VII.Забыв о том, что мир опасен страшным лаем (1/2)

Купить цветы — слишком просто. Никакого приключения, никакого авантюризма и, соответственно, никакой ценности. Арсений по натуре, видимо, такой: всегда заряженный на что-то поинтереснее, покруче — выпендрежник. Он не помнит себя прежнего, но такие всплески кажутся ему нормальными, поэтому он легко тянет за этой своей неугомонностью Антона, который почему-то соглашается на самую идиотскую затею в мире. Сложно сказать, что им движет, но мысль о том, что он ещё не настолько разочарован в мире, чтобы ничего не делать вообще, успокаивает.

Соне по возвращении хочется рассказать занимательную байку со всеми красочными, кое-где намеренно преувеличенными, подробностями, сделать её принцессой этой истории, по-настоящему сразиться с «драконом» ради неё и пройти испытание временем и силой духа. Арсений решает, что если уж воровать цветы, то сразу самые красивые. Такие, чтобы не просто вычурный букет роз или пышные пионы, а пестрящее безумие из ромашек, георгинов, нарциссов и одуванчиков. И дело даже не в том, что дарить розы с пионами десятилетнему ребёнку слишком пошло, а в том, что это слишком скучно.

— Доброе утро, — улыбается Арсений, едва замечая Антона.

Он хмурый, расстроенный, совершенно не похожий на того человека, каким встретил его Арсений пару часов назад. Это, оказывается, ужасно тяжело: смотреть на то, как всякая радость исчезает в ком-то за такое короткое время, не оставляя ничего взамен, и заставляет жить один на один с пустотой. Арсений не может представить, каково ему, потому что не помнит, как ощущается физическая боль, но ему хочется сочувствовать, хочется говорить, что он всё понимает, и он прямо здесь, готов протянуть руку, чтобы Антон её крепко сжал.

— Готов к приключениям? — говорит вместо этого, стараясь улыбнуться Антону ещё сильнее.

Ощущение, что он ставит на свои растянутые губы слишком большую ставку. Как может помочь выражение лица, когда у Антона проблемы гораздо серьёзнее, чем плохое настроение? Но он хочет быть альтруистом и даёт всё, что у него есть, не прося ничего взамен. Может, и попросил бы, конечно, но ему в сложившихся обстоятельствах ничего не надо.

Антон тянет жалкую полуусмешку, но приободряется немного, засовывая руки в карманы и щурясь от бьющего в глаза солнечного света.

— Да, босс, за дело!

Видно, что он старается переключиться, отвлечься от каких-то больно давящих черепную коробку переживаний, но что-то идёт не так, и на лице отражается только смешанная с безысходностью усталость, которую Арсений наблюдал у него теперь почти всегда.

— Я был на разведке, — Арсений старается превратить это всё в игру, — через два квартала есть старые многоэтажки с клумбами.

Антон кивает, предлагая его вести, и они бодро, если смотреть только на Арсения, выдвигаются на поиски цветов. Команда мечты, в которой есть энтузиаст и как будто взятый в плен смертник. Со стороны выглядит ещё хуже, потому что Арсения, перебивающего Антонову печаль, не видно, и получается, что всё их задуманное весёлым дело оказывается таким же глухим к радости, как Антон.

До нужного двора они идут минут десять, и всё это время ожидаемо молчат: Арсений — потому что боится спугнуть чужие мысли, а Антон — потому что мысли эти захватывают его с головы до ног. Он думает о том, что на них могут вызвать полицию. И о том, что эта мысль сейчас пугает его меньше, чем всегда. Кажется, что, соверши он преступление, недостойное прощения ни в моральном, ни в юридическом смысле, и наказание его, какое бы оно ни было, окажется более щадящим, чем то, что происходит в его жизни сейчас. Он думает, что всё равно не просидит в тюрьме слишком долго, что побои и издевательства, которые могут там ждать, не будут доставлять такой же дискомфорт, как лечение, и что, наверное, за сидящего в тюрьме сына мама переживала бы не так сильно, как за болеющего.

Ему не нравятся собственные размышления, не нравится та дорожка, по которой они его ведут. Ему не нравится дом из монолита, который они проходят, не нравятся задыхающиеся выхлопными газами машин цветы, не нравится уже идея дарить радость несчастному ребёнку. Ему внезапно хочется просто сесть на дороге, прямо посередине, и дождаться, пока какая-нибудь машина решит выехать со двора.

— А вот и наш клиент, — прерывает Арсений, кивая на высокую герань среди каких-то белых цветочков.

Смотрится красиво. Антон хватается за эту красоту, как за спасительную соломинку, и рвётся вперёд, чтобы сделать дело. Но Арсений ловит его за край кофты, не дотрагиваясь до руки, и удивлённо таращит глаза.

— Тих, герой, ещё рано.

Он стреляет взглядом в бабушку, удобно примостившуюся на лавочке под подъездом, и на всякий случай качает головой, чтобы Антон не воспринял это случайно как команду «устранить свидетелей». Антон улыбается искренне и тепло, следит за тем, как Арсений отпускает его рукав, и идёт вместе с ним к другой лавочке, подальше, занимая наблюдательную позицию.

Весна радует тёплой погодой, поэтому времени на то, чтобы просто посидеть, у них полно. У Антона экстренно оформленный отпуск, а Арсений работой вовсе не обременён, и им не надо спешить куда-то, чтобы не подвести кого-то важного. Они сидят, как два подростка после школы, на лавочке напротив клумбы и смотрят, как милая бабушка в летней шляпке оглядывается по сторонам, иногда задевая их подозрительные личности.

— Ты так стараешься ради Сони, — начинает внезапно Антон, и Арсений вспоминает предыдущую свою ложь, чтобы не запутаться в показаниях, — у тебя есть дети?

Хотелось бы ответить честно, что он не помнит, не знает, есть ли у него ребёнок, может, два, был ли он женат или влюблялся ли… Хотя, наверное, влюблялся, без этого же не прожить до стольких лет, как он. До «некоторых лет», потому что он и возраста точного не помнит. Судя по Соне, он детей любит, но вызвана эта любовь тем, что он дарил её когда-то своим собственным наследникам, или же тем, что так и не смог ими обзавестись, — непонятно.

— Нет, и я не женат, — отвечает он, вызывая у Антона ещё больше интереса, чем обычно.

Арсений этого не замечает, но с каждой их встречей он вместо того, чтобы открывать какие-то свои черты, только обрастает загадочностью. И это, на самом деле, не столько интересно, сколько жутко и должно бы отпугивать нормальных людей. Но у Антона в жизни из нового только курица из супермаркета под домом и запечатанная пачка сигарет, купленная заранее, поэтому он игнорирует тревожные звоночки и всё продолжает совать свой ровный длинный нос в чужую душу, лишённую тела.

— Почему? — точно ребёнок, удивляется он.

На первый, да и на второй тоже, взгляд Арсений привлекательный. У него красивый оттенок глаз, длинные ресницы, родинки на шее, ноги изящные, но сильные, и аура такая, какой Антон ещё ни у кого не встречал, магическая какая-то, завораживающая. Быть может, дело как раз в этом: он слишком хорош, чтобы связывать себя с кем-то ещё. Возможно, будь у Антона такая возможность, он бы тоже гулял, наслаждаясь окружающим миром, нянчился с чужими детьми, не хватая слишком много ответственности, и жил так, будто жизнь и без того слишком коротка. Ах да, теперь ему так и положено.

— А ты? — защищает Арсений личные границы, о которых не помнит ничего, и смотрит на Антона таким выпытывающим взглядом, будто знает о нём всё и в ответе не нуждается, — почему не женился на своей девушке?

Антон отворачивается от такого простого вопроса в лоб и сам раздумывает. Ему казалось, что они точно поженятся немного позже. Мама всегда говорила, что так и должно быть, что течение жизни включает в себя такие обязательные станции, как «влюблённость», «сожительство», «свадьба», «дети». Антон верил, что если любишь, то хочешь провести с человеком всю свою жизнь, разделить и радости, и горе, преодолевать трудности плечом к плечу. И он любил Иру, в этом не было сомнений. Он просто не слишком торопился раньше, наслаждаясь молодостью, друзьями, сексом, объятиями под пледом и периодическими волнениями о том, что контрацептивы дали сбой. Он хотел жениться, собирался, но в итоге «и в горе, и в радости» стало как-то не про них, потому что у Антона не получалось делиться тем, что его тревожит, и потому что Ира всегда переживала слишком сильно, неосознанно этим душа.

Со дня икс Антон поменял планы. Теперь он был категорически не уверен в том, что правда хочет — имеет право — надеть Ире на палец кольцо. Он путался в себе и в своих чувствах, ругался с тем, кто терпеливо ждал его каждый день, и немножко жалел, что не принял этого решения раньше, чтобы сейчас ничего настолько важного не приходилось решать.

— Не знаю, — вместо этого отвечает Антон, решая оставить при себе свои секреты.

На этом они заканчивают разговор, снова уходя каждый в свои мысли. Минуты тянутся долго, бабушка с лавочки не собирается никуда уходить, и пусть напряжение не чувствуется, потому что канаты натянуты не между ними, а в них самих, ожидание убивает своей бессмысленностью. Антон дёргает ногой, прикидывая, насколько быстро он сможет сорвать побольше цветков под корень, а Арсений в это время прикидывает, что ещё можно такого спросить, чтобы снова отвлечь.

В конце концов обе затеи остаются нереализованными, но бабушка неожиданно встаёт, подходя к подъездной двери, и Антон с Арсениям готовятся к старту. Они следят за тем, как она маленькими шажками двигается всё ближе и ближе к дому, смотрят воровато то на неё, то на цветы, ждут момента, когда она окончательно скроется в темноте подъезда, но навстречу ей чуть более бодрой походкой выходит такая же пожилая женщина. Она ловит подругу в самых дверях, приветливо здоровается и жестом приглашает посидеть ещё немного.

Антон, и без того нервный от слишком долгого бездействия, едва вслух не воет. Он поворачивается к Арсению с детским нетерпением в глазах и встаёт с лавочки.

— Похер, пошли.

Арсению и самому ждать немного надоедает, и он, чувствуя какой-то мнимый адреналин, подрывается следом, сразу направляясь к клумбе. Они заходят прямо в неё, притаптывая сухую землю, ныряют руками между стеблей и тянут их на себя, надеясь, что те легко поддадутся.

Бабушки, так и не дошедшие до лавочки, таращат на них глаза, и новенькая, которая выглядит немного моложе, уверенной походкой спешит к клумбе.

— Ты что творишь? — кричит она на юных вандалов и приближается так стремительно, как ни одна юная девушка даже по необходимости не ходит.

Цветы не поддаются, и Антон тянет сильнее, придавливая стебли подошвой. В ушах шумит, перекрывая чужое недовольство, а руки потеют от накала страстей.

— Скорей! — подначивает Арсений с маленьким букетиком белых цветков, у которых стебли потоньше.

Антон рвёт изо всех сил, слушая хруст зелёных палочек под пальцами, и, как только отламывает штук пять, рвётся бежать. Бабушка не успевает к ним всего несколькими шагами, когда они срываются, как по команде, с места, сбегая за угол и дальше по тротуару в сторону, откуда пришли. Арсений с ловкостью легкоатлета преодолевает пешеход, укладываясь в последние три секунды зелёного, а Антон, чуть подбитый курением, догоняет его уже на красный свет. Они бегут дальше, как будто две бабушки из старого дома могут спустить на них охотничьих собак, замечают, как отлетают лепестки из букета, как более-менее уложенные до этого волосы превращаются в чёрт знает что, и почему-то смеются. Заливаются так, будто только что совершили самый невозможный подвиг из всех, будто спасли целый мир от разрушения, победив всех злодеев.

Они останавливаются только у самой больницы, на том месте, где встретились, чтобы всё это дело начать, и Антон не успевает даже опомниться, когда Арсений уверенно впихивает ему сорванный букет. Всё вместе в руках Антона смотрится вполне себе сносно. Настолько хорошо, насколько вообще могут выглядеть украденные с чьей-то клумбы, неровно вырванные цветы, и Антон не должен, но он гордится их достижением, сокрытым в маленьком букете. Гордится и не может не признать, что результат стоил того, чтобы эту безумную затею поддержать.

— Мне как будто двенадцать, — на кураже выдыхает Антон вдохновлённо.