Часть 57 (1/2)

Музыка лилась из динамиков, установленных в саду резиденции Феррасов, где всё было украшено разноцветными гирляндами из свежих цветов и огоньками, всё очарование которых особенно заметно, когда только начинает темнеть, вечерняя пелена завлекает некогда ясное небо, медленно спускаясь на землю точно вуаль невесты. Празднично одетые гости сновали между столами с выпивкой и закусками и площадкой для танцев, где крутились в танце пары, среди которых можно было легко заметить главных виновников нынешнего торжества, вопреки тому, что невеста отказалась в этот день от традиционного светлого одеяния, мотивировав свой выбор единственной фразой «Львеночек сходит с ума, когда я в красном», сегодня она определённо была заметной среди гостей даже не благодаря красному наряду с открытой спиной, а благодаря яркой улыбке, сияющей не только на лице, но и в глубине глаз, вполне гармонично отражаясь в глазах жениха, который казался не менее счастливым в этот день. Об этом шептались между собой и гости, иногда подходившие к новоиспечённым супругам, прерывая их уединение — вопреки присутствию по меньшей мере сотни человек вокруг них — своими поздравлениями.

Никто не сказал бы, что накануне вечером они ругались на весь дом, звучно хлопая дверью и мешая няням уложить спать младших членов семейства, а этот самый мужчина кричал, что вероятно напрочь обезумел, собираясь жениться на женщине, которая «мечтает свести его с ума», и свидетели этого спора с полной уверенностью могли утверждать, что Леонидас Феррас имел в виду вовсе не тот смысл, который вкладывала в подобные слова его невеста — ныне жена,— выбирая свой свадебный наряд. Младшая горничная даже засомневалась, не напрасно ли предыдущие пару дней специально нанятые рабочие трудились, украшая сад и дом к торжеству, которое могло и не состояться, если будущие супруги разругались в пух и прах меньше, нежели за двенадцать часов до бракосочетания; закончив последние обязанности и укладываясь измученной на узкую постель в спальне для слуг — когда на часах было без малого без пятнадцати двенадцать,– она до сих пор не была уверена, что свадьба состоится, потому что хозяин не выходил из своего кабинета, чтобы подняться наверх в спальню, но и сеньора Иветти не спешила спускаться вниз, вероятно намереваясь стоять на своём до последнего. В общем, Марта почти сомневалась, что получит обещанные премиальные в честь свадьбы работодателя, с досадой ударяя по подушке, прежде чем провалиться в дремоту. А ей очень нужны были деньги, потому что накануне её пригласил на свидание очень горячий парень и позарез нужно было купить новое платье, иначе пришлось бы отменять долгожданный вечер, а зарплату она как на зло потратила, выложив всё до последнего сентаво на оплату учёбы, убеждая себя, что это выгодное вложение в будущее. Вероятно, маркетинговый психолог должен зарабатывать неплохо,— так утверждали в брошюре университета,— по крайней мере больше, нежели обычная горничная, тогда-то ей не придётся каждый второй месяц ютиться в комнатах для слуг в домах работодателей, оставлять собаку в доме родителей, мотивируя не слишком убедительным «ему не полезно жить со мной, когда красят стены» вместо того, чтобы сказать, что денег у неё нет ни на корм, ни на оплату крохотной квартирки, где «красят стены» с завидной регулярностью, а уж тем более не придётся отменять свидания с парнем, в присутствии которого готова упасть в обморок от счастья. Утром Марта проснулась донельзя расстроенной, но её таки ждал большой сюрприз ввиду столь желанного конверта, а накрывая тем утром на стол и вовсе выпала в осадок, обнаружив, что люди, которые ещё вчера выглядели, будто намерены отменять свадьбу, сегодня кажутся ещё больше влюблёнными друг в друга, нежели накануне; после этого девушка признала себе, что либо они довольно странные люди, либо она не имеет никакого опыта в отношениях и потому её выводы заведомо ошибочны в большинстве случаев, впрочем и то и другое могло в какой-то мере быть правдой.

За торжеством с балкона, перила которого были увиты гирляндами разноцветных роз, наблюдали две женщины: одна совсем юная, с русыми светлыми волосами в пучке и форменном чёрно-белом костюме — та самая Марта — и другая — средних лет, с тёмной кожей и тёмными кудрявыми волосами, которая собственно говоря была главной причиной вчерашней ссоры между хозяевами.

— Не могу поверить, что эта женщина таки стала хозяйкой дома сеньора Леонидаса,— фыркнула недовольно старшая женщина, привычным для неё жестом поджимая губы.

— Дона Далва,— покачала головой горничная, решаясь таки выразить вполне здравую мысль,— но если бы не дона Иветти, сеньор Леонидас мог не согласиться взять вас обратно на работу. Разве вы не благодарны ей хоть немного?

– Я не просила брать меня обратно,— фыркнула Далва.— Но я не могла отказаться присматривать за ребёнком, несмотря на то, что сеньор Леонидас так меня обидел, я до сих пор питаю слабость к его детям. Разве дочь сеньора Леонидаса виновата, что у неё такая мать? Такая милая девочка...— к удивлению собеседницы, Далва слегка улыбнулась, что говорило о том, что она успела проникнуться симпатией к младшему ребёнку Леонидаса, несмотря на свою очевидную нелюбовь к матери девочки. Между тем, бывшая экономка продолжала:— И я могу быть рядом с моим мальчиком и его детьми. Мел стала такая большая! А скоро будет ещё один ребёнок, надо же! Теперь это должен быть мальчик! Если бы только жена Лукаса согласилась назвать его Диогу...– она с досадой махнула рукой.— Лукас такой же, как его отец! Оба выбирают не подходящих женщин, когда рядом есть куда более достойные женщины! Взять хотя бы Маизу...

На дальнейшие слова женщины её юная коллега уже не обращала столько внимания, потому что даже не прислушиваясь, она знала, что сейчас женщина описывает достоинства некой молодой сеньоры, которую сама горничная никогда не видела. Вот только о личности «достойной невесты» для отца Лукаса она ничего не говорила, что заставляло горничную таки немного поверить в теорию другой — не первый год работающей в этой семье — горничной, что бывшая главная служанка, нынче принятая вновь на работу, но в качестве няни, вправду была безответно влюблена в хозяина, потому и отгоняла от него всегда женщин. Марта незаметно покачала головой: дона Далва была неисправима, даже неприятности не сделали её другой. Вот она сама с трудом могла представить, что решится когда-то выгнать любого гостя кого-то из своих работодателей из дома, где лично она не была хозяйкой, а уж тем более открыто говорить, насколько ей не нравится хозяйка, особенно когда её приняли на работу — по словам их начальника — на испытательный срок. Марта на её месте не решилась бы показывать свою обиду хозяину, или говорить вслух — пусть даже его сыну, которого в своё время воспитала с пелёнок,— нечто похожее на слова «похоже девочка таки вправду дочь сеньора Леонидаса»; к такому выводу старшая женщина вероятно пришла рассмотрев ребёнка, но Марта почему-то не сомневалась, что реши она обратное, не постеснялась бы сказать. Горничная немного согласилась с вчерашним утверждением сеньора Леонидаса, что сеньора Иветти сошла с ума, пригласив Далву обратно; Марта сомневалась, что доверила бы свою дочь женщине, с которой имела не лучшие отношения, впрочем, у Феррасов происходило в жизни много странных вещей.

– И кто надевает такое откровенное платье на собственную свадьбу?— продолжала между тем возмущаться Далва.— Хорошо ещё белое платье не надела!

Марта не стала спрашивать, что по мнению женщины стоит надевать на свадьбу или в любое другое место, вместо этого задавая другой её интересующий вопрос:

— А в другом доме разве было лучше? Вам ведь тоже не понравилась хозяйка...

– Про ту фифу крашенную даже не вспоминай!— пуще прежнего скривилась Далва, будто внезапно у неё одновременно заболели все зубы.– О ней даже говорить не хочу! Мало того, что сидит на шее своего мужа, бесстыдно тратит его деньги, так даже ребёнка ему за столько лет не родила, не может якобы! Глупости какие, я то успела заметить, что она принимает таблетки, а мужу продолжает врать! Что только за нравы в наше время! Достойные женщины совсем перевелись!— опять фыркнула негритянка.– Ну ничего, я ей всё сказала, что о ней думаю!

— Не сомневаюсь...— пробормотала Марта. Про себя она отметила, что потому дону Далву после её тирады в адрес доньи Марселы и не брали на работу ни в одно приличное место!

– Вот и не сомневайся! – кивнула Далва.— Я всегда говорю что думаю, а не то, что кто-то хочет от меня услышать! Я и ей,– она махнула рукой вниз, имея в виду видимо жену хозяина,— сказала прямо, что она мне до сих пор не нравится!

– Не хочу вас обидеть,– заметила горничная,— но не думаю, что вы ей тоже сильно нравитесь....

А внизу среди гостей была ещё одна не слишком счастливая женщина, правда недовольна она была вовсе не из-за свадьбы или антипатии к кому-то, а скорее по той причине, что толпы радостных людей и улыбающиеся парочки, кружащиеся на танцполе под очередную романтичную мелодию, лишний раз напоминали, что в её жизни романтики было крайне мало, если и вовсе имела место таковая. Эдна, а это была именно она, сидела за столиком на улице рядом с задумчивым мужем, со всех сил стараясь «держать лицо», уже привыкшая, что Альбиери привычно витает где-то в своём мире и даже если она будет говорить без умолку, всё равно он не обратит должного внимания. Женщина только тяжело вздыхала изредка, опустив ладонь на немного заметную выпуклость живота; собственно говоря, её появление дома сегодня утром стало причиной их с Альбиери спора, потому что он был уверен, что она должна безвылазно находиться в клинике, чтобы не потерять ребёнка, хотя остальные врачи утверждали, что беременность проходит отлично и подобные меры лишние. Женщина даже начала подозревать, не появилась ли у супруга любовница, потому яростно настаивала, что не только пойдёт с ним на свадьбу Леонидаса, но и впредь будет дома, не вернётся в клинику, если необходимость этого не признает по крайней мере ещё один врач, на что Альбиери заявил, изрядно этим обидев её, что она просто не понимает ценности и важности ребёнка, который растёт в её утробе. Она до сих пор едва сдерживала слёзы, вспоминая об этом, не помогало и очевидно мрачное настроение мужчины. На свадьбах её муж всегда был довольно хмурым и Эдна невольно начинала мучить себя мыслью, что в такие моменты он думает о том, что в своё время так и не женился на своей возлюбленной. Сегодня Эдна поняла, что она очень завидует Иветти, потому что женщина была очевидно любима своим мужем; помнится, в день их с Альбиери свадьбы, её муж не стремился прижимать её к себе, целовать, не смотрел на неё, будто она была особенной, даже их первый супружеский поцелуй и тот был в лоб, он не целовал её в губы. Но ведь Леонидас раньше не просто любил женщину,— все общие знакомые, которые знали его, утверждали, что он любил мать Лукаса,— он был женат и у него от неё были дети! Так почему он мог влюбиться в Иветти, почему всё ещё мог смотреть на свою новую жену так, как на Эдну никто и никогда не смотрел, а Альбиери не мог её — Эдну — взять и полюбить? Почему после гибели своей невесты Августо Альбиери навсегда разучился любить? Она делала всё для его комфорта, как дома так и на работе, именно она через несколько месяцев родит ребёнка с его фамилией, и тем не менее давно погибшая женщина продолжала красть у неё любовь мужа! Она ненавидела её, ах, как сильно ненавидела, что даже пугалась этого постыдного чувства! Разве ушедшей женщине недостаточно, что он уже любил и скорбил по ней много лет? Почему ей надо было сделать так, чтобы он больше никого не полюбил, даже свою законную жену, имевшую на эту любовь законное право, в отличии от той, с кем Альбиери так и не успел сочетаться законным браком? Эдна знала, что это неправильно, недостойно и просто глупо ревновать к мёртвой женщине, а тем более — ненавидеть так сильно ту, кого никогда не знала вживую, но как ей хотелось иногда схватить с полки осточертевшую фотографию и запустить прямиком в камин, смотреть, как черты лица миловидной девушки превращаются в пепел, наслаждаясь запахом гари. Бороться с живущей женщиной возможно, она никогда не будет идеальной и может совершить такие же ошибки, как любой человек, но как бороться, выдержать сравнение с той, которая навеки останется в памяти твоего мужа святой, даже вопреки тому, что он — опять же, из-за тоски по своей невесте — навсегда отказался от поклонения всему святому. Ах, если бы Альбиери хоть чуточку любил её, хоть на десятую часть того, как любил эту девушку, она была бы так счастлива! Но ей оставалось только ловить глазами чужое счастье: вот Леонидас что-то говорит на ухо Иветти и опять её целует, вот над чем-то смеётся со своей женой Лукас, вот кружатся в танце знакомые и незнакомые ей люди. А вот прошла мимо молодая парочка: жена с явным возмущением что-то выговаривала своему мужу, а он видимо оправдывался, судя по его жестам. Эдна сквозь музыку услышала только пару фраз:

– Дорогая, клянусь, я не знаю эту женщину!– его голос звучал отчаянно, но так, будто он уже привык к подобным сценам и в конец отчаялся положить конец этому безобразию; похоже, ему часто приходилось оправдываться перед благоверной, и не удивительно, учитывая, что он был очень даже привлекательным молодым человеком. Эдна его узнала, кажется он был адвокатом и работал в фирме Феррасов.

– Не знаешь? Тогда почему она тебе улыбнулась?— продолжала допрос молодая блондинка в ярком платье — тугом, как перчатка, с буф рукавами.– Не ври мне, Тавиньо! Я видела, как она улыбалась именно тебе! Так ещё подмигнула, я этой нахалке все глаза выцарапаю, нечем будет чужим мужьям подмигивать!

– Откуда я знаю, Лидьяне? Даже если мы виделись когда-то, я её не запомнил! Мало ли, сколько деловых партнёров у компании! Разве я всех должен помнить? Пусть мигает, мне то что? Я только тебя люблю, дорогая!— видимо понимая, что на этом допрос не закончится, парень вдруг поцеловал ревнивую жёнушку прямо в губы и она обмякла в его объятиях, а потом начала отвечать, прижимаясь к нему совершенно бесстыдно.

— Мой Аполлон!— воскликнула с обожаем девица, когда они наконец оторвались друг от друга, и прильнула к нему, едва не ворча от удовольствия, как сытая кошка, и взгляд был у неё такой гордый, торжествующий, смотрите, мол, какой красавец мне достался. И он тоже улыбался, а потом утащил ревнивицу в толпу танцующих.

В этот момент Эдна поняла, что завидует всем женщинам, которых хоть немного любят их мужья, да даже тем, чьи мужья по крайней мере умеют притворяться на людях. Сегодня ей пришлось говорить с многими знакомыми, не про одних говорили, что поженились исключительно по принуждению или расчёту, тем не менее на людях они выглядели вместе радостными и улыбчивыми, пусть даже ночуют каждый у своих любовников, а на неё глядели жалостливо, или может ей просто так казалось, что все вокруг шепчутся и обсуждают именно её. Впрочем, не мудрено, если обсуждают правда их, ведь Альбиери сидит рядом с ней, будто на каторге, по крайней мере лицо у него не слишком счастливое, улыбнулся он слабо только когда после росписи они вдвоём подходили поздравить молодожёнов, но даже тогда утащил её поскорее под руку, когда Леонидас что-то спросил о здоровье друга. Эдна решительно не поняла, в чём дело, пыталась спросить мужа, что с ним случилось, почему задают вопросы по поводу его здравия, испугалась, не скрывает ли он от неё чего, однако доктор только буркнул, что вполне здоров и с тех пор сидел за столом, как истукан, не реагируя на попытки его разговорить, которые она бросила со временем, понимая, что ничего не добьется, но только вызовет лишнюю порцию ненужной жалости или злорадства со стороны других гостей, если станет умолять мужа потанцевать с ней хотя бы раз. Женщина отчаянно пыталась найти в себе причины явного отсутствия интереса со стороны супруга. Может стоит сменить причёску? Или надеть другое платье? Но платье-футляр казалось очень хорошим выбором, когда она примеряла его перед зеркалом дома, даже Альбиери одобрил, сказал, что она отлично выглядит, когда она спросила его об этом третий раз, когда они садились в машину — её машину, свою он отдал в ремонт, не объясняя причин, хотя Эдна, конечно же, спрашивала неоднократно. Но к отсутствию ответов на свои вопросы она успела уже привыкнуть за время брака с Альбиери.

— Простите?— кто-то тронул её за плечо, а повернувшись Эдна обнаружила перед собой молодого человека приятной восточной внешности, который обаятельно ей улыбнулся и даже поцеловал руку, от чего она покраснела вдруг, как юная девушка.

– Вы что-то хотели?— спросила она, уверенная, что этот молодой парень явно подошёл к ней не ради обычного разговора.

— Хотел представиться. Меня зовут Зейн,— он снова улыбнулся,— а вас?

– Эдна...— женщина совсем растерялась, а потом посмотрела на своего мужа, который и не замечал будто, что она с кем-то разговаривает, продолжал сидеть, только на этот раз писал что-то в своём блокноте, том самом, который даже ей запрещалось трогать. Эдна не могла избавиться от мимолётного любопытства, думая что там писал Альбиери сейчас, внимательно уставившись... на Лукаса и Жади? Что интересного было в молодой паре, чтобы привлечь столько внимания учёного?

— У вас очень красивое имя, как и его хозяйка,— опять улыбнулся молодой человек.— Как насчёт того, чтобы потанцевать со мной?

– Я даже не знаю...— Эдна смутилась, вновь посмотрела на мужа, тот по-прежнему не обращал на неё внимания, а потом кивнула с явной решимостью хорошо провести время. Почему бы не потанцевать?— А пойдёмте!

Эдна даже не догадывалась, что всё это было задумкой одной женщины, теперь с очевидным удовольствием наблюдающей, как печаль исчезает из её глаз на мгновения, сменяясь обычным удовольствием от элементарного внимания. А дело было так: опоздавший на свадьбу Зейн подошёл к новобрачным, поздравляя и извиняясь перед давней знакомой за своё опоздание, и спросил, что он может сделать для неё, чтобы загладить свою вину; она было сказала, что всё в порядке и ничего не нужно, но вдруг заметила печальное лицо Эдны и предложила ему пригласить женщину на танец.

— До сих пор не понимаю, зачем ты это сделала, Иветти,— прошептал на ухо жене Леонидас, тоже наблюдая, как молодой египтянин ведёт на танцпол смеющуюся над чем-то жену Альбиери.

– Не понимаешь?— удивилась блондинка.– На свадьбе все должны веселиться, а Эдна сидит совсем грустная, мне захотелось подарить ей немного радости. Она же ждёт ребёнка, ей полезны положительные эмоции!

— А положительные эмоции ей может подарить конечно только этот смазливый парнишка...— пробормотал он.

– Ну, если её муж не в состоянии хотя бы улыбнуться своей жене, может быть и так,– спокойно подтвердила Иветти,— вот посмотри на Альбиери, он даже не заметил ничего. Разве это нормально? Он ни капельки её не ревнует, а между прочим Эдна очень красивая женщина, если она захочет и приложит немного усилий — мужчины сразу её заметят!

— Иветти,— покачал головой её муж,— зачем лезть в чужую семью? Альбиери лучше знать, как обращаться со своей женой, в конце-концов, я отлично помню, что она более чем добровольно вышла за него замуж, никто её не заставлял, она знала Альбиери около пятнадцати лет, прежде чем стать его женой, потому должна была знать, чего от него ожидать. Разве теперь время заводить роман на стороне, когда у них вот-вот будет ребёнок?