Вечное забвение (2/2)

И больше не возвращался к этому, зная, что после откровенности всегда наступает стыд, и что многословность карается внутри себя совестливым приступом экзекуции. Знал, что если напомнит — не сможет удержать.

Ну, и наверное, ему самому было неловко вспоминать тот вечер — неустойчиво стоя в пространстве по-прежнему чужого и чуждого мира, ограниченного прихожей, ставшей чуть более родной, чем всё, что было за ней, я вместо обычного прощания сорвалась в сентиментальный поцелуй, целомудренный и братско-сестринский, но далеко перешагнувший все наши модели отношений: от начальник — подчиненный до приятель — приятель. Мы решили быть друзьями. Новая модель устроила обоих.

Теперь же он решил вспомнить старое. Вопросы! Я стиснула зубы. Потом продавила:

— Да скажи уже! Хотя бы проспойлери аннотацию!

Он вздохнул, кинул любовный взгляд на папку и сказал лишь несколько слов:

— У нас 0-8-4.<span class="footnote" id="fn_32185425_1"></span>

— Космический мусор выпал?

Я хмурилась, не понимая, почему именно нас отправили на расшифровку такого хлама. Фил улыбнулся углом рта.

— Лучше. Объект в форме молота. А теперь вопросы.

Не удержалась, не успела нацепить броню невозмутимости, пошла трещинами, в нос залилось душное чувство нереальности, похожее на паническую атаку. Сильное, оцепеневшее, под дых и наотмашь.

— По скандинавской мифологии у тебя твёрдая пять с отличием, по космологии и квантовой физике — тоже. Не знаю, разбираешься ли ты в молотах…

— Я не буду в это лезть.

Он моргнул.

— Что, прости?

Буквы собирались в слова по инерции. Режим автопилота включился сам собой, автоответчик занудным голосом с телефонными помехами отвечал, что абонент не способен говорить. Осталась одно жизнеспособная модель, не больше.

— Я не разбираюсь в молотах, ты прав. Проверьте объект на радиацию, гамма-излучение, темпоральный след и всё остальное. Зачем тебе тут я?

Фил наконец протянул мне папку, и я помедлила, борясь с чувством подступающей тошноты.

— Затем, что никто не может его сдвинуть. Будем организовывать штаб прямо в поле. Посмотри на фото и скажи мне, это то, о чём я думаю?

Я раскрыла папку, и прошлое ударило меня в глаза — я их закрыла, ощущая веками боль, словно всю ночь сидела за ноутбуком и наконец легла спать, отчего переход от света во тьму драл сетчатку. Фил вздохнул, поймав и расшифровав мою реакцию верно.

— Спасибо. Этого было достаточно.

— Это всё, что от меня требуется? — высушивая голос, отшелушивала самообладание. Во рту — пустыня. Ещё пара фраз, и Фила занесёт оранжевым песком по самый нос.

Он глотнул кофе и пожал плечами.

— Посмотрим. Откуда нам знать, кто за ним придёт.

К тому моменту, как он снова взглянул на меня, я уже нацепила кольчугу заново, выключила автопилот, выдернула из розетки автоответчик. Влезла в латунные доспехи невозмутимости, непроницаемости и смотрела в окошко. Облако ехидно ухмылялось, потому что теперь цена всем моим маскам — грош.

— Скади?

Я не обернулась. Фил встал и пересел на кресло рядом со мной.

— Я понимаю, что с тобой, но боюсь, что сейчас вынужден напомнить тебе о моих полномочиях начальника. Это твоя работа.

Обернувшись, я заглянула ему в глаза.

— Работа. Но есть ещё долг.

— Долг, — повторил он, поднимая это тяжеловесное слово. — Долг перед людьми, которые забыли о твоём существовании? С тобой никто так и не связался.

У меня не было сил возражать: они не совсем люди, и шесть веков не так уж и много, и всё гораздо сложнее… Знала, что Фил не согласится. Я уже и сама понимала, что оправдательные слова пустые, полые изнутри, как глиняные необожжённые вазы — одним лишним движением можно разбить.

— Я не имею право в это вмешиваться. Слышал, какое в древней Японии было самое жестокое наказание? Хуже и страшнее, чем казнь.

Фил ответил, не задумываясь:

— Забвение.

— Вот именно. Человека стирали из памяти, бумаг, историй, его имя запрещали произносить. Он не умирал, хуже — он жил, забытый, оставленный. Одинокий. Мой правитель решил, что я достойна такой жизни.

— Раз он избрал поголовное забвение, то и сам должен о тебе забыть. Скади, — Фил коснулся моей ладони, — ты не одна. И я, конечно, не бог и не твой правитель (всего-то начальник), но ты не заслужила такого наказания. Не длиной в шесть сотен лет.

Я улыбнулась. Жест благодарности, который он мог принять: остальные, вроде громких признаний, даже объятий, были ему чужды.

— Хотелось бы верить.

— Раз о тебе никто не помнит, а я знаю тебя достаточно, чтобы оценить твои способности и твоё сердце, не думаешь, что можешь хотя бы проконсультировать Щ.И.Т., ну, скажем, провести мне курс настоящей скандинавской мифологии? В ускоренном режиме.

Наш самолёт вошёл в засекреченную зону, и Филу пришлось отлучиться, чтобы подтвердить курс. Я сидела в кресле, теребила в руках треклятую папку и куталась в слова агента Коулсона.

Когда-то давно, вместо прощания, Всеотец сказал мне, что единственное, чего я заслужила за всю свою жизнь — это вечное, непроходящее одиночество.

Фил Коулсон уже как год пытался доказать мне обратное.

Я подумала, что люди, в общем-то, при всех их смертных грехах и маленьких жизнях, обладали удивительным даром: умели убеждать.