Повесть о настоящем человеке. Ночь. (1/2)

Они сидят за крошечным мотельным столом и пьют за упокой лепрекона.

Им самим в это не верится, особенно, после Индианы, но вот они здесь, и первая бутылка скотча уже почти пуста.

— Наверное, Луг способен на активные действия только в свой праздник, — задумчиво говорит Сэм, — вот и пришёл за ним первого августа.

— Но почему именно в этом году?

Сэм пожимает плечами:

— Может, до этого найти не могли?..

— Бедный ублюдок. Всего лишь хотел жить своей жизнью и делать то, что ему нравится — чинить машины и помогать людям. А его долбаная семейка встала на рога…

Дин вдруг осекается и с ужасом смотрит на Сэма.

Тот выглядит немного задумчивым, но, вроде, не собирается вскакивать и бить морду Дину за то, что тот утащил его из Стэнфорда, от возможности жить своей жизнью и делать то, что ему нравится. По здравом размышлении Дин бы себе набил. Но он не умеет размышлять здраво, когда дело касается Сэма.

— Сэм…

Тот перебивает, безошибочно чувствуя, о чем сейчас думает брат:

— Дин, всё нормально. Я не собираюсь больше от тебя сбегать. И предупреждаю — даже если сам выгонять будешь, не уйду. Я многое про себя понял за последние годы, и уверяю тебя, — Сэм отставляет шот, кладёт на стол предплечья, сцепив кисти в замок, и наклоняется ближе к брату, глядя ему прямо в глаза, — я нашёл свою жизнь, и я делаю то, что мне нравится.

Дин чувствует себя кроликом перед удавом, потому что не может отвести взгляд.

Так просто было бы сейчас положить свою ладонь на эти огромные кисти, которые так близко от него. Так просто было бы тоже наклониться над крошечным столом…

Если бы в нём к этому моменту сидело раза в два больше тех двухсот граммов скотча, которые сейчас просто приятно согревают его желудок, он, возможно, не удержался бы.

Но выпито не так много, он не двигается с места, и всё, что у него получается, — это выдавить из себя:

— Спасибо, Сэм…

Ему кажется, или во взгляде младшего мелькает разочарование?.. Во всяком случае, тот наливает себе ещё стопку и снова откидывается на спинку стула.

Он выпивает скотч одним глотком, ставит шот на стол и, не выпуская его из длинных пальцев, начинает тихо постукивать донышком по столешнице, глядя куда-то в сторону.

То ли о чем-то размышляет, то ли на что-то решается. Дин заворожённо смотрит, забыв про свой наполненный шот.

Похоже, на что-то всё же решившись, Сэм снова поднимает глаза на брата.

— Дин, я должен у тебя кое-что спросить. Только обещай, что ответишь честно.

Начало не предвещает ничего хорошего. Дину есть что скрывать, но практически всё, что он держит в тайне — это ради Сэма.

— Нет, Сэм, это не я съел твой йогурт.

Тот удивлённо моргает, улыбается и подхватывает шутку:

— Ты только что соврал трижды. Это был ты, это был не мой йогурт, и это был не йогурт.

Дин усмехается и наливает Сэму ещё. Они чокаются.

— За Принца Чарминга.

— За Принца Чарминга.

Одновременно выпивают, морщатся и со стуком ставят шоты на стол. Дин тянется за новой бутылкой, но Сэм перехватывает его руку и одним движением переплетает его пальцы со своими.

Дин застывает.

Мир застывает тоже.

Его совсем не маленькая рука кажется детской в лапище младшего брата. А Сэм начинает подушечкой большого пальца мягко выводить круги у основания ладони Дина.

Чёрт.

Чёрт-чёрт-чёрт.

Волны жара распространяются от этих кругов на ладони, как будто Дина в первый раз в жизни взяли за руку.

Нужно её выдернуть.

Но это так…

Это такое…

Это Сэм, который не просто не отстраняется, а сам ведёт себя так, словно они сейчас на свидании.

Дину нужно ещё немного времени. Ещё несколько секунд. Задержать момент, насладиться им, запомнить навсегда, чтобы лелеять потом как самое драгоценное сокровище.

Ещё чуть-чуть…

— Дин, почему ты от меня сбегаешь?

Чудесное хрупкое мгновение разлетается на осколки.

Ч-что?..

— Я не слепой, Дин. И не тупой. Я вижу, как ты на меня смотришь, — он подтягивает руку брата ближе к себе и накрывает второй ладонью. — Я знаю, что ты меня хочешь. Очень хочешь. Хочешь настолько, что иногда не можешь с собой справиться. Но каждый раз ты сбегаешь. Почему, Дин? Ты же тоже видишь, что я не против. Нет, это не то. Я не «не против», я полностью и всецело «за». Ты не можешь этого не чувствовать, когда целуешь меня. Да, я хочу тебя. Я хочу своего брата. Да, это неправильно, но что и когда в наших жизнях было правильным?

— Сэм…

Дин в ужасе, и пробует отнять руку, но Сэм не отпускает.

— Нет, Дин, выслушай меня, пожалуйста, иначе я никогда больше на это не решусь, а мне НУЖНО знать. Сначала я думал, что ты сбегаешь, потому что мы братья, и так быть не должно. Помнишь, когда ты напился? Как раз перед Стэнфордом? Ты тогда сначала вообще не соображал, с кем ты целуешься, и я был не против. Если это единственный шанс заполучить тебя — отлично, я был рад им воспользоваться. И не пожалел бы ни на мгновение. Но ты пришёл в себя и сбежал в ужасе, как будто я труп старой ведьмы, умершей от проказы. Я тогда часа полтора сидел на полу между кольтом и кредиткой и выбирал — пулю в голову или уехать в колледж. Выбрал колледж только потому, что мой труп отец бы тебе не простил. Я думал, что ты не хочешь такого с собственным братом, потому что это противоестественно, и мне хотелось умереть от того, насколько я грязный, и насколько я безумен — что я хотел заняться с тобой, родным братом, сексом, пока ты ничего не соображал и принимал меня за одну из своих девчонок. А потом до меня дошло, что это значит, что я бы тобой воспользовался. Сделал это против твоей воли. И я хотел умереть уже из-за этого. И я был уверен, что если бы мы трахнулись, а ты пришёл в себя в процессе или узнал об этом после — ты бы меня убил. И я бы не стал сопротивляться, поверь. Но потом ты приехал за мной и забрал меня из Стэнфорда, даже несмотря на случившееся. И я начал наблюдать за тобой. Постоянно. И сделал вывод, что нет, тебя это волнует настолько же, насколько и меня — то есть срать ты хотел на наше кровное родство. И я снова не мог понять. Целыми ночами думал — почему? А потом мы узнали про демонскую кровь. И я решил, что ты так поступаешь из-за того, что ты всегда знал, что со мной что-то неправильно. Считал меня монстром. И я много лет жил с этой мыслью. Свыкся с ней. Но нет, оказывается, ты так не считаешь, и ты не представляешь, каким облегчением это для меня было. Но теперь я снова теряюсь в догадках, Дин. Я не могу понять, почему. Почему ты от меня сбегаешь? Что ещё со мной не так?..

Его голос дрожит.

Дин не верит своим ушам.

Этого просто не может быть.

Сэм, он… Он ЧТО?!

ВОТ ЖЕ БЛЯДСТВО.

И как обычно, всегда и во всём винит себя. Типичный Сэм…

И как теперь найти нужные слова?! Он пообещал, что не сбежит, но после такого…

Дин всё же решается. Он сам обхватывает ладонями руки брата и наклоняется ближе.

— Сэм, Сэмми, с тобой всё ТАК. С тобой всё СЛИШКОМ так. Настолько, что я просто не отвечаю за себя. Ты сводишь меня с ума. Всегда сводил. С того самого момента, как я начал смотреть на тебя снизу вверх. И я пытался держать себя в руках, потому что знал, что я слишком сильно тебя хочу, и если я себя отпущу — я тебя просто изнасилую. И ты мне этого не простишь. А я не мог потерять тебя, Сэм. И я не мог причинить тебе вред. Тогда, перед Стэнфордом, почему ты решил, что я не понимаю, кого целую? Я был пьян, и у меня отказали тормоза. Я целовал тебя, и настолько сходил от этого с ума, что думал, что я взорвусь. Я был готов тебя изнасиловать, Сэм! Но я не мог, я не должен был причинять тебе боль. А я не представляю, что было бы больнее физически или морально, чем то, что тебя изнасиловал собственный старший брат.

Сэм освобождает руки и отодвигается.

— Подожди-подожди-подожди. Стоп. То есть ты это делал для МОЕГО ЖЕ БЛАГА?!

Он неверяще смотрит на старшего.

— Я думал, что ты от меня отказался, потому что считал меня монстром, неприкасаемым… А тогда, в самом начале, — потому что мы братья, и тебе это было противно по самой природе… А ты, оказывается, решил поиграть в благородство! В сильного старшего брата, который не может причинить вреда мелкому братишке! Ты, придурок чёртов, идиот самоуверенный, решил, что можешь меня изнасиловать?! Что можешь со мной справиться, и я не смогу тебя остановить?! Я?! Не смогу остановить?! И в который раз опять решил всё за меня?! Решил, что так для меня будет лучше?! Да я годами думал, что со мной что-то не так! Я годами переслушивал ту запись и считал, что это я во всем виноват, что я монстр, и поэтому ты не можешь прикасаться ко мне, хоть и хочешь!

Сэма трясёт.

Дина, впрочем, тоже.

— Дин, ты хотя бы представляешь себе, ЧТО ты натворил?! ЧТО ты со мной сделал?.. Это не я монстр, брат. Это ты — монстр, который почему-то считает, что может за меня решать, и которому наплевать, что я при этом чувствую.

Дину в очередной раз хочется умереть. Да что это за город такой проклятый…

— Сэмми… Мне очень, очень жаль…

— Жаль?! ТЕБЕ ЖАЛЬ?!

Сэм шипит от злости и кажется, сейчас врежет ему со всей силы, но вместо этого он буквально выплёвывает резкое:

— На кровать! Сейчас же!

Дин замирает, сглатывает… и чётко осознаёт, что пропал.

Он не понимает, — да и не пытается понять — что сейчас произошло. Просто весь окружающий мир сжимается до одной точки — до губ Сэма, которые только что отдали ему приказ. Нет, ПРИКАЗ.

— Да, сэр, — помимо воли вырывается привычный ответ. И тот тёмный огонь, который мгновенно вспыхивает в глазах брата, — плавит колени и позвоночник, заморозив при этом мозг, не дав даже на секунду осознать, ЧТО именно и КОМУ именно он ответил.

На подгибающихся ногах Дин бредёт до кровати и тяжело обрушивается на неё ничком, лицом в подушку. Затылком чувствует горящий Сэмов взгляд.

Ладно, Сэмми, скажи это. Кажется, я сейчас не в состоянии сам принимать решения. И кажется, я заслужил всё, что ты для меня приготовишь.

— Перевернись.

Сэм краток. Голос хриплый и резкий, щёлкает, как кнутом. Дин вздрагивает. И повинуется.

— Ноги на кровать.

Дин только сейчас замечает, что всё это время его ноги свисали вниз. Он перекидывает их на кровать с усилием, рывком, потому что мышцы не слушаются.

— Расстегни ремень.

Дин вздрагивает от каждого короткого приказа, и плавится, плавится, плавится, но даже в мыслях не держит ослушаться. Идеальный маленький солдат. Десятилетия муштры, Дин, десятилетия отцовской муштры.

Голос Сэма вздергивает его тело, словно нити — марионетку. Кажется, этот голос сейчас заменяет Дину нервные волокна, которые должны — чисто теоретически — передавать приказы от мозга к мышцам. Но нервных волокон не осталось. Остался только Голос, которому мышцы Дина, кажется, повинуются напрямую, без участия мозга.

С пряжкой возникают проблемы. Пальцы, по ощущениям, превратились в желе, и тугая пряжка им не поддаётся. Дин дёргает, шипит, скребёт ногтями, пытаясь подцепить хоть что-нибудь; невозможность выполнить ПРИКАЗ причиняет почти физическую боль. Дыхание срывается, он от отчаяния закрывает глаза. И чувствует, что его рук касаются твёрдые, горячие пальцы брата, которые мягко отодвигают безвольные Диновы конечности и легко справляются с этой долбаной пряжкой.

Дин распахивает глаза и смотрит, смотрит на нависшего над ним младшего. И чувствует, что сгорает в том тёмном, голодном, безумном огне, которым сейчас горят глаза Сэма. Зрачки расширены настолько, что затопили практически всю радужку, оставив только узкое ореховое кольцо вокруг. Ноздри тонкого носа раздуваются, скулы заострились ещё больше, если это вообще возможно, рот приоткрыт, на щеках румянец.

Дыхание перехватывает.

Он прекрасен, — думает Дин. — Он настолько прекрасен, что больно глазам.

Дину хочется сказать об этом брату, это просто необходимо сказать, вдруг тот ещё не знает, насколько он прекрасен.

Но приказа говорить ему никто не отдавал, и Дин молчит. Вбирает в себя Сэма, его лицо, его глаза, его чёртовы приоткрытые губы, его свесившиеся на лоб пряди тёмных волос, дышит им, живёт им. И внезапно понимает, что если ему сейчас отдадут приказ «Умри», он не сможет ослушаться. Мозг просто отключится, и сердце перестанет качать кровь. Дину становится страшно. На мгновение. Потом приходит мысль, что это же Сэм. Сэм никогда не причинит ему вреда.

Брат выпрямляется и отходит на шаг от кровати. Это оставляет в Дине дыру, в которую сейчас со свистом затягивает воздух. Больно. Это больно. Вернись, Сэмми. Пожалуйста. Дин хочет это сказать, но не может.

— Снимай футболку.

Воображаемый кнут снова щёлкает.

Дина буквально вздергивает, он садится, пальцы заполошно хватаются сзади за ворот футболки, вытягивая её наверх, голова выныривает, и футболка повисает на одной руке. Приказа бросить её на пол не было.

Дин слышит странный звук. Не сразу понимает, что он исходил от Сэма. Мозг щелчком включается, работает на пределе, пытаясь распознать, что это было — что за приказ, что ему сказали, что он должен сделать, что, что, что. Успокаивается, осознав, что брат просто со свистом втянул в себя воздух, когда футболка, до сих пор висящая на руке, открыла Сэмову взгляду голый торс брата.

— Брось на пол.

Дин подчиняется.

— Носки.

Нагибается, стаскивает один носок, второй, замирает с ними в руке.

— Бросай.

Да, сэр.

— Снимай джинсы.

Из Дина словно вынули кости, он безвольным мешком падает снова на спину, но тут же вздёргивает бедра и изогнувшись, стягивает джинсы. Замирает.

— Бросай.

Роняет.

Дышит тяжело, рвано. В номере прохладно, кондиционер работает нормально, но он этого не ощущает, его буквально сжигает взгляд брата, которым тот обводит всё его тело, рассматривает, ласкает, задерживается на отдельных участках, и это каким-то образом ощущается физически, волоски встают дыбом, кожа немеет, покрывается мурашками, дыхание со свистом вырывается сквозь зубы.

Сэм молчит.

Это… тяжело. Под кожей словно маршируют толпы муравьёв, нервы чуть не звенят от напряжения, в животе скручен тугой клубок, и — да, последний оставшийся бастион одежды натянут так, что резинка впивается в выглядывающую из-под неё головку. Дин только сейчас осознаёт, насколько он твёрдый, и это осознание простреливает током сквозь позвоночник, и больше уже не даёт о себе забыть, оставляет ноющую боль в перевозбуждённом члене. Смазка пачкает живот, но это сейчас последняя из его проблем.

Пожалуйста, Сэмми. Пожалуйста. Сделай хоть что-нибудь. Прикажи. Я больше не могу. Сэм. СЭМ.

Хочется застонать, и Дин даже делает такую попытку, но горло не повинуется. Сейчас это не его тело. Оно принадлежит его брату. Целиком и полностью. Дин не знал, что такое бывает. Как он мог думать, что может что-то сделать с Сэмом, если сам принадлежит ему. Он закрывает глаза, но по-прежнему ощущает ласкающий его жадный взгляд. Вот он задержался на впадинке пупка, и волоски на блядской дорожке практически встают дыбом. Вот мягко оглаживает плечи, и они покрываются гусиной кожей. Вот… чёрт.

Сэм. Сэм. Сэм. Сэм. Сэмми. СЭММИ, ПОЖАЛУЙСТА.

Его потряхивает от напряжения. Пальцы вцепляются в простыни.

СЭМ МОЛЧИТ.

БЛЯДСТВО.

Дин зажмуривает веки до разноцветных кругов в глазах. Член пульсирует и, кажется, живёт своей жизнью, а там, где головка, прижатая резинкой боксеров, касается живота, уже мокро и липко.

СЭМ. СЭМ, ЭТО ПЫТКА. СЭММИ, ПОЖАЛУЙСТА…

— Снимай боксеры.

ОХ.

Дина подбрасывает, и — СУКА! — он чуть не кончает в ту же секунду, настолько велико разлившееся по телу облегчение.

Одним движением стягивает боксеры и почти позволяет себе застонать от ощущения долгожданного освобождения. Пальцы настолько ослабли, что сами собой разжимаются, и последний предмет одежды падает в уже образовавшуюся кучу на полу.

БЛЯДЬ.

Он зажмуривается от тревоги.

— Дин.

Это уже не кнут. Это выстрел.

Дин сжимается. Сейчас последует наказание. Он знает этот тон. Знает. Знает?.. Что происходит? Он привык слушаться отца и опекать брата. И получать наказание, если с братом что-то случается.

Он резко открывает глаза.

Это не отец. Это Сэм.

Сэм никогда не причинит ему вреда. И Сэму тоже ничего не грозит, пока он рядом. И не потому, что так сказал отец, а потому что так решил Дин.

Но сейчас он ослушался ПРИКАЗА.

Дин ловит взгляд брата. Выражение лица у него… сложное. Он хмурится, явно недовольный тем, что что-то сделали без его приказа, но в глазах нет ни капли гнева. По крайней мере, на него. Дин откуда-то знает, чувствует, что Сэм сейчас зол, но направлено это на отца. На его муштру, на годами внушаемое чувство вины, на покорное ожидание наказания. На вбитый комплекс старшего брата, обязанного защищать младшего от всего, даже от себя самого.

— Дин, — очень мягко. — Расслабься. Это я.

И снова его Голос творит какое-то волшебство.

Это Сэм.

Его Сэмми.

Он никогда не причинит ему вреда.

И не позволит причинить вред себе.

Дин растекается по кровати, расслабляясь, высвобождая каждый сжатый мускул, раскрываясь полностью, доверяя всего себя. Всецело. Безусловно. Навсегда.

И брат понимает это. Он принимает этот дар.

— Дин. Спасибо, — практически шёпотом.

Дин кивает. Слова тут не нужны.

Ну же, Сэмми.

Дин из-под ресниц следит за братом, который так и не сдвинулся с места, и продолжает разглядывать его тело так, словно только что развернул самый драгоценный рождественский подарок.

Это смущает. Не потому, что Дин стесняется наготы. Нет, конечно, это же Дин мать его Винчестер, гроза девиц и пирогов. Когда такое было, чтобы его смущала собственная нагота?

Нет, его смущает то, что его с таким восхищением рассматривает Сэм, тот самый Сэм, при взгляде на которого боги дохнут от зависти. Нет, Дин вполне себе уверен в своей очень даже привлекательной внешности, но чёрт побери. Он не хотел бы участвовать в одном конкурсе красоты с младшим братом.

Дин чувствует, что под взглядом брата волны жара снова начинают накатывать на его тело. Член дёргается сам собой, явно требуя внимания, и Сэм это замечает.

О боги.

А вот это уже действительно смущает. Сэм умеет уделять внимание. Когда он на тебя смотрит и слушает, ты понимаешь, что он тебя действительно видит и слышит. Он весь сосредоточен на тебе. И вот сейчас он весь сосредоточен. Да, именно на тебе. Да, именно там.

Дин закрывает глаза и снова сжимает в кулаках простыни. Ему нужно за что-то держаться, иначе его сейчас просто унесёт.

Но кажется, у Сэма совсем другие планы на его руки.

— Оближи пальцы.