Глава 35 (2/2)
— Хорошо, — выслушав новости, ответил тот. В голосе его удивительным образом сочетались уныние и энергичность.
— Сестра приехала? — спросил Грег. Он догадывался, что его вопрос скорее неуместен, но избавиться от своей дурацкой привычки сочувствовать всем и вся не мог.
— Нет. Я пока сказал, что не надо. В среду, может. Спасибо, что спросили. Я вчера был на работе. Меня не уволили. Хотя моей заслуги в этом, конечно, нет. Я сейчас еду к Агате. И я думал о фонде. Хотя про это лучше в другой раз. Заходите — расскажу.
Грег пообещал зайти.
Он собрался (и под душем, конечно, думал о Майкрофте, а задницу приятно ломило, потому что Майкрофт тоже вернул долг) и пошел в дом Глиннис. Как бы она ни злилась, но если она сегодня с детьми не гуляет и если у них нет никаких особенных планов, то у него есть шанс.
Погода была наконец настоящая летняя, и Грег поймал себя на том, что он тоже умудряется сочетать уныние и энергичность.
«Надеюсь, что по итогам сегодняшнего дня наркотики и улики не подкинут уже Винни», — думал он.
Только когда до особняка Глиннис оставалось десять минут пути, Грег вспомнил, что даже не подумал спросить, как Майкрофт попал в дом.
«Это потому что я забываю обо всем на свете, растворяясь в нем. Ну вот, больше не буду. Эта страница перевернута. Надо начинать новую жизнь».
Он так и чувствовал это, какую-то окончательность, которая обрушивалась на него со всей своей безжалостностью. И все же Майкрофт был неправ, когда пытался порвать с ним в прошлый раз таким нелепым и глупым образом. Да, тогда Грег чувствовал гнев, но гнев не помогал ему жить. Зная, что его бросили потому, что хотели бросить, Грег чувствовал себя растоптанным, а второй раз быть растоптанным за два месяца — это тот еще расклад. Теперь же, несмотря на все, Грег чувствовал себя значимым и любимым. Он чувствовал не ту прежнюю истеричную благодарность, которая то и дело перетекала в подозрения, он чувствовал благодарность завершенности. Благодарность за отношения, пусть и такие короткие, и благодарность за то, что Майкрофт завершил их именно таким образом. Признавшись в своих чувствах. Ну почти. Во всяком случае, по-майкрофтовски. Вероятно, Грег не мог выбить из него больше. Но это было и неважно.
Это была будто бы галочка в его биографии «был любим». И — самое главное — «остался любим».
«Я как маленький мальчик, который боится, что мама сдаст его в приют, — усмехнулся он своим размышлениям. — Мне невыносима нелюбовь. Мне непереносимо, когда меня не любят, настолько, что я всеми силами стараюсь, чтобы меня полюбили. Я ведь и Деллоуэем интересуюсь, словно пытаясь опровергнуть инсинуации Хейла. Что же получается, что я на самом деле мерзкий человек?»
Конечно же, он мерзкий. Наговорить такое матери своих же детей. Детей, которых она выносила, ну, пусть не вынянчила — для этого всегда были няньки, гувернантка и гувернер, — но все же Глиннис уделяла им времени больше, чем могла бы какая-нибудь работающая мать. Мерзкий и недальновидный. И вот это, конечно, самый большой идиотизм. Ему сейчас никоим образом не надо ее раздражать.
Не раздражать. Господи. Грег застыл посреди улицы, внезапно осознав, что это была основная составляющая его семейной жизни. Это было так странно. Глиннис была пылкой любовницей, Глиннис была хорошим другом, который никогда не возражал против его работы (ну, тут понятно, отец сам большой полицейский босс) и обсуждал с ним дела, женой, которая на самом деле не так часто и скандалила, а крупные скандалы вообще можно было по пальцам пересчитать, и все же, оказывается, он постоянно боялся ее неодобрения, раздраженного, сухого тона. А ведь поначалу ему нравились эта резкость и прямота, сарказм. Непонятно, в какой момент он начал бояться этого по отношению к себе. Особенно с учетом того, что Глиннис с ним таким тоном почти никогда и не разговаривала. Да и с прислугой она обычно была мила.
Только сейчас до Грега дошло, как много углов на протяжении своей семейной жизни он сглаживал. Как старался предупредить это ее дурное настроение, угадывать, в иной момент старался занять детей, чтобы они не сталкивались с матерью. Постоянно расспрашивал ее не столько потому, что хотел узнать, как у нее дела, а больше потому, что хотел узнать, какие у нее трудности, влияющие на ее настроение.
Он рассмеялся, осознав это, а потом выругался. Ну надо же быть таким безнадежным, жалким идиотом, чтобы прожить в браке шестнадцать лет с домашним тираном, и только разойдясь с ним, это осознать.
«А потом мы удивляемся, почему женщины не заявляют о домашнем насилии. Потому что не понимают ни черта, как я. Или я один такой уникальный долбоеб? Ну, судя по тому, что во вторых отношениях я вляпался в Майкрофта, я действительно уникальный. И долбоеб тоже действительно».
Грег прошел еще немного, выйдя наконец на нужную улицу, и снова замер посреди тротуара.
«Да ведь и Майкрофт недалеко ушел от Глиннис, разве нет? Со всем этим высокомерием «я знаю больше тебя», со всем «я прихожу, когда нужно мне, а твои желания по остаточному принципу»? Или, если бы не нужно было так сильно прятаться, было бы по-другому? А если нет? Если бы я, прожив с ним десять, пятнадцать лет, так же бы обнаружил, что любовь больше не перекрывает страх перед его дурным настроением? В самом деле, что ли, жениться на Касси?»
Но Грег знал, что это не вариант. Жениться на Касси означало быть в непосредственной близости от Майкрофта, а этого Грег выдержать не мог. Да и денег у него не столько, сколько ей нужно.
Глиннис дома не оказалось. Рован сказал, что они со своим учителем уехали на обед к его родне. Дюран на этот раз была молчаливая. Вцепилась в него без единого слова, и так они и пошли гулять — Дюран висла на нем, мешая шагать, и отказывалась отпустить. В конце концов пришлось взять такси.
Они погуляли в парке, пообедали в ресторане, потом Грег показал им свою квартиру, и Дюран расстроилась из-за того, что у него не было ни ее кукол, ни раскрасок, ни книжек, которые он любил читать ей на ночь.
— Это значит, что мы не будем сюда приходить, да? Мама запретит? — спрашивала она, пока Грег разыскивал чай, который задевал непонятно куда.
Грег пытался ей объяснить, что книжки он купит, а кукол она будет приносить с собой, но Дюран уже завелась и ревела, и ее невозможно было остановить. Еще Рован подлил масла в огонь, ляпнув, что если мама увидит ее такой зареванной, то к папе их точно больше не отпустит. В итоге вернулись они все в особняк в настроении самом поганом. Глиннис была дома, и Грегу еще пришлось выслушать допрос с пристрастием, как долго он собирается ей мешать заниматься детьми и настраивать их против нее. После этого она сообщила, что дети полетят с ней в Грецию, это не обсуждается, Грегу она их не отдаст ни на две недели, ни на одну, и суд, вне всякого сомнения, встанет на ее сторону.
На этом месте Грег пообещал ей заявить о похищении детей, если она посмеет их увезти, и они расстались после тщетных попыток перекричать друг друга.
Утром Грег проснулся еще до будильника оттого, что в холле трезвонил телефон. Он спустился вниз, потеряв по дороге тапки, и, стоя на каменном холодном полу, выслушивал удивительные вещи.
Во-первых, звонила Мэри Макферсон, которую он знать не знал. Во-вторых, ее мать работала кухаркой в доме тестя Грега. В-третьих, вчера вечером к ним привезли детей, звонить им самим не давали, и сейчас их увозят в поместье к другу тестя. И мол, поместье хорошо охраняется, и Грег туда попасть не сможет. И что девочка все время плачет и хочет, чтобы папа ее забрал.
Кое-как одевшись, Грег рванул последовательно сначала к тестю, куда его не пустила охрана, потом к Глиннис, где ему никто не открыл — он прекрасно понимал, что, скорее всего, эти двое просто затаились, — а потом обратно к Винни на встречу с Андерсеном, который на эту встречу согласился, но дал понять, что «исключительно из расположения», и т.д., и т.п. Впрочем, может быть, действительно из расположения, потому что Андерсен явно был с похмелья и у него болела голова. Грег отыскал в аптечке старый добрый аспирин, сделал кофе и, с ненавистью глядя на розовые лилии с желтыми пионами, обрисовал ситуацию.
Андерсен с ходу сказал, чтобы Грег на хорошие результаты вот прямо сейчас не рассчитывал.
— Заявление мы, конечно, напишем, — объяснил он, вытирая пот со лба. — О том, что ваша жена не дает вам с детьми видеться. Но если вы заявите о похищении детей, с учетом того, что у вас им действительно не безопасно, это даже рассматривать не будут. Все знают, кто он. Вы только сейчас поставите себя в невыгодное положение, если будете скандалить.
— Можно подумать, что вы на его стороне! — зарычал Грег. — Тем более что он сам и устроил мне эту самую небезопасность!
— Не исключено, — согласился Андерсен. — Но это еще надо доказать. А доказательств к этому моменту у вас никаких. Что касается того, на чьей я стороне, то я на стороне вашего здравого смысла. Мы с мистером Уиллертоном и его помощниками сделаем все, что сможем. Уж в его компетентности, я надеюсь, вы не сомневаетесь.
Грег, как порядочный человек, извинился, проводил Андерсена и поехал в Ярд.
Где ему пришлось выслушивать еще более удивительные вещи.
— Тебе только что звонили из твоего участка, — сказал Линней, едва Грег сунул нос в дверь его кабинета. — Кто-то ночью побывал у тебя дома. Говорят, перевернули все вверх дном.