X.И всякий свет погаснет заодно (1/2)

Вещи Ира собирает ночью, потому что, пока Антон спит, никто не мешает ей плакать. Уезжает утром, когда он просыпается, чтобы проводить её до машины и уложить чемоданы в такси. Они прощаются скомканно и сухо. Антон обещает позже заехать в банк, чтобы закрыть вклад, на котором они копили деньги на собственную квартиру, и перечислить средства ей на счёт. Ира достаточно сурово предупреждает, что если он отправит сумму целиком, она лично привезёт ему половину обратно.

Когда Антон возвращается в квартиру, белая машина такси уже скрывается за углом.

Вокруг снова тишина и холод, несмотря даже на двадцать пять градусов на термометре. Комнаты пусты, и вместе с Ирой улетучивается уют, который создавали её вещи. Антон снова остаётся наедине со своими пожирающими страхами.

В больнице он не был уже четыре дня. Следующий приём с повторной сдачей анализов только через две недели, и всё, что остаётся прямо сейчас, — смотреть какой-то совершенно идиотский и бессмысленный видос на ютубе и как можно сильнее оттягивать момент похода в банк. Это последняя ниточка, связывающая его с Ирой. Она ещё, может, приедет за какой-нибудь техникой, которую они покупали вместе, или просто заглянет навестить, но глобально деньги — единственное, на чём держится разрушенный мост между ними, и Антону нужно немного больше времени, прежде чем он решится окончательно его сжечь.

Дома пусто. У них ремонт в коричнево-бежевых тонах, вся техника, какая возможна, с модными цветными корпусами, лампочки с тёплым светом и множество красивых мелочей на полках. Но Антон всего этого не видит, представляя вместо светлых стен серый бетон, а вместо бледно-оранжевой микроволновки страшного монстра.

Тяжело поверить в то, что Арсения на самом деле никогда не существовало. Хотелось бы сейчас услышать стук в дверь, бросить печальный взгляд на лёгкую улыбку, предложить ему чай, который он никогда не пьёт. Понятно теперь почему: галлюцинации пить чай не умеют. Конечно же, он выдуманный, не может человек так часто сталкиваться в таком большом мире с единственным, кто готов слушать и слышать его. Не бывает так. Один раз ещё — случайность, два — совпадение, а три — судя по всему, психоз.

Может, потому что эмоции заняты расставанием с Ирой или от того, что всё в целом давно кажется мелким и неважным, но Антону как-то слишком спокойно и безразлично — плевать на то, что он сошёл с ума.

Ему тоскливо сидеть на так и не собранном диване, который он, оказывается, застилал зря, смотреть на плещущуюся в прозрачном чайничке заварку, которую он, судя по всему, сам сделал, и вспоминать, что ещё днём ранее у него был друг. Антон подрывается к мусорке, чтобы убедиться в своём безумии окончательно, и, когда видит там нетронутую яичницу, с размазавшимся яйцом и надломленной подпаленной корочкой белка, чувствует себя жалким. Насколько нужно поехать кукушечкой, чтобы так сильно укорениться в выдуманной идее? Он ведь искренне верил, что всё это делает Арсений: заваривает чай, ворует с клумбы цветы, подстегивает покататься на одолженном скейте. Очевидно, что так Антон пытался защитить себя. Ира не удовлетворяла его потребности в жизни, постоянно напоминая о смерти; с мамой вообще было больно говорить; друзьям он сообщить до сих пор не решился — и ему нужен был хоть кто-то, кто просто был бы рядом без всяких «но», нужен был Арсений: красивый образ доброго друга, который смог бы отвлечь от тяжести, засевшей в груди. Кто-то более взрослый, чем Соня, более спокойный, чем Ира, и более участливый, чем врачи.

Он не жалеет о своей выдумке. В конце концов, что плохого в том, что необходимость иметь то, что иметь не получается, переросла в никому не вредящую галлюцинацию? Что плохого в том, что он привязался к собственному разуму, создавшему такую реалистичную историю с таинственным незнакомцем? Что плохого в том, что он сам себя попытался вытащить из той дыры, в которую стремительно проваливался в те моменты, когда Арсения не было рядом?

Это был единственный выход.

Если честно, Антон и сейчас не отказался бы увидеть человека с голубыми глазами. Если бы только Ира пришла позже; если бы только осталась лазейка, помогающая вернуться в самообман; если бы можно было снова окунуться в безумие, он бы, не раздумывая, сделал это. Потому что ему нужен этот человек, которым Антон заткнул плещущееся из израненного сердца одиночество; нужен кто-то особенный, кто-то несуществующий, кто-то близкий и далёкий одновременно.

Кто-то, кого всклокоченный логикой мозг больше никогда не сможет воссоздать.

Антон ведь пытается: сидит, хватаясь за разболевшуюся голову, и вспоминает чужие черты лица, просит прийти ещё раз, зовёт шёпотом, лишь бы только снова увидеть и поговорить.

Из мыслей вырывает звонок, и Антону приходится встать, чтобы подойти к телефону, оставленному в прихожей после вызова такси. Разговаривать особого желания нет, потому что Антону не с кем по сути разговаривать. Но есть вероятность, что звонит мама, а давать ей лишний повод переживать слишком бесчеловечно, поэтому Антон через силу плетётся на раздражающий звук. На экране светится незнакомый номер. Наверняка это какая-то реклама, но у Антона ещё с работы на фрилансе привычка никогда не отклонять звонки, поэтому он, заранее готовясь к машинальному «ничего не интересует, до свидания», отвечает на вызов.

С первой же секунды в сердце поселяется нехорошее предчувствие, но Антон гонит его подальше, потому что давно привык к таким всплескам. Обычно это происходит прямо перед тем, как снова станет херовить, и он готов к тому, что через каких-нибудь десять или двадцать минут снова начнёт тошнить или вертолёты закрутятся перед глазами.

В трубке слышно непонятное шуршание, а потом короткий кашель, и Антон в тот же момент понимает, что никакой это не спамовый звонок. Он напрягается, вслушиваясь в мерное шипение телефона, старательно налаживающего связь, и тоже прочищает горло.

— Алло? — начинает недоверчиво, не зная, чего ожидать.

— Здравствуйте. Это Антон?

Женский голос звучит волнительно и тяжело, как будто человеку на другом конце накинули на горло верёвку, не дающую расслабиться, и на Антона накатывает уже не просто предчувствие, а нешуточная такая паника, как когда в детстве приходилось лично говорить с взрослыми тётями в магазине или паспортном столе.

Он не знает ещё, что ждёт его в конце разговора или кто вообще звонит, но в голове уже крутятся страшные предположения о том, что это кто-то из больницы, кто сообщит ему плохие новости. Такие, от которых захочется вскрыться.

Отчасти он оказывается прав.

— Это мама Сони, ваш номер дала мне медсестра, — слишком тихо и неуверенно представляется женщина, и Антон не может двинуть рукой, в которой держит неудобно упирающийся корпусом в ухо мобильник.

Он уже знает, что ни о чём хорошем речи дальше не пойдёт. Ему хочется сбросить вызов в ту же секунду, но он проглатывает тревогу и кое-как отвечает:

— Да, здравствуйте.

Дальше комната размывается, и ладони начинают потеть, мелко дрожа. Собственное состояние отходит план на десятый, и Антон не хочет слышать то, что говорит ему незнакомая женщина. Он хочет только проораться так, чтобы порвались голосовые связки, и выкрутить кисти рук, чтобы резко заболело и ныло потом ещё пару дней. Он не хочет слушать, не хочет слышать, а ещё ему нечего говорить, и минут через семь, когда тяжёлый голос сменяется мрачной тишиной, а в квартире как будто кто-то ставит кондиционер на шестнадцать градусов, Антон понимает, что этот телефонный разговор был одним из самых ненавистных за всю его жизнь разговоров.

***

В замке слышно поворачивающийся ключ, и Арсений закрывает быстро Яндекс, задерживая на ноуте кнопку выключения. Хозяйка квартиры, в которой он проводит время, возвращается раньше обычного, потому что собирается принимать гостей. Её зовут Лена — имя нравится Арсению сразу — она совсем недавно закончила консерваторию и работает теперь в музыкальной школе. Ещё она обожает йогурты с джемом, никогда не завтракает, если не успевает сама приготовить что-то свежее, и уже пару недель ходит на свидания из Тиндера, каждый раз возвращаясь безобразно разочарованной в них.

Арсений приходит к ней, когда не может прийти к Антону, и по сути, в этой квартире уже три месяца и живёт. Выбор на Лену падает совершенно случайно: ещё в первый день Арсений обходит дом Антона и выбирает самую чистую и светлую квартирку из всех.

У Лены просторная двушка, в которой она прибирается стабильно каждую неделю, пианино в гостиной и очень доброе лицо. Она кажется идеальным вариантом, и Арсений, стараясь выбить из головы, что это всё ещё может считаться вторжением в чужую личную жизнь, устраивается максимально удобно: знает пароль от ноутбука и телефона, наслаждается временем наедине с собой и иногда слушает её красивую игру на фортепиано вечерами. Арсений сближается с ней, несмотря на то что о его присутствии Лена даже не подозревает. Не так, как с Соней или Антоном, но достаточно для того, чтобы не чувствовать угрызений совести за оккупацию чужого жилища.

Обычно возвращение Лены не напрягает. Арсений смиряется потихоньку с тем, что никто вокруг не может ни видеть его, ни чувствовать и перестаёт дёргаться на каждый шорох, спокойно занимаясь своими делами. Потому что зачем ему переживать? Застукать его за чем-то неподобающим всё равно не получится, да и вряд ли в мире живых кому-то есть дело до того, кто устраивается к тебе в соседи, пока это никому не мешает, а призрак Арсений беспроблемный, поэтому с почти чистой совестью он изо дня в день продолжает бесцельно шататься по Лениному дому и подслушивать особо интересные разговоры. Вместе они смотрят шоу «Пацанки» на «Пятнице», серии которого неизбежно доводят девушку до слёз — Арсений даже забывает иногда в такие моменты, что его поддержку никак нельзя ощутить, и тянется её обнять.

За три месяца Арсений неоднократно хочет отблагодарить Лену за гостеприимство, и в моменты особого отчаяния он шепчет ей на ухо, что выпить четыре литра вина в одного — это откровенный перебор, а иногда хочет погладить её, такую маленькую и расстроенную, по голове.

Арсений в этой квартире чувствует себя почти как дома, и если бы в этом же здании не было места ещё теплее и роднее, если бы Антон был ему просто незнакомцем, Арсений смог бы быть счастлив и здесь. Но Антон друг. По крайней мере, что-то очень похожее, и поэтому даже светлые стены с лаконичными обоями отталкивают от себя и раздражают — время хочется проводить не здесь.

Вчера он от Антона сбегает так совершенно глупо и необдуманно. Решив, что раскрыть себя в присутствии Иры будет хуже, чем просто внезапно исчезнуть из закрытого пространства с одним выходом, теперь он чувствует себя дураком. Как снова появиться в чужой жизни — неясно, как неясно, что Антон подумал обо всём этом, когда вернулся в спальню и увидел только брошенные на кровати джойстики. Объяснения неизбежны, но Арсений не знает, как это всё можно объяснить. Он мог бы переждать и хлопнуть дверью, чтобы создать хотя бы иллюзию нормальности, но он предпочел просто пропасть, не оставляя себя лазеек.

Тут уже не скажешь: «Антон, ты дурак? Я просто вышел за тобой на кухню, а потом свалил, потому что, очевидно, был лишним». Тут нужно будет рассказать о том, что он мёртв, что никто, кроме Антона, не способен в целом мире его видеть, что он эгоист, вцепившийся за утопающего, чтобы самому не утонуть, что он обманывал, что сводил с ума, что на самом деле он так сильно привязался за такое короткое время, что преследовал Антона и в родительском доме, и в Москве, и в больнице. Признаться, что он грёбаный сталкер, что все слова, сказанные наедине, и всё время, проведённое вместе, — стечение обстоятельств, которое даже Арсений не может себе объяснить, а ещё результат его больной необъяснимой тяги к совершенно незнакомому человеку.

После такого Антон вряд ли останется рядом, вряд ли позволит приходить к нему без приглашения домой, вряд ли вообще поверит, на самом-то деле, — возможно, он сразу позвонит в дурку, если для себя, или экзорцисту, чтобы изгнать Арсения.

Из всех возможных вариантов уединения и самоанализа Арсений выбирает думать о том, что, когда люди сталкиваются с кризисом любого масштаба, они пьют. Он не человек больше, но сам факт того, что это самое быстрое, простое и действенное решение, помогает выбрать вариант терапии. Он не сможет пить и, соответственно, не сможет напиться, но хотя бы прочувствовать атмосферу полнейшего краха и самобичевания сможет. Поэтому он берёт курс на бар.

Более или менее приличный и людный находится только спустя два часа, когда Арсений подходит к центру. На коммерческом этаже светятся самые разные вывески от сетевого продуктового до табачки, и как раз между ними лаконично устраивается металлическая табличка антуражной пивнушки «Три кота».

Арсению не принципиально, какие напитки подают внутри, а через большое окно видно, что обстановка внутри выглядит прилично. Он ждёт, пока кто-нибудь откроет дверь, чтобы лишний раз не мучать себя переходом через стены, и быстро проскакивает внутрь. Атмосфера не совсем соответствует душевному состоянию, потому что в помещении оказывается слишком громко. Парочка шумных компаний за самыми большими столиками заливисто смеются и поднимают тосты один за одним, а парочки, расположившиеся между узкими перегородками посередине, вальяжно раскинувшись на стульях, что-то обсуждают: одни — чуть громче, другие — чуть тише, третьи вообще придвинувшись друг к другу, почти шёпотом. Но всё вместе это создаёт неприятную какофонию звуков, за которой не слышно даже рокерской музыки на фоне, и Арсений понимает, что заведением ошибся.

«Антону бы понравилось», — случайно проскакивает в голове.

Он наверняка именно в такие места ходил раньше с друзьями, и они выглядели точь-в-точь как одна из тех компаний с мокрыми из-за конденсата на стаканах руками. Обычные ребята, собравшиеся все вместе отметить какую-нибудь сдачу диплома, день рождения или просто решившие посидеть по старой дружбе, потому что давно не встречались.

Обводя взглядом толпу, Арсений цепляется за одного высокого молодого парнишку с солнечными очками на макушке и длинной цепью, достающей до середины груди.

— Я хочу поднять этот бокал, — говорит он, кривляясь, — за нашего самого верного и гетеросексуального друга на свете. Который решил доказать, что он выберет вилку тем, что сделал предложение нашей самой гетеросексуальной подруге!

За столом все хихикают расслабленно, кроме одной девушки, закатившей глаза, а следом встаёт парень помассивнее и построже, собираясь, видимо, поддержать тост.

— Прости, брат. Я ломал себя как мог. — Улыбается он, стуча своим стаканом о его, и кладёт через стол руку на чужое плечо. — Ты был великолепен. Дело не в тебе, а во мне.

Смех становится громче, прокатываясь по всему помещению, и та самая девушка, закатившая глаза, обречённо стонет:

— А можно сейчас сказать «нет»?

Судя по общему настроению, всем за столом смешно. Недовольная девушка тоже легонько улыбается. И эта сцена сама по себе такая тёплая и дружественная, что от мыслей о том, что когда-то Антон тоже умел отпускать себя вот так и наслаждаться временем с друзьями, Арсений приходит к тому, что у него самого такого, возможно, и не было никогда. А теперь и не будет.

— Ты не потерялся? — звучит чей-то голос обманчиво близко, и Арсений оборачивается машинально, прекрасно понимая, что никто не мог обратиться к нему.

Он дёргается, отвлекаясь от попавшейся на глаза компании, и осматривает зал. А потом в ступоре замирает.

Невысокий мужчина с кичкой на голове, густой бородой и большими складками на лбу смотрит тяжелым, суровым взглядом прямо на Арсения. Это не случайность, не проскользнувшее насквозь внимание, не самообман. Это человек, который действительно видит Арсения и говорит так, будто не сомневается совсем в том, что его ещё и могут слышать.

— Ты мне? — на всякий случай переспрашивает Арсений, хотя в душе уже селится слепая эйфория.

Незнакомец бегает глазами сверху вниз, оценивая чудака, замершего посреди бара. У него выражение лица всё ещё достаточно строгое, и Арсения это совсем немножко, но напрягает. Потому что первым человеком, который смог его видеть, оказался раковый больной, и если вторым окажется бандит, это будет звучать затравкой для анекдота.

Но тревоги не успевают укрепиться, потому что уже через секунду мужчина меняется в лице, натягивая дружелюбную улыбку, и чуть насмешливо спрашивает, складывая руки на груди:

— Новенький, что ли?

Арсений немного теряется, но, сглотнув, всё же кивает.

— Только сегодня вот увидел этот бар, решил зайти… — начинает он, но его перебивают.

— Да я про твою загробную жизнь, — поясняет незнакомец.

Выражение лица Арсения становится ещё глупее. Он не уверен в том, что это всё не локальная шутка или что человек напротив не плод его травмированной, больной фантазии, но ему почти до слёз приятно знать, что он всё ещё не лишился возможности хоть с кем-то, кроме Антона, разговаривать.

Приметив чужое замешательство, незнакомец становится на вид ещё добрее. Он протягивает вперёд руку для знакомства и с усмешкой представляется:

— Я Серёжа. Ты помнишь, как тебя зовут?

Никто вокруг не обращает на них совершенно никакого внимания, хотя стоят они в самом центре бара, в теории отвлекая и преграждая дорогу. Арсений не глупый, поэтому он ещё раз осматривается, убеждаясь, что все посетители заняты своими делами, и делает однозначные выводы.

— Арсений, очень приятно. Ты тоже мёртв?

Прежде чем пожать предложенную руку, он с сомнением смотрит на короткие мужские пальцы, уверенную позу и чуть насмешливые глаза, и решается на касание. Это всё ещё совершенно никак не ощущается — просто механическое прикосновение, как если бы вместо руки у незнакомца и тебя самого были бы протезы. Такое немного удручает, потому что они оба, получается, не чувствуют ничего.

Серёжа улыбается так хитро, будто у него есть ответы на любые вопросы, которые он не собирается озвучивать, но в сравнении с самым первым впечатлением, он выглядит гораздо добрее.

— Я предпочитаю называть это новой жизнью, — бодро говорит он, а затем указывает на выход из бара, — не хочешь прогуляться?

У Арсения в любом случае нет никаких дел. Если он останется, то будет просто кисло пялиться на счастливых живых людей и закапываться в депрессии, как делал это пять минут назад, поэтому он с готовностью кивает.

В дверях на них едва не налетает какая-то миниатюрная девчушка, заставляя отшатнуться сначала Серёжу, а затем и Арсения, и как только они выходят на улицу, новый знакомый мгновенно это подмечает.