Часть 56 (1/2)

Марокко. Фес.

Молодая девушка сидела перед большим резным зеркалом, медленно проводя по длинным тёмным волосам массажной щёткой, смоченной предварительно в воде с лавандовым маслом, крохотная стеклянная колба с которым стояла здесь же на столике. Она с особым усердием и терпением перебирала каждую мягкую прядь, как неизменно действовала в любой жизненной ситуации: от решения рутинных вопросов, так и относительно более серьёзных, глобальных вещей. Наблюдая за ней со стороны, вы могли бы сказать, что ничего не способно навлечь и тени злости на её неизменно приятные и мягкие черты лица, никакая тьма не в состоянии проникнуть в глубокие омуты нежных девичьих глаз, смотрящих на любого человека с пониманием и мягким участием. Она словно излучала доброту и люди чувствовали это и тянулись к ней. Как на работе в больнице, так и в ежедневной жизни, почти все любили Рамилю, бывали конечно исключения, люди, которые считали, что она выбрала не женскую стезю в этой жизни, даже осуждали, но даже с ними она обычно была безукоризненно вежлива и чаще всего со временем находила общий язык. Пожалуй, дотошный дядя её жениха сид Абдул был первым за многие годы, с кем почти невозможно было поладить, поскольку она успела ещё до свадьбы понять, что он не одобряет их с Саидом союз, о чём недвусмысленно намекал. Но даже когда стало понятно, что разрыв помолвки совсем не будет выгодным Рашидам, сид Абдул продолжал настойчиво утверждать, что непременно найдёт племяннику вторую жену. От части невеста Саида жалела начинающего стареть одинокого мужчину, который однажды в молодости потерял свою надежду на счастье, погрузившись в религиозные взгляды и древние предубеждения настолько, что они давно стали неотъемлемой частью его самого, но и регулярно терпеть намёки, что она не годится в жёны его племяннику, было не только неприятно, но и очень больно. Тем больнее становилось от того, что в его словах была правда, бьющая хуже всего: однажды Саиду придётся взять вторую жену, потому что она никогда не сможет подарить ему ребёнка. Разве она могла лишать будущего мужа столь важной части жизни всякого мужчины, как отцовство, отнимать у него священное желание передать однажды свои дела наследнику? Пожалуй, если Саид станет упорствовать, ей придётся лично настоять на его повторной женитьбе, как бы не рвалось от этого сердце, неистово бьющееся в груди в знак протеста даже теперь, когда до этого ещё было время. Как бы не старалась убедить себя, что год или от силы два, которые она проведёт будучи единственной женой любимого уже должны быть наградой, внутренне она подсознательно протестовала, а непослушное сердце предательски сжималось от тоски.

— Рамиля?— услышала девушка позади себя голос мужчины средних лет, поднимаясь навстречу, когда Асман Эль Хашим — подтянутый мужчина с сединой на висках — вошёл в комнату старшей дочери.

Девушка немедленно отложила гребень и поспешно убрала единственную сбежавшую по щеке слезу кончиком рукава светлого платья с аккуратной вышивкой на груди, поднимаясь на встречу отцу. Мужчина мягко улыбнулся, касаясь щеки дочери, незаметно осматривая спальню молодой красавицы с резной мебелью и мягкими вышитыми собственноручно подушками, букетами цветов и ароматическими лампами, книжным шкафом, набитым доверху книгами и тетрадями, где мелким почерком записывала в своё время конспекты, понимая, что совсем скоро она может оставить его дом. Опустеет не только комната, где всё дышало её нежным присутствием, но и сама девушка отныне будет принадлежать семье мужа, от чего особая тоска наполняла отцовское сердце, поскольку Рамиля была пусть и не единственной, но старшей и любимой дочерью, у которой всегда было особенное место в сердце Асмана. Тем сильнее мужчина переживал по поводу предстоящего замужества дочери, ведь однажды она было едва не сломалась, когда судьба определила на её долю тяжкие испытания, каких не пожелать ни одной женщине, когда сердце девы было безнадёжно разбито бывшим женихом, который разорвал помолвку, едва по Фесу начали ходить слухи о бесплодии невесты, не удосужившись даже попрощаться с ней прекратил все контакты, в считанные дни нашёл другую, на которой впоследствии и женился. Вспоминая те дни, когда имя его дочери незаслуженно полоскали по всему городу из-за её недуга, информацию о чём опять же распространили излишне болтливые родственники бывшего обручённого, душу отца семейства вновь переполняла священная ярость, желание даже годы спустя поставить зарвавшегося щенка на место. После того случая он особенно тщательно относился к каждому незнакомцу вокруг его любимой дочери, даже принял её желание не выходить замуж, не желая, чтобы она вновь испытала подобную боль, слишком недавними были воспоминания о потухших глазах и подрагивающих за завтраком пальцах молчаливой дочери, пока её сёстры весело щебетали, тем самым лишь подчёркивая контраст между прежней беззаботной юницей и той тенью, что бесцельно бродила по дому. Не было более гордого отца, нежели Асман, когда Рамиля приняла решение учиться на доктора, успешно справляясь со всеми трудностями на протяжении этого пути, неизменно добрая, желающая всем нежным сердцем лечить недуги людей, которые сплетничали о ней за её спиной, его дочь действительно создала новую себя из осколков того, что оставил после себя юный негодяй. А потом появился Саид Рашид... Присутствие этого парня около его дочери Асман заметил куда раньше, нежели она могла догадаться, не предпринимая однако шагов против их сближения, не только зная, что она не позволит себе лишнего, но поскольку видел, что к тому времени, как он узнал правду, глаза Рамили вновь горели чувством, и где-то в глубине опять подняла голову его маленькая весёлая девочка, которую ему никак не удавалось найти в этой сильной юной женщине, которой он так гордился. Не стал сид Асман препятствовать и помолвке, заявив только, что прежде парень — признаться, весьма выгодный жених,— должен получить согласие самой Рамили. Однако, чем ближе была свадьба, тем сильнее отец невесты волновался и переживал за судьбу своей любимицы. Рамиля любила Саида всем сердцем, мягко, но неизменно настойчиво утверждая, что превыше всего жаждет стать его супругой, даже когда на Медине начали обсуждать недвусмысленные газеты из Бразилии, где писали много скандальных вещей о Рашидах, включая недавний побег их старшей сестры с мужчиной, которого не одобрила семья, девушка твёрдо стояла перед своей семьёй, настаивая, что свадьба не может быть ни отменена, ни отложена, что она готова рискнуть своей репутацией, если цена за жизнь со столь чудесным человеком, каким она считала Саида, была столь мала; девушка яростно, как гордая воительница, защищала жениха, утверждая, что слухи, будто он однажды задумывался об убийстве, глупы и ничтожны, из-за чего Асман сделал выводы, что если нечто подобное и имело место на самом деле, Рамиля ни чуточки не верила, что жених несёт в себе какую-либо опасность или не стабилен психически, или настолько любила, что её вовсе не интересовало, через что придётся пройти ради любимого. Было понятно, что отменив свадьбу, он разобьёт сердце любимой дочери, да и не было никаких доказательств — помимо той грязной статьи, на которую по словам уважаемого шейха Али уже написано опровержение — возможного безумия парня, проявившего себя в деловой сфере самым положительным образом, о чём лишний раз не уставала напоминать отцу Рамиля. Асман лишь задавался вопром, заслуживает ли молодой человек столь безоговорочной любви его дочери, сделает ли он Рамилю счастливой. Он не переживёт, если вновь придётся видеть яркие живые глаза его милой девочки несчастными, но и девушка на этот раз любила куда сильнее, и даже зная, какой удивительно сильной женщиной оказалась его дочь, патриарх рода Эль Хашим продолжал переживать за неё.

– Отец,— мягко улыбнулась ему девушка, целуя отцовскую руку,— всё в порядке? Почему я вижу столько грусти в твоих глазах?

– Я думаю о том, как быстро уходит время,— тихо отвечал её родитель,— ещё вчера я был молодым человеком, простым подмастерьем успешного ювелира, сирота без роду и племени, не надеющийся добиться каких-то высот, а уж тем более иметь в жёнах его восхитительную дочь, что пленила меня одной скромной улыбкой из-под опущенных ресниц. Прошло, казалось бы, одно мгновение с тех пор, когда я не веря своему счастью, впервые поднял вуаль свадебного одеяния твоей матери, дабы впервые открыто и без оглядки потеряться в её глазах, всего одна песчинка упала в низ песочных часов с тех пор, как я держал на руках тебя, наслаждаясь твоим первым криком в этом мире, словно самой чудесной музыкой, я помню как ты бежала ко мне, встречая с работы, упорно заставляла слушать твои по началу не смелые попытки играть на арфе, когда инструмент по началу издавал нечто подобное на скрежет по стеклу,– оба синхронно начали смеяться,— но в конце-концов научилась делать это потрясающе, как радостно танцевала, узнав о скором появлении твоей сестры, а потом тайком плакала, пока я не объяснил, что мы любим вас обеих одинаково, и сколько бы детей у нас не было, твоё место в сердце твоих родителей останется неизменным, помню, как ты пекла своё первое печенье и училась читать слитно, а не по слогам. Куда ушло это время? Сегодня передо мной стоит восхитительная молодая женщина, сильная духом, упорная, нежная и неизменно добрая к ближнему, и я не могу ею не гордиться, в то же время задаваясь вопросом, как она так быстро выросла...

– Папа...— смутилась красавица, отказываясь от формального «отец», её голос звучал тепло и немного дрожащим, словно она вот-вот начнёт плакать от избытка чувств.— Вы с мамой всегда говорили нам, что нужно прожить жизнь так, чтобы в зрелом возрасте не сожалеть об упущенной молодости, тогда и течение времени будет твоим старым другом, а не вечным врагом. Вы прожили полную и чудесную молодость, вступив в век зрелости успешным и добрым человеком. Можно ли желать большего? Что до меня, хотела бы я, чтобы вы могли гордиться мною больше, но...— её голос очередной раз дрогнул, что на сей раз не осталось незамеченным её отцом.

— В чём дело?— мягко, но при этом довольно твёрдо поинтересовался он, уверенно заглядывая в глаза дочери, полные непролитых слёз.— Откуда подобные мысли, Рамиля? С чего тебе считать, словно сделала недостаточно, дабы мы с матерью тобой гордились?– она не ответила, тем не менее мужчина понял, откуда дочь могла почерпнуть подобные мысли, от которых они в своё время всячески пытались её избавить, линия его челюсти стала более заметной, когда Асман сжал зубы от недовольства, но вовсе не своей дочерью.— Опять тебе докучает Абдул? Что на этот раз человек рассказал на улицах, или и вовсе лично тебе, что я вновь вижу эту неуверенность в твоих глазах? Клянусь, если ещё хотя бы раз подобное повторится, я тысячу раз подумаю, нужна ли нам свадьба с Рашидами! Кажется, Абдул напрочь забыл, что именно мы делаем им одолжение, не отказываясь породниться с на сегодняшний день одной из самых скандальных семей в Марокко, но я ему напомню, если он не понимает, что его племяннику крупно повезло, как и всей их семье!

– Нет, не нужно!— искренне воскликнула девушка, устремив умоляющий взгляд на отца.— Клянусь, ничего не случилось! Прошу, не говорите об отмене свадьбы! Саид не заслуживает подобного...— добавила она шёпотом.

Рамиля даже побледнела, думая, каково будет парню, если уже вторая его свадьба отменится меньше, нежели за две недели до торжества; даже не позволяя себе надеяться, что Саид действительно искренне её любит не как друга, а как мужчина любит дорогую сердцу женщину, она тем не менее знала, что это станет большим ударом как для самого молодого человека, так и для репутации всей его семьи, а свадьба с уважаемым семейством Эль Хашим должна была отвлечь внимание от недавнего скандала, вкупе с другими мерами, немедленно принятыми ради восстановления репутации не только рода Рашидов, но и Эль Адиб — сид Али и его жёны, в особенности Лара Зорайде, которая уж точно была совершенно искренней, всегда были очень добры к ней, она тоже не могла допустить, чтобы из-за отказа её отца выдать её замуж опять заговорили о их племяннице, припоминая более давний скандал с отменой другой свадьбы Саида. Потому она не могла допустить, чтобы отец пошёл на попятную, особенно из-за того, что сид Абдул иногда не мог промолчать, вызывая её излишне эмоциональную реакцию, вернее из-за того, что она до сих пор не могла до конца принять правду жизни и смириться с неизбежным, радуясь уже тому, что и без того получила куда больше, нежели могла даже надеяться при своём серьёзном недостатке!

– Я молюсь, чтобы этот парень был достоин такой твоей любви, Рамиля,— вздохнул наконец глава семьи, принимая своё поражение перед её немой мольбой,— потому что ему крупно с тобой повезло. Никогда не позволяй себе думать иначе!

– Но я никогда не смогу дать ему такую семью, какая была у вас с мамой, отец, никогда не смогу подарить ребёнка...— озвучила она тем не менее своё самое серьёзное опасение.– Так достаточно ли одной моей любви, если взамен я ничего не могу ему дать?

— Ты можешь дать ему любовь, свою сильную и безграничную любовь, а это очень много, Рамиля, поверь человеку, который повидал на своём веку достаточно,— мудро заключил Асман,– тем более, никто из нас не знает, что готовит будущее. Возможно Аллах будет добр и случится чудо, ты сможешь подарить своему мужу ребёнка, чего бы не утверждали врачи, а если нет — значит этого хочет Аллах и бесполезно спорить, метаться, потому что от этого ты только будешь чувствовать себя хуже.

Девушка сдержанно кивнула, однако в этой внешней невозмутимости было столько невообразимых эмоций, какие невозможно даже описать, настолько смешанные ощущения. Она вновь внимательно посмотрела на своего отца, на его прищуренные добрые глаза, на седеющие виски, рассказывающие, что время не обходит никого из нас и жизнь течёт всё дальше и дальше, словно бурная река, сколько бы мы не пытались хоть на мгновение задержать, остановить стремительный поток времени.

— Спасибо, отец,– едва слышным шёпотом ответила Рамиля, когда почувствовала, что способна вновь говорить.

— Я молюсь, чтобы ты была счастлива в своём браке, как я был бесконечно счастлив в браке с твоей мамой, чтобы твой муж оценил тебя по достоинству и понял, несколько бесценное сокровище ему досталось. Аллах очень любит этого парня, если послал ему в жёны тебя.

– И ты никогда не хотел взять вторую жену, отец?— поинтересовалась девушка любопытства ради, потому что она всегда тайно думала, в чём же секрет счастливого брака её родителей, почему отец был столь предан матери, когда многие другие мужчины часто брали вторую жену ближе к зрелому возрасту, особенно если первые жёны не подарили им желанного сына.

– Есть один очень хороший хадис, дочь моя: Всевышний сказал: ”Вы не сможете относиться к женам одинаково справедливо даже при сильном желании”. И сказал пророк, мир ему и благословение Аллаха: ”У кого было две жены, и он склонился к одной из них, тот придет в Судный день кривобоким”. Я знал, что никогда не смогу любить другую жену, как твою маму, и не хочу встречать нашего Создателя кривобоким, брак в первую очередь должен нести счастье, а не страдания. У нас бывали ссоры, непонимание, как у любых супругов, но мы всегда одинаково стремились продолжать кропотливо работать над нашим браком, строить семью, стремились передать нашу любовь через наших детей. Брак – скульптура для двоих, в одиночку ничего хорошего не слепить.

– Но у вас не было сына...

— У твоего деда по матери не было сына, но он был счастлив со своей дочерью, а я счастлив со своими дочерьми. Если Аллах решил, что нам не суждено иметь сына, значит Ему знать лучше.

– Вам очень повезло иметь друг друга,– улыбнулась Рамиля,— и я счастлива, что могла расти в атмосфере взаимной любви и понимания.

– Мне будет не доставать тебя, дочка,— мужчина мягко поцеловал девушку в лоб,– наш дом без тебя опустеет.

– Вы с мамой никогда не будете одиноки,— возразила Рамиля,— к тому же, я никуда не уезжаю и буду постоянно вас навещать. Вы и не заметите моего отсутствия, отец, так часто я буду приходить к вам в гости!

– Пусть хранит тебя Аллах,— улыбнулся сид Асман.– А теперь пойдём со мной, пора спускаться ужинать.

Отец и дочь медленно спустились по крутой лестнице в уютную круглую комнату, которая являлась кухней, смежной со столовой. Рамиля незаметно улыбнулась, задержавшись на последней ступени, держась за знакомые чуть потёртые перила, как делала столько раз до этого, что и не сосчитать, наблюдая, как отец семейства усаживается во главе стола, подмигивая жене, что заканчивала приготовления около плиты, снимая крышку с глиняного таджина и позволяя манящему аромату медового цыпленка распространиться по всему помещению, за ней хвостиком следовала младшая дочь, едва десятилетняя, пока две других сестры — девицы на выданье семнадцати и шестнадцати лет от роду — ставили на стол многочисленные тарелки с пряными закусками и салатами и кувшины с соком, а две пожилых служанки, давным-давно ставшие уже давно неотъемлемой частью семьи, завели песню, способную задеть особенно тонкие струны всякой души, на древнем берберском, откуда были родом, одновременно вытаскивая из печи одну противень с печеньем, чтобы отправить уже другую. Девушка впитывала в себя каждое движение, каждый малейший жест родных, успевая поймать тёплые взгляды родителей между собой, когда их глаза встретились, их гордые улыбки, как никогда понимая, насколько на самом деле дорога ей семья и дом, где она выросла, осознавая правду в недавних словах отца, что по-прежнему уже никогда не будет: сначала покинет родительское гнездо она сама, а через полгода придёт черед Абаль, которая уже была сосватана, и больше не будет настолько привычных для них всех ужинов, неизменно повторяющихся на протяжении долгих лет. Но вместе с внутренним – почти детским — желанием остаться в этом безопасном убежище, девушка чувствовала и желание построить собственный брак с любимым человеком, несокрушимую надежду на новое и светлое будущее. И может быть Саид не любил её той любовью, что была между её родителями, но ведь главное, что они хотели от жизни одного и того же, между ними была близость и единение душ, она ощущала это всякий раз, когда они общались, когда их глаза встречались, и в такие мгновения Рамиля как никогда знала, что её чувство было самым настоящим, искренним, что она сумеет пронести его через все препятствия.

— Рамиля, ты идёшь?– младшая сестрёнка, неутомимая шкодница и, так уж повелось, всеобщая любимица, подбежала к ней, звеня золотыми браслетами на руках, хватая её за край платья и заставляя взглянуть в её озорные карие глазки.— Мама говорит, что всё готово, мы только тебя ждём! – в девочке вдруг проснулось детское любопытство.– Почему ты здесь стоишь?

— У меня просто слишком много мыслей,– расплывчато ответила Рамиля, пропустив прядь шёлковистых волос сестрёнки через свои пальцы.

— И о чём ты думаешь?– не переставала любопытствовать девочка.

— Обещаешь никому не говорить?– получив согласный кивок от нетерпеливой девчушки, Рамиля заговорчески подмигнула, понизив голос до шёпота, словно открывала самую большую тайну:— Я думаю о том, как съесть твоё любимое печенье раньше тебя и загадать желание!

Прежде чем девочка успела среагировать, Рамиля рассмеялась и побежала к столу, якобы убегая от неё, мягко улыбаясь матери, которая тоже ей улыбнулась, радостная, что дочь наконец начинает быть похожей на себя прежнюю. А девушка между тем подумала, всем сердцем пожелала, чтобы и она однажды могла так же улыбнуться собственной дочери. Если очень сильно, всем свои сердцем верить в чудеса, оно непременно придёт, не так ли?

***</p>

Бразилия. Рио-де-Жанейро.

Молодая девушка сидела на скамейке в дальнем углу сада под витым плющом, яростно рисуя что-то в альбоме на своих коленях, которые были открыты через прорехи равных джинс, непослушная прядь волос постоянно падала ей на лицо и она постоянно убирала её, громко фыркая, в раздражении до той степени, что в какой-то момент просто пробила страницу альбома карандашом, низко зарычала и вырвала листок, бросив на траву, где уже валялось десяток таких же несчастных «жертв» её плохого настроения.

— Жади?— спросил молодой человек, выходящий из тени одного из кустарников.— Ты опять здесь?

Вначале брюнетка испугалась внезапного вторжения, но первая паника быстро отступила, едва она узнала весьма ей знакомый голос мужа, к которому она повернулась лицом, ожидая, пока он подойдёт и опустится на старую скамейку рядом с ней, что он вскоре и сделал. И к чему было удивляться, что он её нашёл здесь, если она уже не впервые предпочитала спрятаться в этом тихом месте, где могла выплеснуть часть своего раздражения, тем самым не ввязываясь ни с кем в ссоры, которые она же имела склонность начинать на пустом месте, будучи в столь скверном расположении духа?

– Лукас,— вздохнула она, удобно откинувшись на него, едва он занял удобную «позицию» на скамейке,– зачем же так пугать? Ты всегда так незаметно подкрадываешься...

– Вполне обычно,– возразил Феррас-младший,– это ты очень задумчивая в последние дни. Ты вернулась рано,— заметил он, проверяя свои часы,— охранник видел, что ты дома, но ты так и не поднялась наверх, потому я догадался, что ты опять здесь. И наверное расстроена, если не зашла даже увидеть Мел...

– Мел в это время обычно спит,– возразила Жади,— я не хотела беспокоить её сон, что до меня... Я в порядке! Ничего не случилось!— под скептическим взглядом мужа она призналась.– Разве что я немного повздорила с преподавателем и ушла пораньше...

— Повздорила по поводу...

– По поводу этих дурацких репортажей в газетах, знаешь ли, опровержение, как оказалось, любят обсуждать не меньше, нежели первую статью. И эта бестактная, совершенно бесцеремонная,— она недовольно поморщилась, едва сдерживая желание ругаться,– личность... Она посмела заявить, что я не должна ждать от неё особого отношения, даже если я стала «звездой прессы», что несмотря на мои умения обольщения, я тем не менее не могу воздействовать на неё, потому зачёт мне придётся сдавать на тех же условиях, что и остальным. Как будто я ждала особого внимания или отношения, а не хочу поскорее забыть весь этот позор! Старая карга! — Жади ударила кулаком по скамейке, поморщившись от боли.— В общем, я всё высказала ей, что о ней думаю, и ушла от греха подальше. Я хотела побыть одна, пока не успокоюсь немного.

– Жади,– он вздохнул, крепче обнимая её,– некоторые люди просто не думают, когда говорят, им лишь бы испортить кому-то настроение, потому что у них всё не очень хорошо. Не обращай внимание на эти глупости, мы с тобой знаем, что всё написанное в той статье на самом деле неправда. Совсем скоро о ней все забудут, в прессе появится новая тема для разговоров, так всегда происходит!— девушка в его объятиях молчала, тихий всхлип сорвался с её губ, прежде чем она сумела сдержаться.— Ты плачешь? Ну хочешь я поговорю с этой женщиной?– на это предложение его жена покачала головой с явной решимостью самой решать подобные проблемы.– Что тогда? Что мне сделать, чтобы тебе стало лучше?

— Ничего не нужно делать, Лукас,– очередной раз ответила Жади, на сей раз вслух,— мне нужно справиться с этим самой. Я злюсь скорее на всю ситуацию, ведь дело на самом деле не в словах преподавателя или случайных зеваках на улице, которые узнали меня по фото в недавней газете. Злюсь, потому что хотела, чтобы Мохаммед ответил за свои слова, потому что моей инициативой было спустить ему всё с рук! Я знаю, что это неправильно кого-то ненавидеть, но я его терпеть не могу!

– Это совсем не удивительно после того, что он сделал, Жади. Хотя твой дядя утверждает, что он понятия не имел, с кем говорит...

– Что лишний раз подтверждает его вопиющую тупость!– жёстко перебила мужа Жади.– Только не говори, что думаешь, что он не виноват!

— Я вовсе не имел этого в виду,– возразил парень на яростный отпор от девушки, привыкший за последние дни, что Жади иногда бывает в дурном настроении.

– Извини,— вздохнула она,– я опять не в себе и ничего не могу с собой поделать. Мне нужно успокоиться, нет смысла зацикливаться на том, с чем уже ничего не поделать, но я правда теряю самообладание, когда думаю, что Латифа вернулась к этому человеку! Ради Аллаха, он только и делал, что постоянно упрекал её во всём на свете, пока она старалась быть ему идеальной женой, а потом позволил своему фанатичному родственнику поднимать на неё руку! Как она могла переступить через свою гордость, через свои чувства, чтобы угождать кому угодно, но только не себе?!— Жади подняла эту тему впервые, с того самого утра, когда её кузина твёрдо заявила, что возвращается после больницы именно в дом бывшего, чтобы снова быть его женой, наконец отпуская истинные причины своего раздражения, хотя не то чтобы это было для кого-то секретом.

— Я знаю, что ты злишься, но ведь Латифа имела право принять своё решение, ты знала, что она может вернуться к мужу. И твой дядя обещал, что проследит, чтобы её больше не обижали.

– Конечно, я доверяю дяде Али, знаю, что он никогда не даст Латифу в обиду. Но как он может за этим проследить, если он живёт в Марокко и до него далеко не сразу дойдёт любая информация из Бразилии! Он просто не узнает, если что-то случится, а Латифа будет молчать, я-то её знаю! И я тоже ничего не смогу сделать, если она не обратится за помощью, не говоря уже о том, что ей будет очень трудно это сделать, учитывая, что у неё нет собственных денег и за каждый реал она обязана отчитываться Мохаммеду! Я даже по телефону с ней могу поговорить только тайно! Ты не представляешь, Лукас, каково это чувствовать себя настолько отверженной!

— Ты права,— согласился он,— я правда не испытывал подобного, мне никогда не приходилось таиться, чтобы общаться с кем-то из родственников. Но может теперь, когда ты помирилась со своим дядей, ты сможешь общаться открыто и с сестрой? Разве сеньор Али не может повлиять на этого парня?