XIII.И ты не жди тот день, когда беда накроет небо быстро (2/2)

— Даша в регистратуре сказала, что был женский голос и спрашивала она для себя, — Виолетта Владимировна выглядит обрадованной настолько, что только за её сочувствие хочется сказать сердечное спасибо.

Внутри прорастает крохотным росточком что-то похожее на надежду, растоптанную до этого всеми этими грубоватыми «Улучшений нет». Антон не хочет зависеть от этого так сильно, но новость разгоняет в нём веру в лучшее. Как протянутая рука в момент, когда уже готов сорваться прямо в пропасть.

Это опасно, потому что хуже умершей надежды только надежда, умершая дважды, и у Антона слишком мало вариантов того, кто мог узнавать насчет донорства, а значит, ещё меньше реальных шансов, что это поможет. Но сам факт того, что кто-то может подарить ему хотя бы попытку, вдохновляет на такие же подвиги.

— А вы все звонки по поводу пациентов друг с другом обсуждаете?

Он хочет найти подвох, но, как и всегда, люди удивляют своей бескорыстностью, и Виолетта Владимировна полушутливо доказывает, что обманывать его здесь не будет никто.

— Нет, я просто слишком часто о тебе говорю, дорогой. Украл моё женское сердце, казанова, и даже не стыдно ему, вы гляньте.

В этот раз Антон не может распознать, улыбается она искренне или снова пытается успокоить, но ему нравятся морщинки, складывающиеся в уголках её глаз, и блеск в глазах, поэтому он не заморачивается. Просто тоже улыбается, не пытаясь подгадать реакцию, и просачивается к двери.

— Зайду, спасибо ещё раз.

***</p>

Улица ощущается парилкой в русской бане, но в больнице дышать ещё труднее, да и оставаться там дольше положенного не хочется. По плану у Антона намечен не самый приятный разговор, который он хотел бы отложить на подольше, но ноги несут в сторону дома, а на улице духота. Путь пешком насыщается размышлениями, а думать сейчас в два раза больнее, чем отвлекаться на разговоры. Будь у него выбор, Антон бы набрал Арсению, чтобы скрасить время до прихода домой и не утонуть в безнадёжности, но выбора нет.

Контакт сестры Антон использует в своей жизни только по делу и то в далёком прошлом, поэтому безэмоциональное «Вика» заставляет засомневаться в том, что это именно тот самый, нужный телефон. Он помнит, что в детстве без доступа к интернету игрался с телефонной книгой, и красочная пометка «Разносит в щепки, звони на свой страх и риск» внутри убеждает, что это номер сестры.

Гудки странные, не такие, какие привык слышать Антон, и это уже пугает, заставляя засомневаться в том, что стоит в своей жизни менять эту устоявшуюся частичку.

— Привет, — здоровается он тихо, как только жуткий гудок сменяется бытовым шумом.

— Привет.

Вика упрямая. Всегда была такой, даже когда они ещё жили вместе. У них разница почти одиннадцать лет, и они никогда не были особо близки из-за этого. Вика уехала учиться в семнадцать, и Антон был тогда слишком маленьким, чтобы звонить ей, писать, поддерживать контакт или хотя бы пытаться строить нормальные семейные отношения. Они общались, когда она приезжала на каникулы или когда мама просила поздороваться с ней во время созвона, но кроме этого была только чёрная пропасть, через которую никто из них двоих не планировал переступать.

Антон привык быть подобием дальних родственников, которые видятся раз в несколько лет, поэтому не ожидал, что Вика решится помочь ему и даже не расскажет ему об этом, как благородный, бескорыстный рыцарь в сияющих доспехах.

Врагами они не были, но и друзьями тоже. Проблема между ними была простой, неинтересной и старой, как мир. Вика банально не вписалась в «новую» семью, когда мама второй раз вышла замуж. Антон был не на её стороне. Он отчима полюбил почти сразу, потому что был маленький и не слишком впечатлительный, а отца почти не помнил. Вика же была взрослой, радикальной и «папулю» помнила слишком хорошо и слишком его любила. Настолько, что никакого другого мужчину принять не смогла от слова совсем.

Антон знал, что она часто ездила к человеку, который для него значился как «первый мамин муж» и даже пыталась жить с ним, вопреки всем возражениям. Она просила у него советы, поддерживала, когда было нужно, и всегда защищала его честь в ссорах за столом. Для неё он правда был папой. Для Антона папой стал отчим, и, наверное, за это Вика незаслуженно и очень по-детски поставила на нём метафоричный крест.

Между ними были годы непонимания, сложностей воспитания, разница в возрасте, противоположные цели в жизни. Единственным связующим звеном для них всю жизнь была мама. Она говорила, что они семья, отправляла их вместе ходить по магазинам, заставляла следить друг за другом и всё детство старалась привить привязанность. Но Антон не знал, как подступиться к взрослой девчонке, таящей на него кучу обид, да и не видел в этом особого смысла. Ему было четыре, Вике пятнадцать, и пока он играл в машинки и гоночки во дворе, Вика уже уходила на ночёвки к подругам.

Нормальный, душевный разговор у них случился лишь однажды, гораздо позже, чем мог бы случиться у хороших брата и сестры. Вика тогда была помолвлена с каким-то парнем, с которым встречалась ещё с универа, и приехала домой, чтобы объявить об этом семье. Антону было четырнадцать. Он застал её в её же комнате, которую к тому моменту уже переделали в кабинет, когда она кричала на кого-то в трубку.

Наверное, дело было не в Антоне, а просто в слишком долго копившихся эмоциях, в приближающемся нервном срыве, в растерянности, но Вика тогда обессиленно упала в мягкое кресло и рассказала Антону, что не знает, как ей дальше быть. У Антона не было за плечами опыта, опираясь на который он мог бы дать ей хороший совет. У Антона был один недопоцелуй с девочкой под подъездом на спор, бушующий в крови подростковый максимализм и вера в то, что любовь спасет мир, а самое важное в жизни — быть честным. Тогда он ещё не знал, что Вика беременна и что абстрактное «не думаю, что хочу прожить с ним всю жизнь» означало, что Вадим поднимает на неё руку, но они всё равно поговорили так, как никогда до этого не разговаривали, и даже обнялись, как настоящие брат с сестрой.

Антон тот разговор хранит в памяти, как самое тёплое воспоминание о Вике, но в остальном они так далеки, что Антон давно успевает смириться с тем, что она ему совсем не родная сестра. Несмотря на то, что у них общие родители, близкими людьми их это не делает, и Антон удивлён, что она мало того, что сама узнаёт о его болезни, так ещё и пытается помочь.

Трогательно и как будто незаслуженно.

— Я хотел сказать спасибо, — улыбается он, надеясь, что сестра почувствует его искренность.

На другом конце на пару минут становится очень тихо, а потом слышится тяжелый вздох. Обычно Вика вздыхает так только перед волной сарказма и пассивной агрессией, но в этот раз звучит больше печально.

— Антон, мне правда хотелось бы оказаться подходящим донором, — признается она, и благодарность распирает сердце.

Антону тоже хотелось бы этого, но мир жесток, и одного желания в последнее время всё чаще оказывается недостаточно. В этот раз Антон переживает, что вместе с разочарованием в нём сломалось что-то ещё, причём не просто так, а с концами. Потому что Вика, надеющаяся стать донором — это что-то из разряда фантастики, чуда. Но даже чудо ему не помогло.

— Ничего страшного. Ты уже сделала больше, чем я заслужил. Мы же… Ну, я не так уж много хорошего для тебя сделал.

Антон не жалеет до этого момента, что последний раз они виделись года три назад на новогодние праздники, когда вместе приехали к родителям — даже тогда они сказали друг другу от силы слов пять или двадцать, если учитывать тосты, — но в трубке что-то снова шуршит, как будто Вика откладывает телефон, а затем становится значительно тише.

Антон слышит, как закрывается дверь, а потом Вика говорит привычно строго, но всё равно виновато, как будто это что-то, что она репетировала не один раз и давно уже хотела сказать.

— И не должен был. Я же старше, это было моей обязанностью — защищать и поддерживать тебя. А я всю жизнь только и делала, что злилась и отгораживалась, — она звучит так, будто ей действительно это важно.

Возможно, она думала о том, чтобы наладить отношения с братом, не один раз. Это легко понять. Антон тоже об этом думал. Чаще всего в универе, когда у него ещё не было близких друзей, но очень хотелось поговорить хоть с кем-то, кто его понял бы.

— Я не обижаюсь, если что, — заверяет её Антон, и она коротко и скромно смеётся в динамиках.

— Ну да, это в твоем стиле.

— В смысле? — Хочет найти наконец ту самую скрытую подколку Антон, потому что весь этот разговор для них слишком приятный.

— Ты никогда не умел долго копить в себе обиды. Всех и всегда прощал. Могу поспорить, что ты и на меня никогда всерьёз не обижался. — Она снова молчит, видимо, сравнивая их в собственных мыслях.

Антон знает, что откровенные разговоры ей всегда давались нелегко.

— Ну нет. То, как ты высмеяла в Анапе мою футболку со Спанч Бобом, я никогда тебе не прощу, — шутит Антон, вспоминая самую беззаботную часть своего детства, когда ему было всего шесть, и они проводили последнее лето на море все вместе.

— Она всё ещё уродская, если мама однажды признается, где её хранит, я сожгу этот ужас.

Вика уже давно не девочка, выпрашивающая деньги на новую кофточку и сбегающая на дискотеки без разрешения, она даже не девушка. Она взрослая женщина, у которой растёт свой собственный ребёнок, и она хочет исправить ошибки, чтобы больше ни о чём не жалеть. Антон благодарен ей, и он рад, что они хотя бы сейчас могут поговорить вот так, пусть и посредством близости Антона к смерти.

— Ты в курсе, что ты лучший человек, с которым я знакома, пусть для сестры я и знаю тебя слишком плохо? Но ты всё равно замечательный, Антон, и я на самом деле всегда немного завидовала тебе из-за этого.

С этим Антон мог бы поспорить, но они так хорошо говорят сегодня, как никогда не говорили, и портить момент кажется кощунством.

— Прекрати, я ещё жив. Тебе не надо говорить обо мне либо хорошо, либо никак, — полушутливо отвечает Антон, но смеха сестры по другую сторону не слышно.

Она молчит недолго, но достаточно, чтобы Антон проверил, не сорвался ли вызов, а потом, явно стараясь придать голосу непринуждённость, спрашивает:

— Знаешь, у Лизы в следующую субботу будет день рождения. Не хочешь приехать?

Племянницу Антон видел только на фотках в инстаграмме и всё на том же новогоднем празднике три года назад, и приглашение кажется ему чем-то очень личным, доверительным. Вика его к себе раньше не приглашала, и Антон мог бы согласиться и попытаться сблизиться с ней сильней, исправить и свои ошибки тоже, получить что-то новое от этой жизни. Но у него в груди дыра уже прорыта насквозь, и он не видит смысла в том, чтобы ехать в другой город в очередной раз, намотался.

Маленькая Лиза дядю Антона знать не знает, и это даже хорошо. Дядя Антон — всего лишь словосочетание, произносимое мамой раз в году, и дядя Антон хочет таким остаться, потому что иначе маленькая Лиза будет помнить о нём, а второй раз он может уже и не приехать.

— Я… Довольно плохо переношу поезда в последнее время. Не думаю, что смогу. Но если можно, я хочу отправить подарок. Оставлю на память, так сказать.

— Да, конечно, — спешно соглашается Вика, но даже так её разочарование хорошо слышно, — и приглашение, если что, остаётся в силе. Вдруг всё-таки получится.

— Спасибо, Вик, — не только за приглашение, но и за весь разговор благодарит он.

— Люблю тебя, Антон, — неожиданно признаётся Вика.

Только теперь Антон понимает, что значит выражение «Как гром среди ясного неба».

Он точно знает, что Вика говорит это только потому, что другого шанса может и не выпасть, потому что у Антона рак, и ему сейчас нужно особое отношение, но это всё равно звучит искренне. Он понимает, о какой любви идёт речь. Он тоже чувствует это где-то внутри, будто это заложено на генетическом уровне. Об этом, наверное, говорят люди, когда объясняют влияние кровного родства: неважно, как хорошо или плохо вы общаетесь или сколько времени вместе провели, эта любовь всё равно где-то в вас остается, как будто по-другому банально не может быть. Как будто вы связаны чем-то с самого рождения, и все эти кажущиеся неважными походы за молоком или проводы в детский сад, все эти глупые книжки, которые вы читаете вместе, тающее мороженое в пиалках, брызгания в воде — всё это на самом деле влияет на вас больше, чем можно представить.

— Я тоже, — взаимно признаётся он. — Позвони, если будете где-то рядом проездом.

— Хорошо.

Вызов завершается, и Антон не до конца верит тому, что длительность его показывает время больше тридцати секунд. Он ещё какое-то время смотрит на последний набранный номер, так непривычно оказывающихся между мамиными звонками, и убирает телефон в карман.

Не помогает даже Вика. Несмотря на то, что с сестрой что-то налаживается, сокращая пропасть между ними на крохотные миллиметры, всё остальное в жизни Антона продолжает рассыпаться.

Сил нет даже на те эмоции, которые он никогда не скрывал. Антона не разрывает от недосказанности, ему не хочется прокричаться, не хочется разбить о стены кулаки или пойти броситься под поезд. Ему ничего больше не хочется, и он просто идёт по вечернему городу, не сильно торопясь домой, и думает только о том, что совершенно, абсолютно, полностью плевать хотел на всё, что будет дальше.

Его больше ничего хорошего впереди не ждёт. Последняя надежда в очередной раз задыхается в руках суровой жизни, и всё, что ему остаётся, — даже не гнев и не ненависть. Только неприглядное, мерзкое безразличие.

Антон заворачивает прямо перед проходом в свой двор и идёт в сторону продуктового магазина. Ему не слишком принципиально, что и за сколько покупать — денег до конца жизни хватит, — поэтому Антон ставит сразу три бутылки дорогого коньяка на ленту и просит пробить ещё и пачку сигарет.

Врач категорически запрещает алкоголь на время лечения, запрещает сигареты — всё, что может негативно повлиять на процесс, но негативно на Антона в итоге влияет только сам рак, и запреты кажутся глупыми и неважными.

Умирать, так хоть не слишком трезвым, а Антон как раз не умеет пить, так что должно быть ещё и весело, со всеми вытекающими.

Забавно, что у Антона никогда не получается отследить тот момент, когда стоит отставить бутылку в сторону и переждать немного, и на всех вечеринках и домашних посиделках он первый, кто здоровается с унитазом и блюёт. Это вроде как единственная причина бросить так сильно напиваться, но теперь Антону для того, чтобы выворачиваться, не нужно пить, достаточно просто с кровати встать, а шило на мыло не меняют.

Продавщица ничего не спрашивает у заросшего бородой, уставшего парня, просто молча пробивает всё по штрихкоду, сразу выводя оплату на терминал. Она не просит у него скидочную карту, не предлагает пакетик и вообще старается не контактировать с ним никак.

Антон слышит только сухое «Ваш чек», когда выходит в расходящиеся двери, и крепче прижимает бутылки к себе, чтобы не уронить.

Всё, на что он надеется, пока идёт в сторону своего дома, — это что Арсений прямо сейчас не там и что в ближайшее время к нему не вернётся.

«Лучше пусть не возвращается больше никогда», — думает он неожиданно зло.