XVI.И помни, что любому свету нужна тень (1/2)
Торговый автомат с шоколадными батончиками и блестящими упаковками круассанов выглядит торжественно. Как будто каждый, кто дойдёт до конца коридора, получит приз за прохождение игры. Но впечатление обманчиво.
Артём, подходящий к автомату вплотную, прекрасно понимает, что никакой приз его тут не ждёт. Он набирает на экранчике код, под которым значится сникерс, и прикладывает карточку. Так получилось, что он не успел позавтракать утром и сюда приехал аккурат к трем, после всех уроков и дополнительных, пропустив обед. Но это не страшно, в конце концов, болезненного голода он не чувствует, а вкусный ужин дома в понимании Артёма с лихвой компенсирует весь остальной день. У него, если угодно, особый вид интервального голодания. Еда в последнее время как-то отходит на второй план. У Артёма чёткое расписание, от которого нельзя отклоняться: сначала уроки, потому что кровь из носу нужно добить себе золотую медаль, потом больница, мелкие поручения от мамы и репетитор в семь для подготовки к ЕГЭ. Артём бы предпочёл ходить позже, часов в девять, потому что дорога от больницы до дома, а потом до университета, где работает его преподавательница, занимает почти два часа со всеми сборами и заминками, но, к сожалению, рабочий день не резиновый, и приходится с этим смириться.
Артём недоволен тем, что на посещение отцовской палаты у него остаётся полтора часа максимум, но сделать с этим ничего не может, поэтому нажимает на кнопку подтверждения на торговом автомате и пытается вспомнить, где на первом этаже видел магазинчик с кофе.
В современных, сто тысяч раз улучшенных и дорогих автоматах проблема выдачи товарных единиц была давно решена и забыта. Вот только не всё в этом мире зависело от качества создаваемых людьми машин, но и от самих людей тоже.
— Да блин, — сдержанно ругается Артём, когда видит неправильно уложенную в ячейку шоколадку.
Сникерс стоит между пружинкой так, что упирается нижним краем в металлическую проволоку и может упасть, только если хорошенько ударить по корпусу, пока механизм будет возвращаться на место.
Но Артём понимает это слишком поздно, и в итоге просто следит за тем, как выдвинувшийся ему навстречу сникерс укатывается обратно, а ещё понимает, что вместе с тем, что он останется голодным ещё часа на два или два с половиной, сто десять рублей на карту ему никто не вернёт.
Зарекаясь никогда больше не покупать еду из шайтан-машин, Артём разворачивается к палате отца, но не успевает вернуться, потому что в тихом коридоре на всё помещение раздаётся особый рингтон: мама звонит.
— Алло, — он поднимает трубку за ноль целых ноль десятых секунд, чтобы не заставлять её волноваться, но волнуется сам.
В такое время она обычно уже стоит рядом с ним, занимая место возле отцовской кровати, а это значит, что сегодня у неё что-то идёт не так.
— Тём, — виновато говорит она, — я задерживаюсь на работе.
Артём понимает. Но не может унять обиду внутри. Отец после инсульта до сих пор нормально не двигается, не говорит и не ест, и единственное, чем получается заглушить совесть, шепчущую на ухо о том, что они бесполезная и никак ему не помогающая семья, — тот факт, что они никогда его не оставляют.
— Всё хорошо, мам, — говорит он, — я пропущу репетитора. Побуду здесь, пока ты не приедешь.
Ему правда хочется быть хорошим человеком, но, когда он не злится на неё, он злится на себя: как же верно подмечали психологи факт об эгоизме единственного ребёнка.
— Едь в университет, зайка. Папа под наблюдением, и я скоро там буду.
В её голосе слышны мягкие нотки, но Артём знает, что это не просьба и выбора у него как такового нет. Либо сорваться и поругаться, либо забрать рюкзак из отцовской палаты и поехать к репетитору, надеясь, что мама и правда скоро сменит его.
— Хорошо, мам. Я напишу, как доеду.
Они прощаются, как и обычно, дежурно-мило, и Артём думает о том, что не против был бы ударить долбанный автомат с шоколадкой просто так, чтобы выпустить пар. Он мотает головой, самого себя отговаривая от этой идеи, и чувствует на коже холодок. Было бы хорошо, если бы их семья состояла больше, чем из трёх человек. Тогда смены у постели чередовать было бы проще.
Автомат с застрявшей шоколадкой остаётся позади, когда Артём открывает дверь шестнадцатой палаты. А ещё позади остаётся злость, потому что отца даже в бессознательном состоянии разочаровывать не хочется.
— Такой серьёзный и грустный мальчик, — говорит женский голос ещё до того, как Артём скрывается из виду.
Арсений, стоящий в коридоре, кивает и улыбается уголками губ.
Действительно ужасно грустный, весь в отца. За все те годы, что он за ним присматривал, Артём никогда не вёл себя вспыльчиво или глупо. Курение за школой и ужасный спорный поцелуй он в расчёт не берёт. Артём не был бунтарём или придурком. Он был просто мальчиком. Прилежным, честным, добрым пареньком. Он покупал кошачий корм в продуктовых, чтобы подкармливать ушастые комки, живущие под лестницей перед подъездом, давал списать домашку тем, кто с ним во время перемен даже не говорил, а ещё всегда честно признавался родителям, если косячил. Арсений не знал, откуда всё это было в нём, но с каждым разом уверялся, что его помощь Артёму будет не нужна, и восхищался этим.
Рвение к правильности и моральные устои у младшего Шастуна тоже, очевидно, были от отца.
— Ты его знаешь? — спрашивает девушка.
Арсений переводит на неё взгляд. Она худая, бледная и тоже будто навечно грустная. Ей тяжело понять пока всю незавидность собственной судьбы, потому что она мертва меньше недели, и её жаль. Арсений ей кивает, но ничего не говорит.
Он падает на слишком низкую кушетку, оказавшуюся рядом, и думает о том, зачем вообще остаётся в этой больнице. Прошло уже немало лет. Артёму скоро восемнадцать. Антон не должен помнить призрака, который провёл с ним какое-то незначительное количество времени слишком много лет назад.
Арсений, конечно, в свою очередь, забыть его не может.
Антон должен умирать счастливо и спокойно. Арсений должен только убедиться в том, что ничто не задержит его на Земле.
Из всех решений самым сложным в реализации оказалось не попадаться на глаза Антону. По плану изначально Арсений вообще не должен был к нему ходить, но он не мог позволить себе так просто оставить кого-то настолько… близкого. А потому прятаться по углам и возвращаться как можно реже стало пыткой для него. Всегда хотелось остаться на подольше. В самом начале грудь невыносимо рвало от украдкой пойманного Антонового взгляда. Такой растерянный и печальный, совсем как в те далёкие времена, он вызывал одно только желание — подойти ближе. Но Арсений держался на расстоянии и через несколько лет научился усмирять внутренние порывы. Он действительно стал призраком в чужой жизни: незаметный, невидимый, фантомный.
Но он своего обещания никогда не нарушал. Всегда возвращался на ту самую кухню с большим диваном и мягким светом, всегда вспоминал дурацкие кружки, из которых когда-то «пил» чай.
Артём разбил их обе лет в двенадцать, когда приглашал к себе школьных друзей, и Арсений не слышал всего, но чувствовал, как Антон тогда был расстроен. Лена потом подарила ему новые, почти такие же, только выкрашенные в жёлтый изнутри, и, если бы дело было в кружках, этот подарок идеально заменил те, предыдущие, но Арсений знал, что дело было совсем не в них.
— Ты ждёшь кого-то? — спрашивает незнакомка, осторожно присаживаясь рядом.
Её голос становится фоновым шумом и раздражает, как и она вся, но Арсений терпит, потому что прекрасно её понимает. Он сам жадно хватался за любую возможность коммуникации раньше. Ему тоже когда-то было мучительно не с кем поговорить.
— Прости, я не хотела надоедать, — тушуется она, собираясь встать, и в Арсении просыпается совесть.
— Я сам не знаю, зачем здесь сижу, — говорит он в пустоту.
Девушка приободряется, нащупывая тоненький канатик контакта, и с радостью возвращается на место, укладывая подбородок на кулаки.
Арсений бы спросил у неё, как она умерла, почему до сих пор не ушла из больницы, где сейчас находились все те люди, за которыми ей по всем канонам должно было захотеться после смерти следить. Он бы уточнил у неё имя, возраст, застрявшую в голове мелодию. Спросил обо всём и ни о чём.
Но ему плевать, поэтому он продолжает молча пялиться в стену.
— Но ты явно знаешь того парня, — безошибочно угадывает она, — это твой сын?
Смешок вырывается прежде, чем Арсений его обдумывает. Он смотрит в наивные, большие глаза и хочет её пожалеть.
— Меня скорее можно назвать крёстным.
Он успокаивает себя этим определением и вперивается взглядом в дверь, из которой через секунду вылетает Артём с портфелем.
Арсений давно уже ни с кем по-настоящему не разговаривал.
— Здесь лежит мой старый друг, — откровенничает он и сам с себя хочет в голос смеяться, — я чувствую, что он вряд ли выйдет отсюда здоровым, но хочу убедиться в этом. Поэтому жду.
— Ждёшь, пока он умрёт? — удивляется девушка. — Мрачновато. Он точно друг?
Конечно же нет. Он гораздо больше.
— Жду, пока он уйдёт. Боюсь, что что-то может заставить его остаться.
Антона на Земле не держит ничего. Лена давно смирилась со всеми рисками, потому что они познакомились в момент, когда Антон уже умирал, пусть и от другой болезни. Артёму почти восемнадцать, и он хороший человек. Мамы нет, племянница живёт своей жизнью. Из возможных кирпичей, тянущих на дно, у Антона мог быть только Арсений, но он сделал всё, чтобы такого развития избежать. Антон свободен, и он обязан уйти, чтобы не застрять в этой мрачной ловушке без нормального названия.
Несколько лет назад — да что там, каждую минуту собственной смерти — Арсению казалось, что ему самому без Антона нечего будет делать на Земле. Не за кем присматривать, не за кого держаться. Возможно, после ухода Антона, небо заберёт с собой и его, потому что цели выше у Арсения не было. Но он никогда не размышлял об этом долго и всерьёз и был готов остаться, если нужно. Пожертвовать собой, как мальчики в сопливых мелодрамах ради своих девчонок.
Оказавшись перед Богом, он спросил бы об Антоне, чтобы услышать, что тот попал в свой личный волшебный рай, а потом навсегда бы растворился в пространстве. Он бы хотел так поступить, но на самом деле, думая об этом, Арсений понимает, что попросил бы Бога отправить их в рай вместе. В один общий рай на двоих. Наверное, единственный шанс Антона от него избавиться — это оставить Арсения тут, на Земле. Иначе ему ни за что не отбиться от этого навязчивого маньяка.
Мимо проходит медсестра. Ей на вид лет двадцать пять максимум. Она неспешно ступает в одиночестве по плиточному полу и слушает голосовое сообщение, не боясь, что кто-то посторонний тоже может услышать его.
— Да, машина приедет в семь, так что я спущу твои коробки, — говорит мужчина из динамиков.
На лице медсестры светлая улыбка. Нежная, юношеская, по-особенному яркая. Такая, по которой сразу понятно, что она полностью и безнадёжно влюблена.
— Хорошо, но не разбирай без меня. Я сказала хозяину, что мы кинем ключи в ящик. Не забудь, чтобы потом не возвращаться. Примета плохая.
Она отправляет ответ всё с той же счастливой улыбкой, и Арсений немного завидует ей. В жизни этой юной медсестры начинается что-то новое, что-то прекрасное, и она не боится грядущих перемен, а ждёт их хлеще, чем дети на Новый год свои сладкие подарки. Это должно вдохновлять, но почему-то больно ранит.
— Тебе отправить зонт через доставку? Там ночью дождь передают, — слышно тот же мужской голос, но уже вдали коридора.
Ответа не разобрать за шумом открывающейся в другое крыло больницы двери, и для Арсения их разговор заканчивается на этом. Он смотрит в окно, на тёмно-серое небо, которое вот-вот съест ночная синева, и вспоминает о прошлом.