Ошибка по-колорадски. День минус первый. (1/2)

Дин назвал это «хиатус». Перерыв между сезонами. Зияющая дыра, отсутствие согласных, надёжных столпов связной речи.

Про второе значение этого слова Дин не знал, хотя как раз оно подошло бы здесь гораздо больше.

Как назвал это Сэм — науке неизвестно. Впрочем, судя по его измученному виду и тому, как он набрасывался на всё, что могло дать хоть какие-то крохи информации, он страдал от «хиатуса» гораздо больше брата, а значит, название точно было откровенно матерное.

Три недели.

ТРИ НЕДЕЛИ.

Три недели они ели, пили, спали, занимались сексом, читали газеты, сидели в интернете, смотрели телевизор, катались по Среднему Западу и любовались достопримечательностями.

Нормальный отпуск нормальной семейной пары.

Проблема заключалась в том, что братья Винчестеры не были ни нормальной, ни семейной, ни парой в общепринятом значении этих слов. Да и в отпуске не бывали примерно так никогда.

На исходе этих трёх недель Дин выглядел так, словно всё это время не спал и не мылся, а у Сэма начал дёргаться левый глаз, он психовал и слишком часто нервным жестом убирал волосы за ухо.

Ничего.

Ни-че-го.

Ноль.

Зеро.

Нихиль.

Нада.

Ни малейших признаков паранормальной активности.

Вся нечисть словно вымерла на территории Соединённых Штатов.

Они уже три раза заезжали за возможными наводками (а на самом деле просто от скуки) к шерифу Миллс, и на третий раз даже её радушное гостеприимство дало трещину. Братья Винчестеры, будучи в делах и в заботах, опасны для окружающих, но когда им уже три недели нечего делать — окружающим стоило искать ближайшее бомбоубежище.

Как раз в их третий визит к шерифу, когда Дин с Джоди пили пиво на диванчике в её гостиной, усиленно пытаясь поддерживать лёгкий дружеский трёп, а Сэм уселся к столу со свежеобретённой книгой, объявился чем-то довольный Кас, но, увидев устремлённые на него три пары жадных, голодных глаз, проглотил всё, что хотел сказать, и тут же исчез, хлопнув крыльями.

Кастиэль, несмотря на некоторую наивность и недостатки в социализации, был умным ангелом, и не горел желанием заменить Винчестерам — в развлекательном плане — всю потерянную на три недели нечисть.

— Сука, — прокомментировал Дин, раздражённо стукнув донышком бутылки по столику у дивана. Действительно, чего это он. Тут друзья от скуки помирают, а он крылом махнул и свалил.

Сэм согласно угукнул и снова зарылся в большой, пыльный том, который он выцыганил из закрытого книгохранилища общественной библиотеки Су-Фоллса. Скорее всего, опять с помощью голливудской улыбки и щенячьего взгляда, — мрачно подумал Дин. Библиотекарши велись на брата ещё больше, чем официантки и менеджеры разного пола. Чувствовали родственную душу.

Дину было даже немного завидно — он сам вёлся на библиотекарш больше, чем на официанток и менеджеров. Одного пола.

Джоди, не дожидаясь, пока расстроенный собутыльник переключит на неё своё внимание, пробормотала что-то о срочных делах, в два глотка допила пиво, и, накинув форменную куртку, от греха сбежала на работу, хотя — Дин точно помнил — брала на сегодня отгул, чтобы побыть с ними.

Старший Винчестер её не винил. Он и сам бы сейчас сбежал — куда угодно. Но ни бары, ни стрип-клубы, ни марафон фильмов Клинта Иствуда на исходе третьей недели «хиатуса» его уже совершенно не прельщали.

Поймать бы за крыло Каса, узнать, что за новость он там хотел в клювике принести. Хоть какое-то развлечение. Ещё немного, и он начнёт психовать почище Сэма.

С бутылкой пива в руке Дин подошёл к окну, отодвинул плотную, пахнущую пылью штору — вряд ли у Джоди, с её-то безумным графиком, было время их стирать — и выглянул на улицу.

Тёплое, но ещё не жаркое, весеннее солнце освещало практически пасторальную картину типичного американского городка. Яркая молодая зелень повсюду, лёгкий ветерок, шевелящий густую листву, развалившийся в тени дерева соседский золотистый ретривер — словом, природа делала всё возможное, чтобы выбесить Дина ещё больше.

Он плотно задёрнул шторы и посмотрел на единственное, что ещё примиряло его с собственным существованием — широкую спину брата, закопавшегося во что-то большое, толстое и сильно потрёпанное. На одном из уголков обложки ещё остался медный, позеленевший от времени треугольник, какими, видимо, раньше были окованы все углы книги, но трудная жизнь избавила фолиант от всего лишнего и наносного.

Взгляд Дина поднялся от уровня стола наверх, на широкие плечи младшего, привычно скрытые от посторонних глаз клетчатой фланелью. Мягкие тёмные завитки волос спускались до самого воротника рубашки, не оставляя на виду ни миллиметра открытой кожи, и Дина аж повело, как захотелось запустить в них пальцы, перебрать каштановые пряди, а потом осторожно отодвинуть их в сторону и прижаться губами к напряжённой — даже отсюда чувствуется — шее. Услышать сорванный вздох, почувствовать, как мелкий запрокидывает голову назад, открывая и беззащитно подставляя шею его губам и пальцам; зарыться носом в завитки на затылке, втянуть в себя воздух, заполнить себя запахом Сэма — запахом дома.

Брат, словно почувствовав пристальное внимание, передёрнул плечами, оглянулся, мазнув по старшему расфокусированным взглядом, и снова уткнулся в свой фолиант.

Он выглядел слегка ожившим над этими пожелтевшими страницами, даже глаза были уже почти прежними, яркими, Сэмовыми, и Дин не решился подойти, хотя от желания коснуться брата у него немела и зудела кожа на кончиках пальцев.

Ничего, смотреть на него и представлять, что он мог бы сейчас сделать — это почти так же хорошо. Его член был с ним полностью согласен, крепко упираясь в молнию на джинсах.

Дин бесшумно вернулся на диван, как раз за спиной Сэма, и снова огладил взглядом его плечи. Их можно было бы сейчас размять, крепко надавливая на напряжённые мышцы, дождаться, когда они ощутимо расслабятся под его прикосновениями. Перейти большими пальцами на основание шеи, вырисовывая там круги, поднимаясь всё выше, под волосы, массируя подушечками пальцев кожу головы. Сэм тащился от этого почти как от минета, а Дин дурел от того, как мелкий начинал постанывать от этих прикосновений, как доверчиво вжимался затылком в ладони, закрывая глаза, вверяя себя брату, его тёплым рукам, а потом — губам, зубам, языку и всему телу, потому что Дин не выдерживал, вжимался, прихватывал губами горячую кожу на шее и на какое-то время сходил с ума.

Они оба сходили с ума.

Но это всё равно не входило ни в какое сравнение с теми моментами, когда у Сэма темнели и загорались опасным блеском прищуренные глаза.

У них появилась новая «игра» — сможет ли Дин выбесить брата настолько, что тот перейдёт в режим «Пленных не брать».

Чаще всего все попытки Дина разбивались о железобетонное Сэмово комбо — поднятую левую бровь и bitch face под кодовым названием «Ну и что ещё ты придумаешь?»

Иногда Сэм включался в игру, и в этом случае дело очень быстро доходило до масштабов вооружённого конфликта.

А иногда Дин добивался своего, и тогда весь следующий день старался не садиться, потому что выбешенный Сэм Винчестер — это всё-таки выбешенный Сэм Винчестер. И люди, и нелюди, если им дороги жизнь и рассудок, предпочитали держаться подальше от выбешенного Сэма Винчестера.

В такие моменты Дин чувствовал себя камикадзе.

Ну почти.

Потому что одним из краеугольных камней, на которых сейчас построена его жизнь, было то, что его Сэмми никогда не причинит ему вреда. А он сам и близко не подпустит к младшему брату никого опасного (или симпатичного).

Даже ту библиотекаршу в очках и с шикарным бюстом.