Глава 2 (2/2)

Уже впоследствии, размышляя о событиях того вечера, я неизменно приходила к выводу, что в жизнь нашей семьи вплелась некая злая ирония. Я сосредоточилась на рукоделии и не сразу услышала стук колёс по улице. Стук прекратился у наших ворот, и я, заинтересованная, отодвинула штору и выглянула в окно.

Я прильнула к стеклу как раз в тот момент, когда наш привратник Диего открыл калитку, впуская Заэля Апорро. Внутри у меня похолодело, и я испуганно отпрянула от окна. Напротив моего места в гостиной располагались огромные напольные часы, которые наш отец унаследовал от деда. Я невольно задержала взгляд на циферблате: было чуть больше половины восьмого. Они разминулись буквально на полтора часа – те самые полтора часа, что впоследствии перевернули нашу жизнь.

Иногда, особенно в минуты одиночества, я думала: что было бы, если бы мать, отбросив собственные опасения, всё же предупредила Заэля о возвращении брата? Заэль приехал бы раньше, с большой вероятностью он был бы дома уже к полудню. Если бы мать позволила им встретиться, всё было бы иначе. Возможно, неправильно, и Заэль Апорро наконец добился бы своего, но даже это было бы лучше, чем то, что произошло потом. Разумеется, я не винила мать. Злая ирония судьбы, вмешавшаяся в наш благоустроенный мир в тот вечер, перевернула всё.

Заэль Апорро приехал налегке. Он вошёл, держа в руке небольшой дорожный саквояж, из чего можно было заключить, что в родительском доме он не собирался задерживаться надолго. Полагаю, он действительно не знал о возвращении Ильфорте, ему просто неоткуда было об этом узнать. Иногда наша жизнь представляла лишь череду непонятных совпадений. Мать вышла встретить младшего сына, лицо её почти не скрывало досады. Заэль Апорро в ответ брезгливо поджал губы и холодно поцеловал мать в висок.

- Мне вдруг захотелось навестить вас, мама. Я взял небольшой перерыв в своих исследованиях.

Я смотрела на него из-за угла и чувствовала, как липкий страх вновь начинает охватывать всё моё существо.

- С возвращением, Заэль, - ровно ответила мать, стараясь взять себя в руки. Они были одного роста, но Заэлю удавалось смотреть на неё будто сверху. Рано или поздно он всё равно узнает. Думаю, мать пришла к тому же выводу, и решила не откладывать основную новость. Её план провалился, и теперь оставалось лишь принять поражение. – Днём приехал Ильфорте. Он хочет поздравить тебя.

На миг мне показалось, что из-под маски брезгливого высокомерия вот-вот прорвётся ликование. Глаза Заэля Апорро заблестели.

- В таком случае прошу меня извинить, мама. Мы давно не виделись.

И Заэль направился к лестнице на второй этаж. Голос матери догнал его уже на ступенях.

- Ильфорте уехал в город. До полуночи обещал вернуться.

Заэль на миг застыл, после чего медленно развернулся на каблуках. Он смотрел на мать, как смотрят на грязную лужу, неожиданно оказавшуюся на пути. В ту минуту я подумала, что он о чём-то догадывается. Всё же второй мой брат был безгранично одарён от природы. В его взгляде полыхнуло столько ненависти, что мне захотелось немедленно убежать из дома. Впрочем, мать выстояла. Она скрестила руки на груди и вздёрнула подбородок.

- Почему меня не предупредили о его приезде?

- Я посылала тебе письмо, но ты, полагаю, был слишком занят, чтобы прочитать его.

Я видела, что матери приходится нелегко. Когда Заэль уезжал в Мадрид, ему не было и четырнадцати – и уже тогда мать едва справлялась с ним. Сейчас, пять лет спустя, находиться рядом с ним стало ещё тяжелее. Если бы он мог убивать взглядом, он бы с удовольствием это делал. Мы мешали ему, мы были преградой на его пути к исполнению его единственного желания. Заэль Апорро тихо скрипнул зубами.

- Всю мою корреспонденцию получает и читает Пабло. Когда он находит что-то по-настоящему важное, то без промедления несёт это мне. Вы удивитесь, мама, но среди того бумажного мусора, что вы без устали шлёте мне все эти годы, ни разу не было упоминания об Ильфорте.

- Возможно, письмо задержалось в пути, - я никогда не слышала от матери подобного ледяного тона.

Хуже всего было то, что Заэль Апорро уже наверняка знал, что она пытается его обмануть. Он читал людей как открытые книги.

И мать знала, что он знает. Лицо его оставалось практически неподвижным, лишь полыхали безумной ненавистью глаза. Мой гениальный брат был, безусловно, самым жутким, самым непостижимым человеком из всех, что встречались на моём жизненном пути. Подобная сила в восемнадцатилетнем юноше казалась чужеродной, неестественной, будто посланной ему свыше некими злыми силами. Мать мешала ему, была для него препятствием, которое он пока не мог преодолеть. Эти несколько минут казались мне нескончаемым кошмаром.

Наконец Заэль Апорро моргнул, сбрасывая повисшее между ним и матерью парализующее напряжение, и изящным жестом убрал с лица растрепавшиеся пряди волос.

- В таком случае, до вечера я хотел бы отдохнуть. Прошу меня не беспокоить.

Когда он ушёл, мы с матерью облегчённо выдохнули. Поистине, стоять на пути Заэля Апорро было очень тяжело. Он был безгранично одарён умственно и к тому же обладал некой странной силой, что заставляла людей в его присутствии сжиматься от страха. Он читал эмоции и мысли по малейшим жестам, его просто невозможно было обмануть. С годами его способности становились всё более пугающими. Мы не видели его больше четырёх лет, а всю его переписку с матерью вёл Пабло, и потому мы просто не могли оценить, насколько сильно он менялся все эти годы.

С бесконечным сочувствием я смотрела тогда на мать. Я в самых страшных кошмарах не могла себе представить, что когда-либо буду так бояться собственного ребёнка, как боялась она Заэля Апорро. Она вынашивала его и кормила собственным молоком, она видела его первые неловкие шаги. Она пыталась любить его. Несмотря на то, что сердце её навсегда и безоговорочно принадлежало Ильфорте, ни я, ни Заэль никогда не могли пожаловаться на недостаток материнской любви. Она одинаково уделяла время всем нам. Думаю, будь у неё возможность обратить время вспять и изменить прошлое, она любым способом прервала бы вторую беременность, чтобы Заэль Апорро, этот безумный монстр, лишённый человеческих чувств, никогда не появился на свет.

Полагаю, мать боялась себе в этом признаться, но в тот день окончательно поняла: её младший сын шёл по дороге безумия.

Мы ждали Ильфорте к полуночи. Я читала в спальне, мать заперлась в кабинете отца. Стук открываемой калитки вырвал меня из сладкой неги, в которую я пыталась погрузиться с очередным сентиментальным романом. Окна моей спальни выходили на ворота, и я выглянула. Вопреки моим ожиданиям, это был не Ильфорте, а некий не знакомый мне молодой человек. Он что-то сказал Диего, и тот, оставив свой пост у ворот, отправился ко входу в дом. Я не видела, что происходит под козырьком крыльца, но догадывалась, что Диего передавал полученную информацию кому-то из слуг. Меня охватило нехорошее предчувствие, и я, отложив книгу, тихо вышла в коридор. В противоположном крыле раздался торопливый топот – кто-то спешил в отцовский кабинет. Послышался скрип открываемой двери – это вышла мать.

Даже подкравшись максимально близко, но всё ещё оставаясь незамеченной, я не могла разобрать слов, лишь увидела, как мгновенно побледнела мать. В домашнем платье и туфлях, забыв про положенные по этикету шляпу и перчатки, она бросилась вниз. Во двор уже вывели её личную коляску, запряжённую парой коней. Диего открыл ворота, мать села в коляску, и кучер стегнул коней. Минута – и они исчезли из виду, оставив за собой лишь вихрь взметённой пыли. Я беспомощно прижала руки к груди.

Никаких сомнений не оставалось: этот молодой человек велел передать матери что-то, что непосредственно касалось Ильфорте. Мать умчалась из дома, даже не переодевшись, - она никогда не позволяла себе подобного. Мою душу медленно, исподволь охватывал страх. Из комнаты Заэля Апорро не доносилось ни звука, её окна выходили на внутренний двор, и он вряд ли что-то слышал. Не думаю, что Заэль спал. Обычно он укладывался ещё до полуночи, но сегодня, похоже, решил изменить своим привычкам. Я не имела ни малейшего желания встречаться с ним в коридоре, а потому тихо прокралась к себе и закрыла дверь.

Мне было страшно. Боязнь чего-то неизвестного и неотвратимого охватывала всё моё существо, и единственный выход, который я для себя видела, - это упасть на колени перед кроватью и исступлённо молиться. В молитве я потеряла счёт времени. Думаю, прошло часа два. Слёзы катились по моим щекам, но я не замечала их. Всё, что я просила сейчас у Бога, сошлось в одну-единственную мысль: пусть с ним всё будет хорошо.

Его привезли глубокой ночью, внесли в дом не знакомые мне люди. Следом вошла мать, лицо её было абсолютно серым. За эту ночь она постарела лет на двадцать. Едва мать переступила порог, силы покинули её, и она упала, так и оставшись лежать на мраморном полу. Хуанита помогла ей подняться, и мать безжизненно повисла на плече служанки. Она выглядела совсем старухой.

Дальнейшие несколько часов я помню плохо. Думаю, то была защитная реакция моего неокрепшего полудетского организма. Я могла двигаться и говорить, но воспринимала окружающий мир будто через толстый слой ваты. Насколько мне удалось услышать из обрывков бесед матери с полицией и слугами, Ильфорте в кабаке ввязался в драку из-за женщины. Никто так и не понял, что произошло, просто в пылу борьбы он упал, влетев виском в угол стола. Как сказал матери позже наш семейный врач, осматривавший тело, Ильфорте умер мгновенно.

Полицейские уехали, и дом наш, казалось, опустел. За окнами едва начинало светать. Слуги пытались привести в чувство мать, уложив её на диване в гостиной, но она ни на что не реагировала, лишь тихо плакала, пустым взглядом уставившись в стену. Я сидела на лестнице, прижавшись лбом к перилам. Сейчас в моей душе не было боли, в ней была лишь пустота.

Утро вошло в наш дом небывалой тишиной. Все мы в одночасье превратились будто в механические игрушки, способные выполнять лишь привычные действия, не проявляя при этом ни проблеска мысли. Мать с того дня больше не вставала. Она молчала и отказывалась от еды, Ильфорте, её первый и любимый сын, забрал с собой её сердце. Моей матери больше незачем было жить, без него она не видела смысла в дальнейшем существовании. Ещё вчера крепкая моложавая женщина, сегодня она превратилась в беспомощную старуху. Губы её дрожали в беззвучных рыданиях, глаза невидяще смотрели в пустоту.

То было одиннадцатого мая 1912 года, в день, когда Заэлю Апорро исполнялось девятнадцать лет.

Я сидела в своей комнате и тихо скулила, перебирая чётки. Господь не помог моему брату, вместо этого Он забрал Ильфорте с собой. Мне отчаянно хотелось кричать, подняв голову к небесам. За что, почему именно его? Я ждала его пять лет, я любила его, как не любила никогда ни мать, ни отца, ни тем более Заэля Апорро. Но Господу было угодно, чтобы Ильфорте вновь покинул нас, теперь уже навсегда. Отчаяние рвалось из моей груди. Хуанита утешала меня, прижимая к себе, гладила по волосам. Когда я уставала от рыданий, меня начинало трясти, и тогда она крепче стискивала моё тело в объятиях. Если бы мы могли изменить прошлое, если бы мать предупредила Заэля и позволила им встретиться… сейчас ни я, ни она уже не могли повлиять на случившееся.

Я боялась спускаться вниз. Ильфорте лежал на длинном низком столе в комнате под кабинетом отца. Кроме этого стола и огромного шкафа с книгами, там не было другой мебели. То было распоряжение сеньора Дюбуа – нашего учителя французского и близкого друга нашего отца. Поскольку мать не способна была не то что принимать решения, но и в целом адекватно реагировать на происходящее, именно сеньор Дюбуа взял на себя организацию похорон.

Я не хотела приближаться к нему, смотреть на него. Мой полудетский мозг цеплялся за совершенно абсурдную идею: Ильфорте жив, пока я его не вижу, он просто ушёл из дома. Думаю, это была ещё одна из моих защитных реакций. У меня забрали самое дорогое, что у меня было, - моего любимого брата. Я не могла поверить, что в моей жизни его больше не будет. Увидеть его сейчас означало окончательно признать его смерть.

Весь день в доме сновали какие-то люди. Мать недвижимо лежала в гостиной, лицо её было пепельно-серым, за ночь она сделалась совершенно седой. Даже не пытаясь добиться от неё осмысленных реакций, сеньор Дюбуа всё делал сам. Не думаю, что ему было легче, чем нам: он учил моих братьев французскому и был по-своему привязан к Ильфорте. Однако старый компаньон нашего отца был крепче, чем сломленная горем мать.

Я вышла из комнаты лишь под вечер. Ноги мои подкашивались от слабости, за весь день я не положила в рот ни кусочка пищи и до сих пор даже думать не могла о еде. Сеньор Дюбуа сообщил матери, что поминальная служба пройдёт в соборе Святой Троицы, после чего гроб с телом Ильфорте перевезут в наш семейный склеп на кладбище Девы Марии в Овьедо. Слуги шептались в коридорах – многие боялись, что донью Иду придётся хоронить вместе с сыном, настолько плохо выглядела наша мать. За прошедшие сутки она превратилась в безвольное подобие человека. Ей просто незачем было больше жить, никто из нас не мог заменить ей Ильфорте.

Я не знала, когда привезут гроб и пригласят священника, и потому боялась, что не успею попрощаться с братом. Мне слишком многое нужно было ему сказать. Даже если при этом придётся признать, что Ильфорте покинул нас навсегда. Я спустилась вниз. Все мы – и хозяева, и слуги – сейчас более всего напоминали убитые горем тени. Мы не обращали друг на друга внимания, каждый был наедине со своей бедой.

Я неслышно подошла к приоткрытым дверям и остановилась, уже понимая, что сейчас мне лучше вернуться обратно. Перед телом Ильфорте на полу стоял на коленях Заэль Апорро. Ноги мои будто приросли к полу, и я осталась стоять за дверью, рискуя быть замеченной. Мир за пределами этой комнаты перестал существовать для Заэля. Он поднял голову, и из груди его вырвался отчаянный, совершенно звериный вой. Думаю, в ту ночь, в комнате перед телом брата, Заэля Апорро окончательно поглотило безумие.

Он склонился и прижался губами к руке Ильфорте, и я увидела, как на поверхность стола падают его слёзы. Я слишком хорошо знала Заэля Апорро: то не были слёзы горя. То были слёзы отчаяния, дикой ярости, разрушительной ненависти к тем, кто забрал у него главную страсть его жизни. Заэль Апорро всегда существовал лишь для Ильфорте. Как заворожённая, я смотрела на его коленопреклонённую фигуру. А Заэль, зарывшись пальцами в волосах брата, исступлённо целовал мёртвое лицо. Я видела небольшую рану на правом виске Ильфорте. Заэль покрывал лихорадочными поцелуями его лоб, щёки и подбородок, а после жадно прижался к его губам. Так женщина после долгой разлуки целует любимого мужа. Заэль словно надеялся, что брат очнётся.

Стараясь не шуметь, я развернулась и ушла. Мне было страшно за мать: почему-то я не сомневалась, что именно её Заэль Апорро винит в смерти Ильфорте. Впрочем, мать была настолько убита горем, что даже бешеная ярость младшего сына не могла на неё повлиять.

Следующее утро началось с ожесточённой стычки сеньора Дюбуа с Заэлем Апорро. Пожилой француз уже организовал поминальную мессу в соборе Святой Троицы – многие хотели бы проводить в последний путь старшего сына Хуана Мартинеса. Глупая, нелепая смерть. Это должно было случиться с кем угодно, но только не с Ильфорте. По заказу сеньора Дюбуа утром доставили гроб, обитый светлой тканью и с серебряным крестом на крышке.

Заэль Апорро выглядел сосредоточенным и серьёзным. Ничто в его облике не выдавало того безумного отчаяния, которое довелось увидеть мне. Он был спокоен и совершенно точно знал, что делать. Заэль согласился на поминальную мессу, но по его лицу было видно, что и на это он предпочёл бы не тратить время. Однако сразу после службы он распорядился кремировать Ильфорте, а урну с прахом собирался забрать с собой, дабы развеять над водохранилищем Касарес, что под Кубильяс де Арбас. Туда мы однажды ездили всей семьёй, но я была слишком мала, чтобы запомнить это путешествие.

- Заэль, ты не можешь так поступить! – распалялся сеньор Дюбуа. Заэль Апорро смотрел на него с любопытством исследователя, словно на пойманную муху.

- После смерти моего отца и брата я старший мужчина в доме. И я вполне могу решать, каким будет последнее пристанище Ильфорте.

Вновь мне пришлось столкнуться с обжигающей мощью его ненависти. Внешне Заэль Апорро был спокоен, как если бы отдавал распоряжения по поводу обеденного меню, но находиться рядом с ним было трудно. Лоб сеньора Дюбуа покрылся крупными каплями пота, и он утёр их ладонью. Думаю, он с радостью бы сдался и ушёл, лишь бы не чувствовать эту позорную беспомощность под взглядом девятнадцатилетнего юнца. Заэль воспринимал людей как забавные объекты для экспериментов.

- Но почему туда? Почему Касарес?

- Потому что я так решил. Если не возражаете, я не хотел бы больше видеть вас в этом доме.

На самом деле, для меня тоже было загадкой, почему Заэль так упёрся именно в отношении водохранилища Касарес. Думаю, во время той поездки между ним и Ильфорте что-то произошло. Заэль не был сентиментален, но видел в вещах и событиях странный символизм, понятный лишь ему одному. Развеивание праха не одобрялось церковью, но Заэлю было плевать.

Я никогда не забуду появление нашей семьи на поминальной мессе в соборе Святой Троицы. Мать не могла идти сама, и слуги вели её под руки. Иногда ноги её заплетались, и она не падала лишь благодаря усилиям державших её людей. Густая вуаль полностью закрывала её голову. Матери было всего сорок три. Седая, с бескровным лицом и сведёнными судорогой пальцами, она больше не воспринимала окружающую реальность.

Заэль Апорро сидел рядом с ней. Он был совершенно спокоен и в ответ на рыдания матери лишь брезгливо кривил губы. Он словно принял некое одному ему известное решение, и это придавало ему уверенности.

Заэль уехал через три дня, увозя урну с прахом Ильфорте. Он не попрощался ни со мной, ни с матерью – мы никогда не были ему нужны. Полагаю, он и в самом деле отправился в Кубильяс де Арбас. Мать больше не вставала с постели. Она никого не узнавала, не реагировала на своё имя, она отказалась от еды. Всё, чего она хотела, - умереть, чтобы вновь быть рядом со старшим сыном. Сеньор Дюбуа вызвал нашего семейного врача, и тот, осмотрев мать, огорчённо покачал головой. Она не оправится от горя, сказал он. Через две недели по распоряжению сеньора Дюбуа мать забрали в лечебницу Святого Себастьяна в Морсине. Я осталась одна.