ХII.Люби, надейся, смейся всё равно (2/2)

Наверное, нет смысла отрицать, что Арсений уже не человек, ведь так?

Тогда и в вопросах Антона нет ничего плохого.

— Почему ты можешь меня коснуться? — спрашивает он, останавливаясь посреди тротуара.

Судя по выражению лица Арсения на балконе, это что-то важное и, возможно, очень личное. Но Антон не боится спросить, потому что они… Друзья?

Арсению же наоборот очень и очень страшно.

— Я впервые прикоснулся к человеку сегодня, — признаётся он, становясь напротив Антона и поднимая голову, чтобы смотреть ему в глаза.

— А я… — Антон сглатывает, кажется, перенимая привычку, — могу?

Голубые глаза загораются ужасом, но Арсений справляется с ним уже в следующую секунду, хмурясь. Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но Антон не слушает — тянет вперёд свою руку резко и стремительно, отрешенно следя за тем, как пальцы проходят насквозь. Антон не останавливается, ведя ладонь выше, и в тот момент, когда доходит до груди, чувствует невыносимый жар. Как будто внутри Арсения огонь, разгорающийся с каждой секундой пожаром. Он ведётся на обманку, нашаривая рукой источник этого тепла, и в тот момент, когда подушечки его пальцев обжигает, видит, как Арсений дёргается, отскакивая назад, и хватается за сердце. Он дышит тяжело, едва подрагивая, и выглядит таким растерянным, что хочется скорее закутать его в одеяло и перерыть весь интернет, чтобы только найти ответы, которыми можно будет успокоить.

— Что это? — спрашивает Антон, пялясь на свою руку, ещё недавно скрытую в чужом теле.

На этот вопрос у Арсения нет даже примерных ответов.

— Не знаю, — отвечает он, приходя в себя, а потом обнадёженно снова заглядывает прямо в глаза Антона, — душа?

И тогда весь кислород выходит из лёгких, а гланды слипаются, не давая сделать вдох, потому что Антон никогда ещё не трогал чью-то душу. И это кажется ему чем-то слишком личным, чем-то глубоким, секретным, особенным, тем, что ни за что нельзя пропустить в обыденность, как похлопывание по плечу или даже поцелуи. Как будто это что-то гораздо более важное.

— Тогда это лучшая душа из всех, что мне удалось потрогать, — улыбается он, опуская руки в карманы, и теперь, кажется, неловкости больше никакой нет.

Им есть о чём поговорить.

Арсений выпрямляется, снова всматриваясь в Антоновы глаза, и, улавливая чужую открытость, подходит ближе, укладывая руки на плечи. На мгновение Антону кажется, что через футболку он чувствует жар чужих ладоней.

— Антон, ты не должен сдаваться, что бы ни произошло, — говорит Арсений взволнованно, и на этот раз Антон не чувствует злую бурю внутри себя. Он готов поговорить.

— Мама не подходит как донор, — признаётся он, натянуто улыбаясь, хотя это точно не та информация, которая его веселит, больше похоже на что-то истерическое.

Поводов сдаться — поезд, а не вагон, потому что сам по себе диагноз жуткий, потому что на глазах Антона точно такой же уже убил человека незаслуженно, потому что лечение высасывает любую радость из тела, потому что оно не помогает, потому что другие варианты заходят в тупик, а ещё потому что единственный друг, который появляется в самый нужный момент — всего лишь бестелесный призрак, которого даже нельзя коснуться.

Но в Арсении всё равно вместе с жалостью теплится и надежда, и он упорно, уверенно, напролом несётся вперёд, чтобы вбить её и Антону.

— Пообещай мне, что не сдашься, — просит он, легко потряхивая чужие плечи.

Смотрит таким взволнованным взглядом, как будто его жизнь тоже зависит от решения. И от этого становится только хуже.

— Не хочу врать, — говорит Антон, избегая этого взгляда.

Он смотрит Арсению за спину, в зашторенное окно чьей-то квартиры на втором этаже, разглядывает цветы на подоконниках, грязный блок кондиционера, капающий шланг — что угодно, лишь бы не призрака напротив.

— Ире же соврал, — упрекает Арсений, и Антон с каким-то ужасом осознает, что он в тот день слышал всё.

— Я не хотел портить ей жизнь, — оправдывается, хотя это и не нужно особо, потому что не мог он сказать ей «Оставь меня, зная, что я опущу руки».

— Теперь можешь побеспокоиться за мою смерть.

Арсений берёт его подбородок, заставляя снова на себя посмотреть, и у Антона сердце сжимается от этого взгляда. Ира смотрела на него не так. В ней было много сожалений, вина, досада, что угодно, что было бы нормальным для человека, теряющего на глазах близкого, как будто она тоже смирилась с тем, что сделать ничего нельзя. В Арсении же сплошная уверенность и непоколебимость. Он, как ребёнок, по-настоящему верит в хороший исход. Антон думает, что это потому, что для него смерть — не окончание, и вариантов развития событий в голове больше, чем один. На самом же деле, всё из-за того, что ему кажется гораздо более важным борьба за жизнь, чем конечный её итог, в котором ничего не меняется, только затормаживается, ограничивая свободу движений.

Мы все умрём — это не то чтобы пессимизм, просто факт. И смысла в этом всём нет никакого. Никакого, кроме самого процесса жизни. Арсений понял это, когда умер, когда продолжил существовать в том же потоке бесполезно тянущихся дней. Он точно так же слоняется по городу или чужим квартирам, не имея возможности на что-то повлиять. Он в той же самой ситуации, в какую загнали Антона. Вот только у него нет другого выбора, кроме как искать какие-то лазейки, учиться взаимодействовать даже теми крупицами внутренних сил, какие есть, а Антону этот выбор предоставлен на блюдечке, ты только возьми. Его никто не заставляет, он сам выбирает стать призраком ещё при жизни.

— Так что? — ещё раз спрашивает Арсений, надеясь, что Антон поймет, додумает хоть каплю того, что он не может сказать ему.

Антон успокаивает своё бушующее сердце, дёргает головой, чтобы вырвать подбородок из слабой хватки и безэмоционально обещает:

— Я не сдамся.

Арсений не верит, но больше ему нечего сказать.

— Вернёмся?

На это Антон только улыбается, слишком натянуто, и разворачивается в сторону дома.

Это тяжело, оказывается, — убедить кого-то в том, что его существование не бессмысленно, что надо продолжать двигаться вперед, что ничего еще не закончилось. Тяжело помочь человеку, который эту помощь принимать не хочет.

Наверное, оно и не надо.

«Спасение утопающих — дело рук самих утопающих», — думает Арсений. Вот только стоит ему снова бросить на Антона беглый взгляд, как всё внутри протестует: не может он не попытаться. Постоянно пытаться, пока надежда, которая умирает последней, не исчезнет совсем. Потому что других смыслов всё равно нет, Арсений уже умер. А это рядышком Антон, и Антон не должен опускать руки. Просто потому что.

Тишина не угнетает, наоборот, как будто помогает им обоим расставлять всё по местам. Они думают совершенно о противоположных вещах, но это спокойствие между ними безусловно объединяет. Арсению всё ещё нечего сказать, а Антону не хочется ничего слышать.

До подъезда остаётся метров двадцать, когда Арсений видит Лену с сумкой, в которую не помещаются нормально листы альбомного формата. Она выглядит уставшей, но всё равно улыбается, стуча босоножками по неровному асфальту. Шаг у нее быстрый, и она точно окажется дома раньше них, но у Арсения щёлкает переключателем в голове идея, которую он характеризует безумной, и он уверенно решает воплотить её в жизнь.

Лена прекрасная. Она добрая, позитивная, не унывающая никогда, она любит детей, любит свою работу, общается с друзьями так, будто они ценнее всех остальных людей, но и об этих самых остальных не забывает. В восприятии Арсения она есть воплощение жизни, и это кажется хорошей идеей, когда он, дождавшись, пока она поравняется с ними, ставит ей подножку.

На сплошных рефлексах Антон ловит её, не давая расквасить нос, и чуть глупо пялится, когда не видит в человеке рядом с собой Арсения.

— Спасибо, — выпрямляется Лена и улыбается, демонстрируя очаровательную щербинку.

— Ты в порядке? — спрашивает Антон и тут же оглядывается.

Вокруг никого, за исключением двух молоденьких парней на лавочке у подъезда, и Антону неловко от всей этой ситуации, потому что она странная.

— Да, да, кажется, всё хорошо.

Утро до сих пор считается ранним, и в такое время люди обычно выходят из дома, а не спешат домой, и к незнакомке есть парочка вопросов, подогреваемых любопытством, но Антон не задаёт ни один. Гораздо более важным кажется найти Арсения, пропавшего из поля зрения.

Девушка ещё раз благодарит за помощь, покрепче перехватывает сумочку, поправляет листы бумаги и морщится болезненно, когда делает первый шаг.

— Нога? Подвернула? — спохватывается Антон, снова беря её под руку, — давай, я тебя провожу.

— Прости, я не хотела тебя отвлекать, я живу в том подъезде.

Чувство дежавю не покидает. Точно так же, по счастливой случайности Антон знакомится с Арсением несколько месяцев назад.

— Я тоже, пойдём.