Глава 41 (1/2)
Утро началось с истерики Дюран. Она отоспалась, поела, и у нее появились новые силы на новые огорчения. У Хемсдэйлов остались куклы. Что больше всего злило Грега — ей не давали с ними спать! Кукол звали мисс Берта, мисс Агнес и мисс Соня, и Дюран всегда укладывала их рядком у себя под одеялом и спала спиной к ним, чтобы не задеть.
Истерика была жесткой. Дюран сидела у Грега на коленях и орала, плакала и хрюкала так, что эта какофония разрывала ему сердце. Было утро, и до переговоров о возвращении заложников, как он мысленно окрестил это, было далеко. Грег не знал, чем ее можно было успокоить прямо сейчас. Дюран чувствовала себя предательницей, потому что «совсем забыла» о куклах, когда они бежали, и он понимал, что, если пообещает купить ей новую куклу, она будет чувствовать себя еще хуже.
Рован, такой же растерянный, стоял в глубине столовой, и Грега вдобавок ко всему мучило то, что его сыну приходится наблюдать растерянного отца.
Грег мог бы пообещать Дюран, что они вернут ее кукол, ради кратковременного мира, но он не хотел врать ей, а тесть вполне мог бы сжечь кукол просто из злости — Грег знал это слишком хорошо. В детстве Глиннис он такое, по крайней мере, проделывал. И мягче к любимой дочери его заставила стать только смерть жены.
Положение, как это часто бывало, спасла Касси. Влетев в гостиную в синих брюках-клеш и цветастой рубашке с тремя слоями оборок на рукавах, она мгновенно оценила обстановку. Дюран тут же было обещано, что Люси будет присматривать за куклами и не даст их в обиду — «Ведь вас же она не дала!», Грег будет договариваться об их возвращении, а Касси с Дюран сегодня поедут в Ньюкасл и купят новую куклу или двух, чтобы, когда ее куклы вернутся к ней, им всем было вместе еще интереснее. Дюран слушала Касси с каким-то непрекращающимся восторгом.
День прошел очень хорошо. Касси, похоже, сама играла в куклы. Накупили всего, заехали не только в Ньюкасл, но и в Ашингтон к портному. Вечером гуляли на побережье и опять ели рыбу с картошкой. Грег осознал, что Рован «плебейскую еду» пробовал последний раз года в четыре, когда они ездили к бабушке, которая тогда еще была жива. А теперь она у него ассоциировалась с бунтом, взрослением и тем, что что-то получилось так, как он хотел, тогда, когда было тяжело.
К ночи Грегу пришлось выдержать битву с Глиннис, но Грег к ней мысленно готовился весь день. Сначала она, как водится, обещала ему разные кары, потом вспомнила наконец о детях, и тогда Грег сказал ей спокойно (ну, по крайней мере, он думал, что спокойно), что, конечно же, она сможет забрать детей с началом учебы, и они установят график, и он будет ему следовать (про график упомянуть — это ему Огги подсказал, исходя из собственного опыта). А пока детям хорошо на море, а у нее, Глиннис, есть время думать о себе. На этом месте он ввернул про кукол.
— Они не давали ей с ними спать, Глин.
Глиннис могла отреагировать по-разному. Могла сказать, что Дюран уже взрослая, и ей надо отвыкать, или что несколько дней потерпеть — это ничего страшного. Но материнское на этот раз в ней все-таки победило.
— Я с самого начала знала, что это плохая идея, — вздохнула она.
Тут до Грега дошло то, над чем он в эти дни вообще не задумывался — что отдать детей отцу было вовсе не ее затеей. Что, может быть, она и не старалась накручивать себя, а вот тесть однозначно ее накрутил.
— Ну вот видишь. И отдыхай спокойно с Майклом. У детей есть все, они развлекаются, ты можешь звонить и говорить с ними в любое время, а не по расписанию.
Этим он ее, хоть, возможно, и ненадолго, расположил к себе. Глиннис расписания ненавидела. И хотя в особняке расписание завтраков-обедов-ужинов, деланий уроков и укладываний спать существовало тоже, но существовало оно только потому, что в любую минуту могло быть нарушено. Глиннис и на концерты ходила так — либо чуть ли не за час до начала, либо безнадежно опаздывала. Грегу эта ее хаотичность была бесконечно мила, и у него немного защемило сердце, когда она подхватила тему и стала рассказывать ему, как сама ненавидела ездить еще к старым Хемсдэйлам.
Заканчивали они разговор на совсем неожиданной ноте — как будто снова совсем по-дружески, смеясь над тем, как Грег выкрал детей (он рассказал кое-какие детали и в красках расписал ор Огги), и радуясь тому, что у детей случилось первое за всю жизнь большое приключение. Глиннис обещала поговорить с отцом о куклах.
— Но не завтра, ладно?
Очевидно, тот был недоволен ей, хотя ведь детей забрал Грег, а она-то уж была совсем ни при чем. Но, вероятно, тесть ждал от нее, что она возьмет детей в Грецию. Неожиданно Грегу стало жалко ее.
— Вот что, — сказал он. — Если отец попытается давить на тебя и портить твою жизнь с Майклом — не давайся. И я тебя всегда поддержу. И дети тебя поддержат. Рован меня вчера целый час пытал каленым железом, не изменял ли я тебе. И ты извини меня, пожалуйста, за субботу. Я правда не хотел на тебя кричать.
— Я не знаю, почему я это делала, — сказала вдруг Глиннис и замолчала.
— Что ты имеешь в виду?
— Изменяла. Я хотела причинить тебе боль. Черт возьми, — он услышал слезы в ее голосе, — ты всегда был таким идеальным, Грег! Ты был таким чертовски бесповоротно идеальным! Я не могла найти в тебе ни одного недостатка! Я просто не могла…
— Господи, Глин.
— Даже сейчас. Даже сейчас ты делаешь то же самое. Ты даже не можешь по-настоящему злиться на меня. Господи, я так хотела, чтобы ты разозлился. Я хотела, чтобы ты орал на меня, чтобы ты меня избил, — она сорвалась в рыдания.
— Господи, Глин, — повторил он. — Я понятия не имел…
— Ну не могла же я тебе сказать! Господи, как я могла тебе это сказать?! Избей меня, убей меня, я ненавижу себя, так, что ли?!
— Родная, как же так… — вырвалось у Грега.
— И только Майкл это понял. Понял сам. Ты понимаешь? Он это понял! Мне не надо было ему объяснять словами. Грег, ты очень хороший, но тебе надо было объяснять словами, а я не могла… не могла…
Она бросила трубку. Грег сходил налить себе еще скотча. Он был в шоке от разговора с ней, не в последнюю очередь потому, что ему не приходило в голову, что его кто-то мог считать идеальным. Наоборот, это она была идеальная. И может быть, это и злило его тогда больше всего — что идеальная женщина могла изменять.
Он вышел к обрыву. Бескрайнее водное пространство лежало впереди него. И жизнь была как это пространство, из которого он знал только кусочек берега. Грег спустился вниз, скинул с себя одежду и вошел в море. Вода была холодная. На побережье в этих краях температура моря никогда не превышала шестидесяти градусов, а в это лето не дотягивала и до пятидесяти. Он наскоро окунулся прямо с головой, натянул трусы и, чувствуя себя как-то смешанно — он не понимал, чего ему хотелось больше, смеяться или плакать (но больше от облегчения, чем от чего-то другого), — потрусил домой.
Конфликт с Глиннис явно исчерпал себя, у Грега впереди был целый август с детьми на море, интересное и острое дело, и при этом практически одно — ну, не считать же делами на самом деле все остальное; у него были воспоминания о счастье встреч с Майкрофтом (о неожиданном перепихоне с Огги, хотя ему и понравилось, Грег пока не хотел думать)… Кажется, он нашел в этом году гораздо больше, чем потерял.
Он вспомнил, как убеждал Майкрофта, что из-за плохого случилось хорошее, и это воспоминание, конечно, снова отдалось резкой болью.
«Может быть, когда-нибудь я и смогу отпустить его, как Глиннис», — подумал Грег.
И ему странно было теперь, что с Глиннис ему, по сравнению с отношениями с Майкрофтом, удалось не только закончить отношения, но и отпустить.
«Потому что я не хочу. Потому что я не хочу верить, что он больше не придет. Не хочу верить, что это окончательно и ничего нельзя изменить. Кажется, я готов сейчас ждать его и десять, и двадцать лет».
Он завернулся в халат в ванной, в которой трахался с Огги, отдавался ему, как жадная сучка, прости господи, и при одной мысли об этом хотелось еще, но если бы сейчас встал выбор между Огги и Майкрофтом, понятно, в чью пользу был бы этот выбор. Грег сел на край ванной, вспоминая, как они с Майкрофтом сплетали пальцы в прихожей в Ньюкасле. Это было нечто большее. Вот именно такими словами. Не «чем что-то другое», а просто «нечто большее». Можно было трахаться с лучшими ебарями мира, но они не были Майкрофтом. Майкрофт был совсем отдельно.
«Неужели нет никакого способа? — вопросил Грег. — С другой стороны, у меня нет никакого представления о том, что действительно происходит. Он сказал, что это вопрос жизни и смерти. Он должен куда-то уехать, чтобы кого-то спасать, и поэтому хочет забыть меня? Может, Майкрофт болен какой-то болезнью, которой может заразить меня таким путем? Почему вообще я должен ему верить?! Но он просил меня отступить. Если причины на самом деле не настолько серьезны, значит, он просто не хочет быть со мной. Значит, я должен это принять. В конце концов, Майкрофт, как и Глиннис, не моя собственность».
Он все еще торговался с собой, когда телефон в гостиной снова зазвонил. Это снова оказалась Глиннис. Голос ее звучал все еще подавленно, но ей явно было уже лучше. В несколько минут они уладили все споры, договорившись, что адвокаты доделают остальное. Глиннис даже пообещала дать Грегу ключи от особняка и сказала, что совершенно нормально, если в Лондоне он будет останавливаться у них. И если Грег не против, то другую гувернантку на август нанимать не надо, а Шинейд готова выйти из отпуска и приехать хоть завтра. Когда разговор закончился, Грег прокричал троекратное «Ура!», правда стараясь, чтобы это прозвучало достаточно тихо.
— Вы помирились, — констатировал Рован, застукав его за этим. Он зевал и щурил глаза от яркого света, и Грег чувствовал, как же ужасно его любит. Может быть, даже настолько ужасно, чтобы изо всех сил удерживаться и не обнимать его.
— Мы помирились. Но про школу я ей еще не сказал. Попозже скажу.
— Но там же надо готовить бумаги, все такое?
— Все такое. Касси завтра все выяснит. — Грег похлопал по дивану рядом с собой. — Но ведь дело не в Майкле, правда? — спросил он. — Одного Майкла было бы мало.
— Меня… дразнят, — признался Рован, не выдержав его взгляда. — И это становится все хуже. Особенно теперь, когда я не в команде. Сначала я был «сыном вонючего копа», теперь просто «вонючка».
— О как. И когда ты собирался мне это рассказать?
— Никогда. Очень мне хотелось быть стукачом!