V.Скользя глазами мимо, не задев и краем (1/2)
В телефонной трубке голос всё такой же родной и приветливый, как раньше. Мама не говорит — обволакивает, кутает в одеяло и успокаивает неповторимой мелодией. Поэтому, когда Антон стоит перед старым подъездом пятиэтажки, в которой прошла большая часть его жизни, он не волнуется совсем.
Там внутри нет ничего страшного. Там тёплая улыбка, горячий чай и приклеенные к холодильнику фотографии. Внутри его детство, его юность, его старые кроссовки, которые — он уверен — никто так и не решился достать из запрятанной в шкаф коробки и выбросить.
Антон чувствует приступ ностальгии, когда оглядывается по сторонам и цепляет беспорядочно натыканные деревья, кусты и грядки под самыми окнами.
Шарм старых районов, наверное, никто и никогда не сможет победить. Есть в этих неровно отгороженных покрышками клумбах какая-то особенная магия, обрамлённая в детские приключения и фантазии. Облупившаяся зелёная краска на столбах под козырьком призывно манит сковырнуть её ногтем, чтобы ржавый металл под ней выглянул в отверстие побольше. И что-то непосредственное, лёгкое, бездумное, что сквозит в этом порыве, вызывает приятную дрожь.
На подъездной двери здесь нет домофона. Никогда не было. Тут даже дверь не всегда прикрывают на ночь, и у Антона флешбеками проносятся кадры того, как они с дворовыми друзьями залетали с разбегу в подъезд, дёргая тяжёлые двери следом, и прятались. И сколько авантюризма было в этих прятках, когда ведущий мог шататься по подъездам до самой темноты, но так и не выцепить двух затихающих от каждого звука шагов, забившихся под лестницу мальчишек.
Ощущения невероятные. Словно ныряешь в омут памяти, где вода — парное молоко. Приятно, тепло, радостно. И совсем немного грустно. Но по-светлому так. Как должно быть.
Поездка к родителям как способ почувствовать мягкость домашних перин, солёность щедро нажаренной картошки и объятия. Антон заходит в пятиэтажку быстрым и стремительным шагом, преодолевает несколько лестничных пролётов и, не стучась, открывает нужную дверь. Он, прямо как в детстве, скидывает рюкзак с вещами на пол, выскакивает из кроссовок и кричит протяжное «мам!», ценность которого за прошедшие годы только возрастает.
Женщина в махровом халате поверх старенькой футболки и пижамных штанах налетает на него, чуть не сбивая с ног, обхватывает лицо сына руками и крепко целует в обе щеки. Она выглядит чудесно, так трепетно и нежно, что у Антона узел в животе завязывается от разрастающегося чувства вины: давненько он не заглядывал. Объятия длятся всего пару минут, но они такие тёплые, что никто не возражал бы, продлись они всю жизнь.
— С возвращением, Антошка, — ласково здоровается отчим из-за спины.
Терпеливо ожидая своей очереди, он смотрит на пасынка с каким-то непонятным Антону сочувствием и, когда мама размыкает руки, идёт хлопать мальца по спине и тоже обнимать. Его захват не такой нежный и долгий, но в кольце уверенных и крепких рук Антон тоже чувствует себя достаточно тепло.
Процедура приветствия сильно затягивается, но им и некуда спешить, поэтому никто не возражает.
— Проходи быстрее, пока картошка не остыла, — говорит мама, легонько толкая Антона в сторону кухни.
Удивительным образом отчим всё равно оказывается там раньше, раскидываясь на табуретке, приставленной к стене, и в воспоминаниях снова детство, сопровождаемое приятным ощущением уюта. Антон помнит, как они точно так же рассаживались каждую субботу, ужиная всей семьей, как мама накрывала на стол со всей подобающей роскошью, готовила салаты и ставила нарезки из сыра и колбасы. Каждый раз они как будто отмечали маленький праздник. Это воспоминание почти горячее в своей комфортности, потому что субботний ужин ещё тогда, в детстве, стал традицией, а возвращаться к традициям всегда приятно, даже спустя столько лет.
На столе оказывается большая тарелка летнего салата, сковородка на деревянной подставке и противень с мясом. Слюни собираются от одного только вида такого фуршета, накрытого в честь него. Антон ещё ничего не пробует, но уже чувствует на языке вкус маминой еды. Это как кататься на велосипеде — никогда не забывается, сколько бы времени ни прошло.
Говорить они не спешат. Отчим уверенными движениями накладывает себе в тарелку самые большие порции, периодически вопросительно кивая жене с немым предложением положить и ей, но она только мягко качает головой, беря в оборот стремительно заполняющуюся едой тарелку сына.
— Как Ира? — спрашивает она, поджимая губы.
Считать её выражение лица у Антона как-то не получается, и он напрягается, хмурясь, потому что обычно разговоры их не начинаются с вопросов об Ире, они начинаются с того, что мама рассказывает о своих новостях. Весьма чётко ощущается второе дно, и, замечая реакцию отчима, который с невероятным аппетитом режет свиной антрекот, корябая тарелку, Антон прочно уверяется в своём предположении.
— Всё в порядке, тоже к родителям недавно ездила, — осторожно отвечает он, смотря на маму.
Она, открывая рот в чётком намерении спросить ещё что-то, тут же тушуется, поддевая помидор вилкой, и смотрит прямо на Антона, будто пытается в самую его душу залезть. К такому взгляду он ещё с детства привычен, но сейчас это как-то немного страшит.
— А в целом как ты? Не скучаешь там, у себя в большом городе? — она улыбается, смягчаясь, и зарождающаяся было паника отступает пока.
Материнское сердце многое может почувствовать, но, слава Богу, не то, о чём подумал Антон.
— Да нет вроде, — отзывается он, — компенсирую работу из дома встречами с друзьями. Молодёжная жизнь бьёт ключом, знаешь ли.
Коротко усмехаясь, Антон пытается поймать привычную реакцию в виде лёгкой полуулыбки, но на родном лице видит только откровенно натянутое подобие её. Он снова хмурится, не понимая что к чему, но задать вопрос вслух пока не решается.
— А что насчёт…
— Тоха, а что там с машиной? Отдал в ремонт? — отчим перебивает маму немного бесцеремонно, но совсем не смущается себя.
Его спокойный и уверенный вид, резко контрастирующий с маминым волнением, даёт настроиться на хоть немного не такой странный разговор, и, хватаясь за эту возможность, Антон увлечённо рассказывает ему все подробности устранённой давным-давно поломки и даже парочку курьёзных случаев, произошедших в автомастерской.
Диалог о машинах, жадных до денег механиках и качестве отечественных деталей, осторожно приправленный парочкой матерных слов, клеится гораздо лучше. Антон окончательно расслабляется, доедая мясо, и докладывает себе салат. Что бы там ни говорила статистика, которую им зачитывали на лекциях по психологии в универе, а Антон отчима искренне любит. Хороший он мужик, искренний, понимающий. Когда только появился в их доме много-много лет назад в качестве маминого гостя, маленький Антошка — которого кроме этого большого дядьки никто так больше не зовёт — сразу почувствовал, что они подружатся. Ему тогда крутая машинка в подарок перепала, а потом обалденная куртка. Антон маленький совсем был, поэтому роскошности куртки не оценил в то время, но машинка точно подействовала хорошо, раз Антон до сих пор её помнит. Умел отчим с детьми и с Антоном сумел, не получилось только с Викой, но там не было его вины, жизнь продиктовала так. А потом, спустя где-то год после первого прихода этого мощного мужчины, они с мамой поженились и жизнь Антона стала ещё лучше. Чуть что не так — Антон к отчиму за мужским советом. Ругался тот всегда не слишком сильно, почти не наказывал, и маму осаживал, когда она переживать начинала до больной головы. Так получилось, что именно отчим стал в их семье каким-то своеобразным связующим звеном. И если бы только его смогла принять в своё время Вика, то обошлось бы без драм и он бы идеально дополнил их семью, сгладив острые углы. Антон не глупый, и он его приёмы помнит с детства. Он и сейчас отвлекает всех от какой-то тайной темы, пока уводит разговор в сторону машин.
— Не знаю, в общем, менять её пора, продам скоро, — подводит итог Антон, чуть грустно опуская голову — всё-таки жалко с машиной расставаться.
Отчим, понимающе кивая, резко встаёт с места, издавая забавный кряхтящий звук, и косится на жену, до этого почти всё время молчавшую.
— Так, Антошка, доедай картошку, — он гогочет пару мгновений хриплым басом, и любовно смотрит на такого же развеселённого паренька, — я щас вернусь, у меня для тебя, так сказать, презент, сына.
На кухне Антон остаётся с мамой наедине, и та, снова натянув улыбку, встаёт, чтобы собрать грязную посуду и отнести её к раковине.
— Мам, — решается всё-таки заговорить Антон, — что-то случилось?
Её состояние тревожит посильнее, чем собственное, и у Антона предположения одно хуже другого, потому что мало ли что успело произойти, пока он их не навещал. Проблемы есть у всех, и всегда разные. Антон знает, что у них постоянные перебои воды в доме, у мамы на даче каждый год проблемы с посадкой огурцов, а ещё какая-то дальняя родственница семьи собирается замуж за бывшего зэка. Но вид у всегда оптимистичной и светлой женщины такой рассеянный и грустный, что это явно имеет под собой более серьёзный пласт, чем вода, огурцы и чужое семейное счастье. Мама молчит, намыливая губку, и словно не слышит заданный вопрос. Антон окликает её ещё раз, громче, но из-за шума воды разницы в громкости почти не заметно, поэтому она снова не реагирует, продолжая водить губкой по тарелке, и отвлечённо цепляет ногтем прилипший укроп.
— Ты меня пугаешь, — Антон подходит к ней вплотную, касается плеча, скрытого халатом, и выключает второй рукой воду, чтобы не отвлекала никого.
Они ещё какое-то время просто стоят, слыша, как отчим из соседней комнаты что-то гневно бубнит, гремя шкафчиками, а потом красивые зелёные глаза, очень похожие по оттенку на Антоновы, закрываются, чтобы сформулировать мысли.
— Почему ты не сказал нам, что тебе поставили рак?
Взгляд, направленный прямо на него, не осуждает, но очень сильно давит на грудь, несмотря на то что мама гораздо ниже Антона в росте. Смысл вопроса не сразу доходит, зато моментально заставляет вспыхнуть негодование. Антон старается сдерживаться, но раздражение, клокочущее внутри, никуда не девается, распаляясь.