видел, и тянет руку к кудрявым волосам, желая зарыться и потянуть на себя, как подбегает охранник и что-то шепчет в ухо. — Господин Гилтен звонил вашему отцу, — оповещает мужчина. — Мистер Де Ла Хойя очень нервный, просил Вас приехать. — А без меня, блять, вообще никак? — Для него это срочно. Блондин матерится в руку, поворачивается к Луи, что затуманенно разглядывает потолок и обнажает шею с полоской от ножа ещё с похищения, и скалится, чуть ли не рыча, как животное. — Тогда смотри, чтобы он, — тыкает в сторону Ширасаги. — никуда отсюда до моего возвращения не ушёл. Если потеряешь его, позволишь что-то сделать себе в этом состоянии, я тебя в этот, — поднимает свой бокал. — стакан запихну. Не беспокойся, поместишься. Понял меня? Мужчина быстро-быстро кивает и, провожая Фри взглядом, вытирает пот со лба. Он становится немного в стороне, чтобы не привлекать внимание, и через каждых несколько секунд поглядывает в сторону Ширасаги. У парня в голове один ветер, свистит так громко, что хочется прикрыть уши. В голове гремит только "хочу" большим, толстым шрифтом, затемняет все остальные желания, вообще все мысли, которые только могли быть, оставляя похоть. Впервые парень наполнен ею до самых краёв, залит так, что, коснувшись, начнёт лить, всего парой капель заполнит весь этаж, а то и отель целиком. Голубоволосый не контролирует прилившее возбуждение, игнорирует несколько оценивающих взглядов со стороны и, шатаясь, поднимается с места. Он ещё в одежде, а в мыслях раздет до гола, он свободен, он не ангел, он сейчас — дьявол во плоти, тот, кто точит рога и рассекает попавшиеся тела остротой крыльев и ногтей. В этом горящем диким пламенем помещении он ищет себе что-то погорячее, ищет тело, к которому прикоснуться и сгореть вместе с ним. Превратиться в пепел, но это не такой уж и грустный расклад, когда от огня внутри кожа словно поджигает одежду и воздух, создаёт вокруг запах горелого и номинирует это здание пеклом, где правит один единственный король. Король хочет найти, кого бы сожрать целиком, кому показать, как можно без огня превратиться в пепел, как босиком пройтись по углям и получить одно удовольствие. Ноги путаются, то становятся деревянными, то слишком пластичными, и Луи не уверен, что, дойдя до того места, куда его тянет, не упадёт на пол. Под ногами на полу словно остаются чёрные следы, плитки осыпаются горячими углями, а воздух испаряется, превращается в дикий, бело-чёрный туман, от которого тяжело дышать. Парень чувствует сушняк, ещё немного, и горло рассыпется, станет самой сухой средой на свете, а сам его хозяин выгорит изнутри, потому что уже готов к этому. Хочется прижать кого-то к груди, вдохнуть запах, почувствовать на себе, найти либо холод, как ведро с ледяной водой, либо такое же убивающее тепло, чтобы окончательно принять форму дьявола и избавиться от одежды, которая словно уменьшается, становится на пару размеров меньше. У него не было опыта в сексе, он никогда не искал себе партнёра, даже на хотел никого, но сейчас готов отдать свою душу, лишь бы найти того, кого трахнуть. Разложить хоть на этом полу, заставить извиваться под собой и выпить до дна, и похуй, кто он и кем ему приходится.

Ширасаги замечает, как к нему подрывается мужчина сбоку, как взглядом просит вернуться обратно на место, но плевал парень на чьи-то просьбы, потому что сгорать в одиночестве не собирается. Испуганного мужчину уводят куда-то в сторону, за двери, охранники Луи, а голубоволосый хлопает в ладоши, а под их трением вызывает пламя, как с двумя ветками в лесу. Ему плохо, его тошнит от алкоголя и от жара, придавливающего его к полу, он хочет под ультра-мега холодный душ, хочет заледенеть, но лишь в грубине души. Когда последние остатки разума летят в тартарары, он отдаётся желанию и, заметив явно заигрывающую с ним симпатичную девушку, направляется к ней. — Я тебя съем, — облизывается парень, вообще едва дышит, и, не увидев в глазах страха, а только азарт, подходит почти вплотную и тянет руки к талии. Жжёт невероятно, жжёт так, что даже больно. Аой давно не в этом мире и точно не на своём месте, потому что с трудом различает лица вокруг. До этого он примерно переносил алкоголь и не жаловался на самочувствие, но сейчас, случайно выпив не из своего бокала, только оставшееся на дне, он чувствует себя ужасно. Его тянет в разные стороны одновременно, тянет к земле, заставляет ноги при каждом взгляде подкашиваться. Словно до этого несуществующие силы, как огромный монстр с пальцами и острыми зубами утаскивает его в тихий омут, заставляет тонуть, и Вальт действительно тонет. Держась за край стола и направляясь прямо по танцполу, слушая музыку, что разрывает перепонки и доводит голову до глухого хлопка, лопнув от напора, подчиняясь своему телу, а не разуму, которого совсем не слышно, парень кое-как ступает с ноги на ногу. Врезается в людей, один раз даже падает на пол и, вцепляясь в него, как в единственное спасение, поднимается, шатается, готовый вот-вот упасть.

Его мутит, но это не страшно, страшнее терпеть поднимающийся жар и чувство, что ещё немного, и Аоя расщиплет на атомы. Среди сразу тысячи разных запахов, будь то духи, шампунь или что-то личное, данное природой, он различает один единственный парфюм, и от одного представления, чей он может быть, дрожат колени. В голове всплывают одни такие сильные руки, дыхание, от которого только биться головой об стену, взгляд, которым убиваешь себя, а потом воскрешаешь, и голос, от которого стынет кровь в жилах. Невероятная красота, безумная сила, нескончаемая харизма, от которой уже не страшно кончить, и Аой судорожно выдыхает, чувствует себя проигравшим.

Под воздействием не пойми чего он желает своего врага, потому что мозг запомнил только его, идеального, вовсе прикрывает глаза и в кого-то врезается, чуть снова не падая вниз, на холодный пол. В отель словно ударяет молния, но не во всех присутствующих, а только в двоих из них, потому что по коже гуляет такой ток, что и до смерти не далеко. Луи, до этого почти прижавший девушку к себе, почти дотянувшийся до увлажнённых помадой губ, только начал понимать, что это не то. Теперь и разум, и тело хотели отстраниться, хотели уйти куда подальше, потому что им это не нравится, но прямо в руки свалился один парень, до звона в ушах знакомый, до боли в зубах желанный. Вальт находит этот грёбаный парфюм, как собака, по отличному нюху, и, не сдержавшись, зарывается носом в грудь, пытается так вдохнуть, чтобы застрял в лёгких. Застрял навсегда. Ширасаги и вовсе ослеп, он видит только синие волосы перед собой, зарывается в них пальцами, чувствует, как собственное нутро воет от радости и желания.

Только запах, только касания, которые чуть ли не оставляют ожоги, а, заглянув друг другу в глаза, сердце обоих останавливается от взрывающейся похоти. Луи не знает, в душе не ебёт, как стоит на ногах, когда собственными руками держит то, что сейчас готов целиком проглотить. Он долго смотрит на врага всего своего существования, на цель собственного психопата, сидящего внутри, смотрит на, по совместительству, официально представленного народу его парня, но не может поверить, что стоит так близко и до сих пор не сгорает. Пальцы скользят по открытым участкам кожи, как по маслу, слегка царапают ногтями и пытаются оставить свой отпечаток везде. Ширасаги такой голодный, так полон огня внутри, так дышит этим сгоревшим кислородом, что вообще ничего вокруг не замечает, как будто ничего и нет. Голодный взгляд скользит по губам напротив, по сухим, трескающимся, но таким мягким и ярким, и это — единственная картина, на которую парень хочет смотреть. Он кусает свои, с огромным трудом, сжимая парня в руках, направляется в сторону лестницы. Аою жарко невыносимо. Если до этого было ужасно, если он, ещё не дойдя до Ширасаги, готов был вырыть себе могилу и залить её водой из Атлантичествого океана, то сейчас, думает он, и это не поможет. Вечная мерзлота, тонны огромных кусков льда и Северный Полюс... сейчас бессильны, потому что кожа загорается, рассыпается пеплом там, где прикасается Ширасаги. Вальт болезненно стонет, цепляется за одежду Луи и тянет на себя, потому что он — железо, а Луи — сильнодействующий магнит, и не может прийти в себя. Он и не придёт, наверное, уже никогда, потому что рядом с этим голубоволосым парнем, так и не догорев, потеряет крышу, сойдёт с ума, вырвет не останавливающееся сердце и выкинет куда-то в сторону. Луи с силой, словно молоток, прибивает Аоя к стене, любуется художником, создавшим своё творение и повесившим его на стену в главном зале. Он прижимается к парню, прижимает сам, хочет слиться в одного человека, чтобы не чувствовать ни миллиметра расстояния между ними, а потом, не в силах сдерживать себя, целует, и до этого мирно стоящий внутри обоих вулкан со взрывом извергается. Безумно жарко, вместо пота по телу кипяток, а в глазах такие искры, что самому не сложно загореться, разделить огонь на двоих. Ширасаги словно вылизывает младшего изнутри, задевает языком и зубы, и дёсна, и его собственный язык, хочет выпить парня, как холодный сок или газировку, но всё не насыщается. Он искал кислорода, места, где подышать, а с Вальтом прямо сейчас задыхается до скорой смерти, но не останавливается, потому что так жар можно разделить на две части, поделиться и принять. — Жарко, — отстранившись, глотает ртом воздух Вальт, не отпуская Ширасаги ни на секунду. Как круг спасения в лаве, как холодная земля среди горячих углей и пепла, вгрызающегося в кожу. — Просто... очень...

— Если не заглохнешь, я тебя трахну, — выплёвывает Луи и подхватывает парня под ягодицы, держит на весу, хочет попасть в губы и снова поцеловать, иначе либо он исчезнет, либо Аой. — Пожалуйста, — хрипит Вальт. Он словно и не он вовсе, словно тот, кого заменили, не тот милый и смущённый мальчик, а падший в руки дьяволу ангел, и Луи совсем не против. Он от одного "пожалуйста" теряет опору, вдавливает Вальта так, словно желает пробить в стене дыру, и понимает, что это — финиш. Это та граница, за которой нельзя будет вернуться, нельзя будет прекратить, сделать шаг назад. Черта с одним единственным словом Вальта, как мольба и приказ одновременно, и Луи, не получив себе парня целиком, не попробовав всего в этот день, не вылезет из придуманного, полного кипятка и горящих свечей гроба, а так и сгорит один. Правда, с Вальтом снова встанет, снова поднимется, а без него умрёт прямо тут, на этом месте. Голубоволосый чувствует боль от огня, словно пламя наполнило весь этаж. Он, позволив Аою обвить свою талию ногами, на негнущихся ногах несёт его по лестнице, касается губами шеи, больно целует, засасывает, больно сжимает ягодицы и видит только парня у себя в руках. Больше в мире никого не существует, вокруг один мрак, один туман, не имеющий ничего, только он и подросток, словно пришитый к нему, что бесконечно ластится и льнёт, подобно коту под валерьянкой. Вальт открыто громко выдыхает Ширасаги в ухо, словно так дразнит, заставляет обжечься ещё сильнее и кусает в уголок челюсти, заставляя старшего рычать. Голубоволосый честно обещает мальчишке не вылезать из кровати, обещает такую боль в пояснице, словно от удара кувалдой, но Вальт тоже за чертой, он только этого и ждёт. Только в этих руках, только с этим запахом, с этими губами и этим человеком, чёртом прямо из-под земли, но ни с кем больше. Он точно умрёт, если они остановятся, рассыпется по полу и не соберётся даже метлой и совком, скорее разлетится по миру, но потеряет и шанс на существование, на то тепло, которое чувствует сейчас. Он в котле, наедине с дьяволом, но ему до одури это нравится.

Ширасаги пинает первую попавшуюся дверь ногой и чуть не сносит с петель, так же сильно её захлопывает, забыв про ключ. Ровной дорожкой за ними тянутся эти угли, эта чёрно-красная, полная дыр земля, а до этого чистый воздух в номере наполняется пархающим пеплом, становится сухим, теряет всю оставшуюся влагу, оставляя место только для пламени. Всё вроде стоит на своих местах, но и для Вальта, и для Луи комната наполняется пламенем, сжигает всё в комнате, оставляя нетронутой только двуместную кровать. Кровать.

Луи чувствует, как, только оторвавшись от парня, сдавливает горло, как становится тяжело дышать. Сваливая Аоя на кровать, на белоснежные, единственные такие прохладные и мягкие простыни, на одеяло, словно облако среди зимы, парень придавливает младшего своим весом и нависает сверху опасной чёрной тучей. Он только начинает выгорать, начинает терять следы губ от недавних поцелуев, как снова вгрызается, целует так, будто хочет съесть сначала губы, потом парня целиком. А он безумно хочет, настолько сильно, что зубы скрипят. Его кроет от того, как Вальт отвечает, как тает под ним и растекается горячим шоколадом, он наслаждается запахом чистого тела парня, запахом геля, шампуня, смешивает их все со своим парфюмом и давится удовольствием, потому что именно для этого они словно и были созданы. Проводя носом по коже, зарываясь в уголки ключиц и кусая выпирающие косточки, весь тот пожар, приследующий парней по пятам, становится не таким плохим. Аой рвано выдыхает и прикрывает веки, поглядывая на старшего из-под ресниц и словно подстреливая. В одежде так тесно, так душно и ужасно неудобно, что синеволосый хнычет, сдирает с себя толстовку, словно отцепляя от кожи, и отшвыривает в сторону. Под Луи ещё жарче, под Луи так хорошо и приятно, что Вальт находит здесь своё постоянное место. Один взгляд Ширасаги, одного его немое желание, язык, пробегающий по нижней губе, и Аоя накрывает волной возбуждения и желания, в штанах невыносимо тесно, и одежда становится самым ненавистным сейчас. Ширасаги словно не спешит раздеваться, только ловит губы и кожу парня, выцеловывает её, словно пытается выпить из младшего все соки, с удовлетворением наблюдает за голой грудью и всасывает её губами, прикусывает, ещё немного, и ногтем вырежет "теперь это моё". Вальт вновь шумно выдыхает, словно привлекая внимание, и заставляет старшего окончательно слететь с катушек, когда приподнимает в воздухе бёдра и шепчет: — Если не продолжишь, я сгорю, и ты меня не вернёшь. Луи сжимает кулаки на простыне, что есть силы, и открыто рычит.

С силой потянув за галстук и сорвав с горла, он отбрасывает его в сторону, куда-то к толстовке Вальта, протяжно целует парня, отшвыривая пиждак с рубашкой, чувствует, что если оторвётся сейчас, то не прикоснётся больше никогда, потеряет эту сладость, не попробовав, и больше никогда ничего не попробует. Вальт под ним извивается и просит, вымирает под воздействием афродизиака и просит спасения, просит только Луи, потому что больше никто не поможет. Он рывком поднимает бёдра Аоя вверх, фиксирует и, прижимаясь губами к шее, имитирует грубый толчок, выбивая из младшего первый стон удовольствия. Стон бъет по ушам, остаётся там, приживается, потому что голос Вальта — голос ангела, музыка, ради которой Ширасаги готов стать композитором. Он готов не отпускать парня примерно вечность, готов раствориться в нём, как кофе в кипятке, нырнуть и утонуть, пустить пузыри к верху, потому что с Аоем в руках он чувствует себя живым сейчас. Он не догорает на первом этаже, путаясь среди чужих людей, не трахает и не касается того, на кого бы никогда и не посмотрел.

Он касается только Вальта Аоя. Трахает только Вальта Аоя.

Вальт Аой — его подарок в этот день, получше оружия и машины, тот самый, ради которого он бы побыл хорошим мальчиком целый год.

— Луи! — слышится с коридора, но настолько похуй, что парень даже зацикливаться не собирается. Фри приехал минуту назад, успел найти своего избитого охранника на улице и довольных двух охранников Луи, но самого парня потерял из виду. Он облетел весь первый этаж, обошёл все столики, переспросил гостей тысячу раз, но ответили только единицы, и все об одном — "голубки уединились". Так нельзя, это нечестно, не складывается в голове. Парень даже здесь чувствует запах парфюма Луи, вдыхает его, словно ловит в ладони, и летит на второй этаж. Ладони горят, обещают, что, заметь он не то, чего ожидает, выгорит полностью и станет камнем, но всё равно рвётся вперёд. На полу словно отпечатки Ширасаги, каждый его шаг, а совсем рядом следы другого, того, кого Де Ла Хойя уже успел похоронить и закопать. Он бежит к одной единственной двери, не замечая подбегающих сзади охранников Ширасаги, распахивает дверь, но, думает, лучше бы не открывал. В глазах отражаются два почти сплетённых в одно полуголые тела, отражается этот огонь, который Фри сам же и распалил, но впервые ревность в груди такая сильная, что едва сравнится со злостью на себя. Он словно чувствует собственные руки на шее Аоя, чувствует Ширасаги, но в своих руках, чувствует, как прижимает к себе и целует точно так же, из-за чего находит силы и ступает вперёд. Ему плевать, он хочет своё, он ненавидит делиться, но, только подбежав к парням, оказывается схваченным двумя громилами и вместе с ними тащится за дверь. — Пустите, ублюдки, — плюётся Фри, дёргаясь в сторону двери. — Луи!

— Вам туда нельзя, — спокойно отвечает мужчина. — А Аою можно? — рычит Де Ла Хойя. — Отпустите и позвольте мне войти, иначе я всё здесь взорву к чертям собачьим! Мужчины только смеются. Волочат бессильного в этой ситуации парня в сторону лестницы, пока тому по ушам ударяют стоны Аоя и рычание Ширасаги. Он дёргается, подрывается снова, хотя совсем без сил против двоих громил, и всей душой проклинает Вальта, что сейчас, не заплатив ни единого цента, позволяет себе прикасаться к Луи. Позволяет трогать то, что Фри уже отложил себе, что под предлогом любви и желания приковал к себе, обещая, что больше никто не тронет.

Видимо, слишком плохо обещал, потому что Луи больше не "ничей". Ширасаги стаскивает последние элементы одежды, откидывает их на пол, словно в печь, чтобы больше никогда не видеть. Без одежды легче, словно холоднее, без неё, как без лишнего груза на плечах. Вальт в руках уже мечется в нетерпении, вскидывает голову, обнажая кадык и ключицы, приглашает, думая, что там ещё мало поцелуев. Словно ненасытный зверёк, который только и хотел попасть в клетку, что отдаётся так, как никто бы и никогда, даже если бы Ширасаги попросил. Без всякого притворства, без лишних мыслей и целей. Аой отдаёт себя, потому что ему искренне хочется, потому что, кем бы Луи в этот момент ни являлся, он без него либо умрёт болезненно, либо просто исчезнет, не получив спасения. Ширасаги под взглядом карих глаз, под этим мягким напором, когда хочется просто упасть у ног парнишки и покорно лежать, парень забывает про смазку, которой здесь, наверное, и нет. В ладонях чётко вычерчиваются острые тазовые косточки, которые парень и искусал, и исцеловал, всё тело младшего словно заново сглаживается только для его рук и губ. Он быстро дотягивается до губ, которые скоро точно опухнут, целует и облизывает, избегает сухости, так показывает, что Вальт — напиток, а Луи — первый и последний, кто его выпьет. Ширасаги отстраняется и проталкивает в рот парня сразу два пальца, не отрывая взгляда от лица младшего. Словно мальчик с картины, словно скульптура, потому что прямо сейчас Вальт кажется самым красивым человеком на свете. Когда тень парня падает на половину лица, когда пряди волос то оказываются на лбу и щеках, то собраны сзади сразу пятью дрожащими пальцами, подросток является тем, на кого Луи готов смотреть днями о ночами. Его личным сном и кошмаром.

Голубоволосый вновь оказывается в тумане, чувствует, что немного отпускает, но не может остановиться и, наверное, не стал бы, потому что всё равно рассыпется, не добившись своего. Проталкивая сразу два пальца, Ширасаги специально не отводит глаз с Вальта, смотрит прямо в карие, заставляя отводить взгляд и отворачиваясь голову. — Не смей, — холодно хрипит Ширасаги, словно приказывает, и двумя пальцами свободной руки за щёки фиксирует голову младшего. — В глаза. Смотри на меня.

Аой задыхается под напором, но подчиняется, потому что, ослушавшись, убьёт себя в первую очередь. В глазах напротив вселенная, то пекло, в котором они сейчас, огни, разрывающие всё, что только существует, и парень больше не может оторваться. Становится очень мало двух пальцев, Вальт подтягивается и скребётся за плечи Ширасаги, словно держится, остерегаясь упасть вниз, дотягивается до уха и просит больше. Никогда больше такого не будет, никогда он не будет просить, потому что не придётся, не осмелится, а сейчас на всё плевать. Он готов стыдиться, готов делать всё, что угодно, но только перед этим парнем, потому что хотя бы за сантиметр от него так холодно, что кожа покрывается снегом. Простыни и одеяло под телами ещё холодные, хотя оба почти одновременно горят, не разыскивая огнетушителя или воды. Ширасаги не сдерживается, потому что смотреть, терпеть такого Вальта невыносимо, потому что похоть уже закладывает нос и перекрывает горло, и меняет пальцы на член. В Аое узко, настолько, что Луи стискивает зубы от боли, но отступать не собирается. Пока он толкается, пока врывается в тело и хочет ещё глубще, Вальт словно распадается на атомы, на молекулы, давится болью и дискомфортом, но хочет всё больше. Никогда не было так же жарко, как сейчас, не было так пусто внутри, но сейчас Аой не может остановиться, он готов отдать всего себя, целиком или по кусочкам, готов окончательно растаять.

Он — маленькая снежинка, случайно попавшая в горячие ладони, но бездумно ищущая тепла, продрогшая до мурашек по коже, но в чрезмерном тепле не просто согревается, а тает, медленно исчезая. Луи его убивает, всасывает из него все соки, с каждым толчком вызывая и боль, и удовольствие, и никто остановить это так и не может. Вальт кусает его в плечо, сам насаживается и просит не останавливаться, потому что назад пути нету. Он пропускает парня. Впервые пропускает кого-то так далеко, так, словно доверяет ему целый мир, сжимает плечи и руки, позволяет себя целовать, отдаётся тем самым рукам, которые искал, и прикрывает глаза. Хочет смотреть долго, но не может, хочет запомнить своё спасение, то, что не позволило ему сгореть в собственном пламени, хочет остановить время, лишь бы не прекращать.

Луи толкается до самого конца, задевая то, что искал, сразу же, и по комнате разносится громкий стон. Ширасаги плевать на других, на тех, кто это услышит, он считает только себя и готов записать эти стоны на диктофон, чтобы в дальнейшем вспоминать и слушать бесконечно много. В Вальте сущность ангела, его голос, внешность, но поведение и взгляд самого Сатаны, потому что такой похоти, такой грязи Луи ещё никогда ни у кого не видел. Как он поддаётся и отдаётся полностью, как готов даже на то, что старший в него выстрелит, как подчиняется каждому желанию, даже немому, а во взгляде нет даже намёка на протест. Луи сейчас далеко не в своём уме, здесь только его тело, его почти животные инстинкты и желания, поэтому он, не задумываясь, толкается дальше, переходит на бешеный темп, выбивая стоны и тяжёлые вздохи. На длинных ресницах слезы, в руках и ногах дрожь, и Аой снова ангел, снова самый чистый, словно после стирки, но Луи не боится его пачкать. Он утопает в нём, на самом деле, утонул ещё тогда, на первом этаже, а сейчас просто плывёт, наслаждается и отдаёт все силы на этот раз. Одновременно надрачивая Аою, позволяет ему касаться себя и кончить первым, забирая оставшиеся силы на себя.

Он толкается ещё несколько раз, нагибается и больно кусает в губу, в щёку и скулу, целует и кончает. До этого выросший до сумасшедших масштабов старт сменяется финишом, похоть, желание пропадают, и остаётся пустота. Холодное удовлетворение, приятная истома и мурашки по телу, но под алкоголем и афродизиаком никаких чувств, никаких больше мыслей. Аой из последних сил отвечает на поцелуй, а после, прикрыв глаза, поворачивается на бок, прижимая к груди руки. Луи падает на подушку рядом, при всём своём желании заснуть, и дёргает синеволосого к себе, прижимая к груди и отключаясь под тяжестью кое-как накинутого одеяла. Холодное. Они тоже.