VI.Пропажу замечая остро в ночь (2/2)
На соседней кровати шевелится Сонина соседка, приближая себя к пробуждению, и сама Соня приставляет указательный пальчик ко рту, призывая Арсения быть потише.
— Маринка проснулась, — шепотом информирует она.
Арсений понятливо кивает, прекрасно понимая, что его вежливо просят уйти, дабы не выдавать таинство дружбы, и он не смеет ослушаться, выходя из палаты сквозь закрытую дверь.
Соня милая и добрая, а ещё она достойна всей задуманной для неё жизни больше, чем кто-либо, и Арсений знает, что такой человечек, как она, просто не может лишиться её слишком рано. В его голове обстановка вокруг для неё временная, и она будет ещё бегать по траве, играя с одноклассниками в догонялки, будет целоваться со своей первой любовью за углом школы, будет переживать об экзаменах, а потом о дедлайнах на работе, будет загоняться по поводу и без, переживать все этапы своей долгой жизни и чувствовать, бесконечно много всего чувствовать.
Благодаря этой внутренней уверенности Арсению терпеть ком в горле немножко легче. Он приваливается спиной к двери, прикрывая глаза, чтобы успокоиться, и концентрируется на тишине, обволакивающей коридор отделения. В какой-то момент мысли перебивают чьи-то шаги, и Арсений приоткрывает глаза ненадолго, чтобы посмотреть, кого за полчаса до общего подъема принесла нелёгкая.
Мимо пробегает молоденькая медсестра в бежевых балетках. Она дёргает дверь Сониной палаты, врываясь туда вихрем, и даже оставаясь в коридоре, Арсений слышит её высокое и в атмосфере недавнего рассвета неприятное «девочки, доброе утро».
Будь Арсений на месте главврача, он запретил бы поднимать детей так рано. Хотя, конечно, они и сами научились просыпаться уже за пару минут до прихода медсестры, да и процедуры, на которые их будят, наверняка очень важные. Но всё равно жалко: радость беззаботного сна у них безбожно отнимают, а кроме неё радостей и нет почти.
В коридоре свет неприятный. Кристально белый, идущий исключительно от потолочных ламп, потому что с обеих сторон расположены палаты и чтобы дойти до окна, сначала нужно выйти к коридору между двумя отделениями. От этого пространство вокруг кажется ещё более угнетающим. Не будь Арсений мёртв, он бы за свою жизнь в такой обстановке инстинктивно испугался. Но ему бояться нечего, поэтому он только морщится, сожалея о том, что вот это — единственное, что видят и без того несчастные пациенты, а потом снова прикрывает глаза, предаваясь бесполезным размышлениям.
Слева снова слышатся шаги, чуть более твёрдые и не такие быстрые, и в этот раз Арсений даже не пытается подглядеть, кто там, потому что, очевидно, что на такое количество палат не может быть только одна медсестра. Однако звуки прекращаются, не достигая никакой конечной цели, и Арсений вынужденно снова отвлекается.
Он хочет бросить недовольный взгляд на растерявшуюся на полпути работницу, но натыкается только на длинную фигуру, замершую в паре метров от него.
Антон выглядит удивлённым. Он по-детски хлопает глазами, пытаясь понять, не глючит ли его от всех вливаемых лекарств, и в итоге просто путается в собственных предположениях. В то время, как Арсений, такой же ошеломлённый, не знает, радоваться ему или паниковать: Антон его видит. И это единственная мысль, за которую получается зацепиться призраку, случайно раскрывшему себя, и единственное, о чём он вообще может думать.
Ему почему-то больше не страшно. Наоборот, он чувствует облегчение, когда понимает, что ожидание события оказывается тяжелее самого события, и в ответ на непонимающий растерянный взгляд улыбается так же легко и открыто, как несколько минут назад улыбался Соне.
Антона эта улыбка обезоруживает, потому что он забывает все свои вопросы «почему?» и «как?» и только коротко выдаёт простецкое:
— Привет.
На это нечего ответить. А ещё Арсению не страшно быть пойманным за рукав. У него внутри такая лёгкость, что он, кажется, может объяснить Антону вообще всё в этом мире. И то, почему он оказался в этой больнице, и почему гулял тогда по его району, и даже то, как он нашёл дом его родителей за сотни километров отсюда, если бы пришлось. Внутри нет паники или тревоги. Там только тепло, не успевшее остыть после разговора с Сонечкой и только возросшее от понимания, что Антона он не потерял.
— А я всё думал, — говорит Арсений, — какова вероятность, что Антон, о котором говорит Соня, — это ты. Считал уже, что у меня на тебе гиперфиксация.
У него действительно крайняя степень гиперфиксации. Это неоспоримый факт. Но Антон этого ещё не знает, и для него всё происходящее сейчас — нелепая случайность, в очередной раз сводящая с Арсением для какой-то высшей цели.
По лицу Антона видно, как крутятся в его голове шестерёнки, пытаясь срастить все факты в одну общую картинку, как будто он алмазную мозаику собирает по бисеринке. Такие совпадения всё больше напоминают сценарий российской мелодрамы. Но они, вроде как, не в ней, а в самой реальной из всех реальных жизни. И мысль о том, что всё это подстроенная до мелочей театральная постановка, кажется Антону глупой: кому он нужен вообще? Поэтому он смиряется, как смиряется последнее время вообще со всем, что происходит в его жизни, и только подходит ближе, чтобы не кричать через весь коридор.
— Как тесен становится мир, когда речь заходит о тебе, — тянет Антон, копируя чужую позу и приваливаясь к стене рядом, — ты всё больше похож на маньяка из-за этого, если тебе интересно.
Арсений громко смеётся, не боясь быть никем услышаным, и Антон быстро озирается по сторонам, проверяя, не может ли их кто-нибудь застукать.
Они не делают ничего противозаконного, но место вокруг будто предполагает, что здесь нельзя смеяться или шуметь. Как будто нарушение этого правила карается не меньше, чем смертью.
— Так я и есть. Не знаю, почему ты до сих пор этого не понял.
Арсений смотрит внимательно и цепко, так, что по спине Антона ползут мурашки, как будто он на подсознательном уровне понимает, что собеседник не врёт. Но здравый смысл подсказывает, что это всё паранойя, и Антон отчего-то верит ему, не спрашивая никаких доказательств. Он сам себя загоняет в ловушку правдивой лжи.
— Если так, то знай, что для убийства меня тебе придётся встать в очередь.
Слова звучат как шутка и в любой другой ситуации ей бы и были. Но они стоят в отделении онкологии, где вокруг, помимо одного призрака, витает только близость реальной, не метафоричной, смерти, а у Антона в карточке диагнозом значится «лейкемия». И поэтому шутка становится не смешной. И даже не шуткой.
Арсений хочет предложить прекратить говорить такие вещи, чтобы не провоцировать судьбу, но чувствует, что не имеет никакого права указывать Антону, как справляться с душевной болью, поэтому только многозначительно молчит. Гнобящему себя за неудачную фразу Антону рядом не легче. Он снова заставляет людей переживать о том, к чему они не причастны, и если раньше он поступал так только с близкими, невольно обязанными это испытать, то теперь перекладывает волнение о своих проблемах на едва-едва знакомого человека, который точно всего этого не заслужил.
Из палаты выходит медсестра, всё ещё шаркающая противно своими балетками. Она прикрывает осторожно дверь, замирает на секунду, окидывая взглядом высокую фигуру Антона, тихо здоровается и идёт дальше, не отвлекаясь от дел.
В этот момент Антона осеняет. Он неловко переступает с ноги на ногу, опуская голову виновато, и облизывает губы перед тем, как посмотреть на Арсения снова.
— А Соня тебе…
На пару секунд призрак образно подвисает, не понимая до конца, о чём идёт речь, но быстро ориентируется, считывает взволнованное выражение лица Антона и улыбается легонько.
— Дочка друга, — примеряет он очередную роль, — спасибо, кстати, за слонёнка. Он ей безумно нравится.
Антон улыбается, кивая в ответ на чужую благодарность, и успокаивается. Он сам же по сути для Сони никто. Просто какой-то дядя, захаживающий в эту больницу и дарящий мягкие игрушки незнакомой девчонке, случайно запавшей в сердце, и, если честно, ему было неловко тайком приходить к ней перед процедурами, пока со стороны это выглядело именно так, будто уже не Арсений здесь главный маньяк и сталкер. Антон нагло пользовался Сониной энергетикой смелости и напускного счастья, чтобы пополнить собственный запас моральных сил и чтобы ему хватило чьей-то храбрости хотя бы на период боли в процедурной. И за всё это было жутко стыдно. Как будто он воришка, крадущий так необходимые самой Соне силы без разрешения. А теперь Арсений, который ей, оказывается, не чужой, дал ему на это негласное одобрение, и воровство стало не таким бессовестным и наглым.
— А ты здесь… — начинает Арсений и чувствует себя максимально не в своей тарелке.
Потому что когда Антон использует приём «дополни предложение», это выглядит как попытка в самом себе не запутаться или даже разобраться, а когда Арсений — как жалкая попытка скрыть факт того, что он и так знает причину чужого прихода.
— Лечение, — лаконично заканчивает Антон.
В таком невероятно сложно быть многословным, поэтому Арсений понятливо кивает, не допытывая, и отлипает от стены. Он хочет предложить Антону сходить с ним до процедурной, чтобы у него был хоть кто-то рядом на эти часы, или спросить о том, почему тот так категоричен к присутствию близких. Но они друг другу по сути никто, и Арсений запихивает это желание куда подальше, решая для себя, что вера в то, что его поддержки за стеной будет достаточно, поможет сердцу болеть не так сильно.
— Антон, — зовет его Арсений тоном, не терпящим слова «нет», но уже через секунду улавливает чужое внимание и смягчается, — если это слишком, скажи сразу…
Антон напрягается, совсем не понимая, к чему клонит человек напротив него, и поджимается весь, вспоминая ещё недавно всплывшее обсуждение маньяков. В это сложно поверить, потому что Арсений кажется замечательным уже по факту того, что приходит навещать Сонечку, а все, кто связан с ней, априори не могут быть плохими. Но внутренняя тревога всё продолжает разрастаться, поджигая фитиль недоверия и заставляя на несколько секунд не дышать, и Антон слушает, стараясь не упустить ни слова.
— Не хочешь поучаствовать в краже полевых цветов с чьей-нибудь клумбы?
До замершего в предвкушении самых страшных предложений мозга доходит чуть дольше, чем до обычного, но когда всё же доходит, непонимание на лице Антона можно прочитать как по буквам, складывающимся из складок на лбу.
Арсений прячет улыбку и ямочки в кулаке, потому что это выглядит крайне умилительно, и ждёт словесной реакции, чтобы дать волю эмоциям и поделиться идеей.
— Нужно пояснение, — сдаётся Антон, прекрасно понимая, что ни одна его мысль не может оказаться верной.
— Соне никогда не дарили цветов. Она сегодня очень из-за этого расстроилась, когда мы говорили, — объясняет Арсений.
Загрузка в голове Антона всё ещё продолжает крутиться, и он чувствует себя категорически тупым. Ему, конечно же, не хочется демонстрировать перед Арсением недалёкость, но выбора в итоге не остаётся, потому что проследить причинно-следственную связь всё равно не хватает сил или извилин.
— А почему нельзя просто купить цветы?
На этот вопрос ответа два: честный и творческий. И так как первый и очевидный Арсений озвучить не может, он с непоколебимой уверенностью и детской непосредственностью выдаёт:
— Чтобы купить цветы, много ума не надо, — тут Антон согласно кивает, потому что это факты, — а вот украсть цветы, преодолевая препятствия в виде их хозяев и административного штрафа, если придётся, это уже подвиг!
На такие умозаключения невозможно не засмеяться, и Антон хохочет, не особо стесняясь, на весь коридор, а потом с ужасом отмечает, что Арсений сумасшедший. Но не так, как это бывает обычно, а по-хорошему. Неординарный какой-то. Такой, каких Антон ещё не встречал, не до такой степени точно. Арсений стоит напротив, ничуть не сомневающийся в гениальности своей идеи, и ему, особенно такому вдохновлённому, кажется невозможным отказать. Антон не собирается даже пытаться.
— Я с радостью, но у меня химия. Это часа на два, может, чуть дольше.
Арсений игнорирует страшные слова в чужой речи и так же весело кивает, представляя, что у Антона просто какие-то срочные дела, подменяя понятия.
— Но ты согласен?
— Согласен.
Они улыбаются друг другу напоследок, уже предвкушая безумство затеи, в которой два взрослых мужчины занимаются вандализмом на клумбах милых бабушек, и потихоньку расходятся.
— Я буду ждать тебя у автомобильных ворот, — подмигивает Арсений и скрывается за углом.
Первый раз Антон идёт вперёд, думая не о том, насколько невыносимой будет процедура на этот раз, а о том, какие именно цветы они будут рвать для Сони.