Глава 14 (1/2)

Утро понедельника было отвратительным. Грег ехал в участок из Ашингтона на своей детке, ругался на задницу, которая не менее отборным матом ругалась на него за вчерашнее, и себя ругал за мазохизм, потому что однозначно хотел пережить все это еще раз — и такую потрясающую близость с Майкрофтом, и секс с ним, и именно такой вид секса.

Помимо задницы все тело тоже ругалось по-своему. Майкрофт позволил ему перетащить в кабинет кресло, и Грег, во-первых, побил себя то ли этим креслом, то ли лестницей, пока втаскивал его на второй этаж, а во-вторых, потом он, конечно, в этом кресле заснул, а Майкрофт и не подумал разбудить его. Майкрофт во время работы его вообще не замечал, и это Грегу казалось хорошим знаком. Правда, проснувшись, Грег обнаружил, что накрыт пледом. Но все тело, конечно, затекло, а Майкрофт разбудил его, только когда сам решил ложиться спать, за два часа до того, как надо было вставать. Эти два часа Грег, правда, в полном блаженстве проспал на кровати, с Майкрофтом, обнимающим его со спины. Но вот это блаженство тело ему почему-то не припоминало, а четырехчасовой сон в кресле припоминало. Грег начинал приходить к выводу, что тридцать семь лет — это уже однозначно возраст.

Ну а потом были совместный душ с короткой яростной взаимной дрочкой и жадными прощальными поцелуями, потом Майкрофт всучил Грегу его трусы, которые нашел в мусорной корзине, выстирал и высушил утюгом (Майкрофт Холмс высушил его трусы утюгом!), потом на кухне была яичница с сосисками и грибами, и румяные тосты из тостера, и кофе, который Майкрофт сварил сам — ни дать ни взять семейная пара перед выходом отца семейства и добытчика на работу. Это было так дико и так хорошо, что, когда Грег вспоминал об этом, на глаза наворачивались слезы. А может быть, они были от того страшного чувства расставания, которое он переживал, когда они с Майкрофтом просто держались за руки перед дверью, которая затем выплюнула Грега в дождливую промозглость? Они держались за руки целую вечность, и целую вечность смотрели друг на друга, и целую вечность не решались поцеловать друг друга, а потом все-таки поцеловались, и Грег распахнул эту самую проклятую дверь и пошел.

И он шел под этим долбаным дождем, под старым зонтиком «третьесортного адвоката», и было так тоскливо, что хотелось умереть еще в начале улицы, потом в середине, и в конце улицы тоже хотелось умереть, и когда он вышел к высотным домам и нашел нужную остановку автобуса, умереть хотелось однозначно. Единственное, что спасало — ключ лежал в кармане плаща, ключ был обещанием, что они опять встретятся, и Грег его мог трогать сколько угодно и думать о том, что Майкрофт тоже трогал этот ключ.

Он не хотел думать, сколько разговоров с детьми мог пропустить за эти выходные, и если его отсутствие дошло до Глиннис, то какое количество злости она почувствует по поводу того, что он начал встречаться с кем-то так скоро, и какое количество гадостей, которые она наговорит про него детям, вырастет из этой злости, и какое количество боли и обиды на него останется на душе у них.

Подчиненные приветствовали его обычной хмуростью. Грег выставил на свободный стол коробки с пончиками из «Греггс», и только потом припомнил, что вечером в среду увидел пончик в мусоре: Донован особо и не скрывала, что выбросила его.

— Угощайтесь, — предложил Грег и добавил: — И нет, я не плюю в пирожные, которые вам предлагаю, не дрочу на них, не ссу в них и не размазываю по ним говно. И кровью месячных моей женщины я их не поливаю тоже. Я не вы. Не я устраиваю тут детский сад из-за того, что начальника перевели на повышение.

Про Деллоуэя ему сказал Майкрофт. «Иначе ты так и будешь винить себя еще и в этом».

Деллоуэй был относительно бесполезен, но он был чей-то сын или брат, или племянник, а только так здесь, похоже, дела и делались. Винни обещал поспособствовать там, ему обещали поспособствовать здесь. Грега удивляло, как сюда попала мулатка Донован. Темнокожие полицейские-женщины уже встречались в Лондоне, и отношение к ним было понятно какое, с учетом того, что отношение к полицейским-женщинам с белой кожей было ужасным, но в провинции встретить темнокожую в полиции Грегу казалось немыслимым. Ему очень хотелось узнать ее историю, но непонятно было, кого спрашивать. Может, Майкрофт знает? Он все знает, подумал Грег, заходя к себе и на этот раз не забыв осмотреть кабинет и мебель сверху донизу. Даже под крышкой стола рукой пошарил, ну мало ли что.

Речь его, конечно, сопровождалась гробовым молчанием. Он вызвал к себе по очереди Хейла, потом еще двух сотрудников, потом Донован. За выходные ничего не случилось, да и если бы что-нибудь случилось, Майкрофта бы известили. В том доме был телефон. Задумавшись о Майкрофте, Грег забыл отпустить Донован.

— Мне идти? — спросила она.

— Да, конечно.

Но через двадцать минут Донован вернулась с папкой:

— Вот статистика, которую вы требовали.

И прежде, чем Грег успел воскликнуть: «Какая еще статистика?!» — Донован раскрыла папку.

Перед Грегом, поверх документов, лежал лист, на котором огромными яркими буквами было написано: «Вашу машину хотят сжечь».

— Да, спасибо! Идите! — сориентировался Грег.

После обеда он нашел предлог выехать вместе с Донован в город. На обратном пути Грег купил у миссис Майлз пирожных.

— Если б можно было взять с собой кофе, — вздохнул он.

— О, я могу вам налить в чашку с крышкой, если вы ее потом вернете. Джеффри увидел такое в Америке, и мы с Анной сделали. В ее кондитерской такой кофе не пошел, а здесь туристам очень нравится сидеть с ним у собора.

Грег попросил две чашки и позвал Донован на ту лавку, на которой сидел, когда наблюдал за Майкрофтом. Дождь прекратился совсем недавно, но был ветер и лавки почти высохли.

Кофе Доновон взяла с явной опаской.

— Я его отравил, — с готовностью пояснил Грег. — Нам же нужно для отчетности хоть одно убийство в году. Так что я насыпал в него цианида. А нет, сейчас же мне нужна сыворотка правды.

Донован хихикнула и наконец сделала глоток.

Кофе у миссис Майлз был вкусный, хотя с кофе от Майкрофта, конечно, ни в какое сравнение не шел.

Грег распаковал коробки с кремовыми и лимонными пирожными.

— Держите.

— Спасибо, — Донован выбрала лимонное. — Это вы хорошо придумали, — указывая на чашку, с набитым ртом сказала она.

Грегу только комплиментов от нее не хватало, но он решил не усугублять ситуацию.

Несколько минут они жевали молча. Потом Донован наконец сподобилась выдать:

— Это Хейл.

— А то я не знал, — буркнул Грег.

— Но то, что он сжечь ее собирается, вы не могли знать, — обиделась она. — Он только сегодня решил, потому что вы на ней в офис приехали.

— И как же он собирался ее сжечь?

— Проколоть шины под вечер. Она останется на стоянке, а вы домой уйдете, потому что в вашем сервисе сегодня выходной. Ну а ночью он прокрадется и обольет ее бензином и подожжет.

— Гениальный план, — хмыкнул Грег. — И что ты мне предлагаешь?

Донован вздохнула.

— Ты ведь понимаешь, что тебе жизни не будет, если он узнает, что ты его сдала?

— А меня все равно скоро переведут, — она махнула рукой, плеснув кофе на каменные плиты. — Это уже третий мой участок. Меня переводят, чтобы показывать прогрессивной общественности, что темнокожие женщины в полиции есть не только в Лондоне, но и в других городах.

— Хочешь еще?

— Хочу, — призналась она. — Только если можно, сахара больше на один и с молоком.

Грег тоже хотел. Он сходил за новой порцией и заодно дал отдохнуть заднице, которая против деревянных реек протестовала еще больше, чем против мягкого сиденья автомобиля. С другой стороны, задница продолжала напоминать о Майкрофте…

— И все же почему? — спросил Грег, усаживаясь обратно и на секунду позволяя себе вспомнить это ощущение — Майкрофта в себе.

Чертов мазохист. Самое лучшее место и время для встающего хуя, конечно.

— Вам нехорошо?

— Мне отлично. Так почему ты участвовала сначала во всей этой гнуси, а потом решила его сдать?

— Как вы узнали, сэр?

Грег не сразу сообразил, что она про сарай.

— Надпись — это твоих рук дело?