XIV.Пусть даже это будет самый чёрный день (1/2)

Балкон становится каким-то началом. Антон пьян. Он будит половину соседей, а ещё почти решается на то, чтобы выйти в окно, но Арсений, как назло, оказывается рядом и с тех пор, как произносит слова о том, что смерть — самое страшное, что может произойти с Антоном, просто молчит. Спустя пару минут тишины Антон почти уверен в том, что Арсений врёт ему и на самом деле всё это не так уж и страшно.

Они в квартире Антона на девятом этаже смотрят вместе на дурацкую лавочку внизу на площадке, врут друг другу и оба совершенно не знают, что со всем этим делать и как разгребать. Хотя делать и разгребать что-то из них двоих нужно только Антону, потому что у Арсения нет никаких проблем, за исключением того, что он чуть-чуть мёртв.

Совсем немного Антон завидует ему, потому что он… свободный? У него ничего не болит, он ничего не ждёт, вечность впереди приветливо машет ручкой, и это намного лучше, чем тягучее, мерзкое ожидание момента, когда всё существование замкнется в конечной точке. У Арсения теперь не может быть конца. Возможно, Антон завидует ему сильнее, чем признает, но у него в целом с честностью проблемы.

Колонка, которую выключил Арсений, больше не мешает соседям, а две бутылки коньяка в Антоне понемногу отпускают. И хоть общий настрой оставляет желать лучшего, потому что Арсений раздражён, а Антон просто слишком сильно устал, они пока не расходятся.

— Тебе нельзя пить, — говорит Арсений с упрёком.

И дальше в Антоне говорит только алкоголь, который снова вызывает приступ злости на чью-то непрошенную заботу.

— А тебе существовать, — срывается Антон.

Он тут же качает головой, жалея о сказанном, но одного взгляда на Арсения хватает, чтобы понять: слишком поздно, в нём уже разочарованы.

Арсений, который только что со стальной уверенностью говорил — врал — Антону о том, как больно умирать, теперь может только смотреть, как тот сползает по кирпичной кладке балкона вниз и без всякого фокуса распаляет взгляд на штору, через которую просвечивается комната. Потому что не срабатывает. С человеком, теряющим надежду, вообще мало что может сработать.

Ночь отзывается тишиной и несвойственной лету прохладе. Кажется, совсем скоро будет дождь, но для призрака это мало что значит. Для Антона это значит, что пора бы накинуть что-нибудь потеплее тоненькой футболки, сползающей с плеча, но ему тоже не особо хочется о чём-то таком думать. Арсений садится на пол рядом и осторожно, боясь напугать или сильнее разозлить, дотрагивается до плеча Антона.

Его прикосновения всё ещё кажутся чем-то нереальным, как и он весь, но Антону их достаточно, чтобы почувствовать, как мышцы расслабляются, а тревога немного отпускает. Антону с Арсением спокойно. Не так, как с Ирой, создающей иллюзию нормальности, не как с мамой, дающей ощущение дома. Ему с Арсением почему-то тепло, а со смертью Антон всегда ассоциировал холод.

И это мешает, потому что Арсений, как камень, привязанный к шее, удерживает его на твёрдой земле, не давая сброситься в реку. И это иррационально и неправильно, потому что Арсений призрак, и он вообще не должен иметь веса в чьей-то жизни, если уж на то пошло.

— Почему тебе это важно? — спрашивает Антон, надеясь разоблачить в голубых глазах обман.

Призраки не могут быть якорями. Они должны тянуть людей за собой в небытие, желать их смерти, жаждать мести, справедливости, уничтожения тех, кому досталось больше.

Антон не верит в это на самом деле, потому что Арсений совершенно неправильный призрак, но он хочет, чтобы это было так. Очень сильно хочет, чтобы всё стало проще, чтобы Арсений погладил его по голове и сказал: «Давай к нам, у нас дают бесплатное мороженое». Но он так не делает. Наоборот, постоянно уговаривает Антона остаться и всеми силами уводит его подальше от ворот этой ярмарки, игнорируя яркие вывески и пригласительный билет в чужих руках.

— О чём ты? — кажется, будто он правда не понимает, и Антону приходится сформулировать расплывающуюся мысль, чтобы её донести.

— Почему ты так цепляешься за мою жизнь? — собирается он и тут же спешно добавляет, как будто сам себя хочет в чем-то убедить, — Мы же никто друг другу по сути. Ты не должен мне ничего, ты вообще никому ничего не должен. Ты свободный, ты волен делать всё, что тебе хочется, быть везде, где только пожелаешь, а ты торчишь тут с умирающим мной и убеждаешь меня не сдаваться. Почему?

Арсений его пламенную речь пропускает мимо ушей и весь мрачнеет ещё сильнее, чем когда только застал его пьяного на этом балконе. А ведь тогда Антону казалось, что хуже уже быть не могло.

— Ты правда думаешь, что мы друг другу никто? — с упрёком переспрашивает он, и Антон качает головой так быстро и резко, что она начинает кружиться.

— Я не…

Ему снова стыдно, и он хочет объяснить, что совсем не думает так. Он просто ни в чём уже не уверен, ему просто не нужно больше, чтобы люди так старались из-за него. Но Арсений перебивает его раньше, чем заплетающийся язык успевает закончить предложение, и Антон затыкается, не решаясь снова ляпнуть чего-нибудь лишнего.

— Ты важен мне, Антон, — говорит он честно, и вместо нежного трепета Антон снова испытывает чувство вины. — Я думал сначала, что мы с тобой связаны не просто так, что есть причина твоей способности меня видеть и слышать. Я же романтик, оказывается. Настроил себе иллюзий, решил, что в нашей связи есть что-то большее, чем просто возможность общаться. А ты ведь был единственным, с кем я мог это делать, понимаешь?

Антон бы понял, если бы Арсений говорил сейчас с его прошлогодней версией, но теперь стремление с кем-то общаться кажется ему глупым, потому что ему самому в последнее время хочется только тишины и покоя, чтобы все отстали и ушли к хренам.

Он врёт, конечно, сам себе, но копаться глубоко уже не собирается — к чёрту.

— Я так разозлился на тебя, когда узнал, что нас свела нелепая случайность, — продолжает Арсений, и вот об этом Антон впервые слышит, потому что сам он никогда о причине их связи не задумывался даже, просто принял её как факт. — А потом понял, что это, в принципе, не так уж важно. Ведь сколько историй начиналось со случайностей, верно? И важно не то, с чего всё началось, а к чему пришло в итоге.

К чему всё пришло в итоге, Антон не имеет ни малейшего понятия, потому что это ещё одна вещь, которую пришлось бы копать и копать глубоко. Поэтому он, не думая, кивает болванчиком, подтверждая все Арсовы слова, и, как дурачок, снова повторяет вопрос:

— И всё-таки, почему ты не ушёл?

Арсений от него отворачивается точно так же, как это в десятом классе делала Маша из параллели, которая потащила его на футбольное поле признаваться в любви. Антон тогда этого, как последний придурок, даже не понял, и предложил ей сходить в столовую за сосиской в тесте вместо романтического поцелуя в губы, которого она ждала. Он думал, что они друзья, и не умел совершенно распознавать скрытые сигналы и намёки. С возрастом этот навык пришлось развить, а за время отношений с Ирой довести до совершенства, поэтому теперь Антон видит невооруженным глазом похожую ситуацию и больше не собирается косячить. Он собирается очень внимательно слушать и ждать.

Арсений в любви не признаётся, по крайней мере, прямо об этом точно не говорит. Но Антон читает между строк то, что ему пытаются сказать, и в этот самый момент чувствует, как что-то внутри него приближается к критической точке.

— Не знаю, Антон, но я не могу тебя оставить, понимаешь? Не могу не попытаться дать твоей душе больше времени пожить.

Тревога, страх, сожаление, отчаяние — каждое негативное чувство, скрываемое безразличием, все они смешиваются в один большой комок, подступающий к горлу, и Антону тяжело продолжать что-то говорить, потому что до взрыва, судя по ощущениям, остаётся всего несколько томительных мгновений.

— Что хорошего в моей душе? Я за всю жизнь ничего выдающегося не сделал, — выдавливает он из себя и чувствует, как чужой взгляд вонзается в его лицо, не собираясь упускать ни единой на нём эмоции.

— В ней всё хорошее, Антон! — даже слишком уверенно заявляет Арсений, и очень хочется в этот момент безоговорочно поверить ему.

Поверить так же, как Антон верил маме в детстве, как верил врачам, да и вообще всем вокруг людям. Хочется думать, что в чужих душах Арсений разбирается лучше всех остальных, но что-то мешает, не даёт негативным эмоциям всё-таки выплеснуться наружу. Быть может, сам Антон и его бесконечный страх перед неизвестностью, а может, что-то, что стоит выше всех них.

— Я докажу, можно? — просит разрешения Арсений и получает кивок даже раньше, чем заканчивает вопрос.

Антон не соображает. Он скидывает всё на алкогольное опьянение и краснеет, когда Арсений ерзает, поворачиваясь к нему. Чего-то такого наверняка ждала от него Маша в десятом классе. Вряд ли у неё, конечно, так громко стучало сердце в груди, потому что она не лечилась в десятом классе от рака, но во всём остальном Антон теперь понимает её. Он тоже ждёт свой ответ, хотя вопрос задал очень расплывчато.

Арсений тянет руку к скрытой футболкой груди осторожнее, чем Антон делал это, когда впервые сам коснулся призрака. У него выражение лица такое взволнованное и сосредоточенное, как будто он концентрирует в этом все свои силы, будто это какой-то новый важный этап, как будто они целоваться собираются, ей-богу…

Секунда, две, и Антон почти икает, захлёбываясь воздухом. Ему хочется смеяться, потому что он внезапно осознаёт: это серьёзнее, чем какие-то поцелуи.