III.Горят огни на краешке столицы (2/2)

Маленькая тележка для уборки, перевернутая боком, оказывается единственным, что есть в коридоре. Но поражает далеко не это. И даже не стремительно растекающаяся лужа, так и норовящая вот-вот дотянуться до Антоновых кроссовок.

Поражает, что там стоит виноватый и растерянный Арсений, встреча с которым не планировалась у Антона в жизни больше никогда.

— Арсений? — удивление вырывается вместе с широко раскрытыми глазами и поднятой бровью, и весь этот вид высокого парня с гримасой до ужаса смешной.

Голубые глаза цепляют его фигуру сразу же, и Арсений вот ни капли, кажется, не удивлён. Даже морщинка на его лице не дёргается. Он стоит, всё в том же бежевом пальто и такой же футболке, и просто улыбается, мгновенно забывая про сбитую с колёсиков тележку.

— Антон!

Он вскидывает руки в восторженном жесте и чуть наклоняет голову вбок. Выглядит слишком приятно и заманчиво. Почему-то хочется его обнять. Как минимум в благодарность за чай, который он так и не выпил, как максимум за… за что-то ещё, что он успел дать. Но они практически незнакомы, поэтому Антон стоит на месте, не рискуя подойти, и просто ответно улыбается.

— Ты всё-таки выбрал меня в качестве жертвы и теперь преследуешь, чтобы убить, — с Арсением хочется поговорить до скребущего горла, и этот эффект как-то совсем не получается объяснить, но Антон поддаётся, даже не стараясь, — ты же помнишь, что я, возможно, и без посторонней помощи справлюсь?

После второго предложения впору было бы ощутить чужую жалость. Антон сам чувствует, насколько мрачно это звучит из его уст, даже с учётом того, что он добавляет смешок. Но Арсений в лице не меняется, всё так же улыбаясь, и только чуть напрягает плечи, выдавая свою реакцию на чужие слова.

— А ещё ты любишь танцы, куришь с пятнадцати и не можешь принять концовку «Игры престолов».

В воздухе что-то лопается, осыпая их обоих водопадом метафоричных нежно-розовых конфетти, и Антон честно не знает, как скрыть лицо, чтобы было не так палевно. Разлитая вода подступает почти вплотную к обуви, и, так как запасной в рюкзаке не лежит, приходится сдвинуться с места. Антон выбирает сдвинуться с места в сторону Арсения.

— Мстишь уборщице? — кивок в сторону тележки.

Впервые в жизни Антону наплевать на то, что у кого-то будет больше работы, чем могло быть. Он абсолютно равнодушен к огромной луже грязной воды, к тонущим в ней резиновым перчаткам, к тряпкам, кучей лежащим друг на друге. Он точно знает, что если бы увидел всё это раньше, то непременно приподнял бы тележку, вставил выпавшую швабру в специальный отсек, поставил ведро на его законное место внизу и даже подогнул бы ковёр, тонкой полоской лежащий в центре комнаты. А теперь не тянет совершенно. Не его проблема. Не его ответственность.

— Наткнулся случайно, когда выходил.

Арсений говорит это, закусив губу, но в глазах вины ни капли, словно и ему плевать на все заботы, которыми пополнилась жизнь здешней уборщицы. Делает ли их это плохими людьми? Антону плевать.

— Я собирался прогуляться по городу, — начинает он, и они смотрят друг на друга так, будто уже знают, какое предложение последует за этим, — не хочешь со мной?

Почему Арсений в Москве ровно в то же время, что и Антон, да ещё и в том же самом отеле — не ясно, и это очень подозрительно, но какая разница? Даже если он торговец органами на чёрном рынке, который хочет прирезать его в переулке, Антон согласен с ним погулять, всё равно Арсений теперь знает его адрес.

Антон удивлён, что судьба сталкивает их снова. А ещё он благодарен ей. Потому что Арсений для него всё ещё незнакомец. Ему всё ещё можно пожаловаться на жизнь, обсыпать глупыми шутками, рассказать о печальных новостях, и это будет безопасно. Арсений слишком чужой, чтобы бояться его потерять, обидеть, задеть, он слишком далёкий, чтобы переживать и волноваться, но теперь, во вторую встречу, уже не совсем «никто». Он как глоток свежего воздуха, как способ разрядиться и избавиться от мыслей.

Как такая необходимая пауза.

Когда они выходят из отеля, Москва всё ещё светится. И это всё ещё удивительно, потому что они в таком её захолустье, что тут даже домов выше пяти этажей нет. А всё равно в глазах рябит.

— Так что у тебя за дела тут? — неожиданно разрезает тишину Арсений.

Он почему-то всегда начинает говорить первым.

— Не важно, — продолжать обсуждать свои болячки не хочется, хочется просто поговорить ни о чём, прямо как дома на кухне, и Антон не знает, является ли причиной то, что с Ирой у них все разговоры сводятся в последнее время к обсуждению его анализов, или ещё что-то, но атмосфера незнакомой Москвы и почти такого же незнакомого человека располагает об этом не думать, — но я тут всего на пару дней, завтра вечером уже обратно в Питер.

Арсений глубже не лезет, только кивает понимающе и вдыхает воздуха побольше.

— Какое совпадение, я тоже, — невероятно невинная улыбка и коротко приподнятые плечи.

— Я почему-то даже не удивлён, — в подтверждение Антон совсем не удивлённо прячет руки в карманы штанов.

— Ты вообще не сильно эмоционален, — тут же выдаёт Арсений, скашивая взгляд на другую сторону улицы.

И это замечание задевает за самое живое.

Потому что Антон в плане эмоций — взрыв, грохот, полный бедлам. Об этом каждый его знакомый скажет. О его бесконечном энтузиазме, о его пожаре в самой душе, о никогда не затихающей энергии, за которую ему нередко попадало в школе, а потом и в универе. Он яркий и громкий, он пылкий и светящийся. У него удивление, радость, непосредственность, и всё это в одном сплошном комке.

Антон красочный. Был раньше по крайней мере. И может, взросление и сделало его чуть спокойнее, отрезвило, убавило пыл, но уж точно не настолько, чтобы сделать «безэмоциональным».

Какой-то глупый подростковый максимализм берёт контроль всего на несколько мимолётных секунд, но этого хватает, чтобы выцепить взглядом группку парней на другой стороне улицы, и дёрнуться к ним с совершенно дурацкой идеей.

— Ты просто плохо меня знаешь.

В крови снова бурлит что-то детское. Желание доказать, что все вокруг неправы, показать себя во всей красе и сделать что-то неожиданное, чего никто не может от взрослого человека ожидать.

— Пацаны, — обращается Антон сразу ко всей группе, не цепляясь за кого-то одного. Он помнит всю эту систему: если не знаешь, кто рулит — не лезь, тогда не ошибёшься, — дадите скейт погонять до конца улицы?

Мальчишкам на вид лет четырнадцать, они ещё не вытянулись в росте и хреново пока затягивают шнурки, только куртки нацепили побрутальнее. Такие, которые уже давно не в моде. У них на тротуаре пара банок энергетика, и доски не у всех, а три на пятерых. Они ещё безмерно юные, без сломанного голоса и страха за себя. Решительные, смелые, даже бесстрашные, и у Антона колет пальцы от того, как сильно хочется показать, что и он такой. Продемонстрировать Арсению этот налёт чудаковатости со всеми вытекающими и себя во всей красе.

Антон скользит по удивлённому лицу, чужим рукам возле карманов и идеальной чистоты ботинкам, и хочет тут же мотнуться на чьем-то скейте не только до конца улицы, но ещё и обратно, чтобы сбить эту интеллигентную фигуру с ног. Увидеть, как его прическа сбивается в гнездо, пальто пачкается, а сам он хоть на миг забывает про весь свой внутренний контроль и отдался моменту.

Арсений солидный. У него немного вздёрнутый подборок, спокойный взгляд и постоянно сдерживаемые эмоции, как будто он хранит за ними какую-то очень страшную тайну. Но глубоко в светящейся голубым радужке Антон без всякого сомнения рассматривает маленькие пожары, такие же, как у него, тщательно сдерживаемые, безрассудные. Их так и хочется вытащить наружу и рассмотреть на свету, как цветные стекляшки.

— Сломаете — купите новый, — один из мальчиков толкает пяткой красный скейт с наклееным на него черепом по середине, и Антон на условия соглашается легко.

Он разворачивается в пол-оборота, чтоб мимолётно подмигнуть Арсению, застывшему почти в трёх метрах, и чётким и уверенным движением ставит ногу на доску.

Даже с навыком катания скейт — это адреналин, и у Антона серый асфальт становится чуть ярче, когда он чувствует потерю равновесия. По юности с его вестибуляркой, ростом и врождённой неуклюжестью учиться даже просто стоять на доске казалось испытанием из серии «Остаться в живых», но после нескольких лет упорного забивания на подростковые увлечения чувствовать ветер в волосах снова приятно.

— Экстремальненько! — Антон перекрикивает грохочущий в ушах скейтборд и решает немного повыделываться, потому что когда ещё он решится на такие глупости?

Улыбка Арсения внушает уверенности не меньше, чем томный взгляд красивой девчонки на трибуне, который Антон цеплял в детстве, потому что сейчас он не просто катается, он доказывает, что эмоций в нём за края.

Доску ведёт красивыми плавными зигзагами, и где-то на середине Шаст даже вспоминает про такую вещь, как Олли — единственное, что у него получалось почти сразу же, как будто и без объяснений сидело где-то внутри. Повторить трюк оказывается легко, несмотря на пару осечек. Профессионалы сказали бы, что Антон исполнил его грязно, и поставили бы оценку три из десяти, но у Арсения глаза расширяются от удивления, и Антон думает, что это всё от того, что его восхитил трюк.

Но на деле это восхищение Антоном.

Его светящейся ореолом энергией, которую теперь отчетливо видно.

Где-то за спиной те самые мальчишки одобрительно свистят, даже что-то выкрикивают, и от такого внимания уши краснеют. Антон заряжается им в момент, и вот ему уже хочется сделать что-то невероятное, поставить красивую точку, чтобы у всех поотпадали челюсти.

Он разгоняется, огибая Арсения по контуру вокруг, и, выбирая самую широкую часть тротуара, рискует сделать кликфлип.

Но ноги уже не помнят, как нужно двигаться, и равновесие теряется где-то на полпути к земле, и Антон уже морально готов к неприятному удару, но ничего не происходит, и он растерянно открывает глаза.

Доска откатывается куда-то в бок, а рядом, совсем близко, стоит Арсений.

— Живой? — на лбу у него складка, выдающая беспокойство, а рука, которой он секунду назад спас Антона от синяков на лице, уже снова в кармане, словно и не участвовала в этом процессе.

Антон не чувствовал, как его тянули вверх, не чувствовал, как пальцы комкали рукав у куртки, и поэтому теперь не понимает, что произошло. Но улыбка растекается по лицу такая широкая, что всё остальное теряет ценность в свете её.

— Как никогда живой, — выдыхает Антон, перехватывая скейт под мышку, и тут же заливисто и звонко смеётся, впервые за несколько месяцев чувствуя себя хорошо.

Именно по-яркому хорошо. Энергично. Весело.

Обычно ему хорошо по-другому, и он даже думает, что как-то по-другому не может быть, ему же уже не пять и даже не двадцать. Думает, что всё необычное осталось в детстве, в беззаботности, а теперь осталась только суровая взрослая жизнь с пивом по воскресеньям и футболом, если есть чемпионат.

И тут появляется вспышка красочной энергии, секунда, и Антон уже катается на скейтборде по Москве, заливисто хохочет и чувствует себя живо даже без всякого пива и чемпионата.

— Лучше признайся сразу, — они идут вдвоём обратно к мальчикам, чтобы вернуть им доску, и у Арсения тон такой, словно он собирается ворчать, но Антон видит в тоненьких морщинках в самых уголках глаз, что притворяется, — сразу скажи, отчего ещё ты так сияешь, чтобы мы сразу помчались на батуты или в лабиринт зеркал.

Антон предлагает пока завалиться в ближайшую кафешку, но Арсений только мотает головой и говорит, что совсем не голоден. Он мягко смотрит, предлагая взять что-нибудь с собой, и просит сигарету, чтобы покурить на улице, пока Антон перехватит себе кофе.

— Ты же говорил, что не куришь, — удивлённо припоминает их знакомство Антон, но сигарету всё-таки протягивает.

— Тебя не учили, что брать «конфетки» из рук незнакомцев чревато последствиями? — он шутит, легонько зажимая палочку между указательным и средним, просит зажигалку, так и не зажимая сигарету в зубах, и чего-то ждёт.

— А тебе, видимо, забыли рассказать, что приглашение на чай в разы опаснее всяких конфеток.

Они смеются вдвоём, одним и те же смехом, и Антону совсем не хочется оставлять Арсения одного, пусть и на пару минут, как будто он может исчезнуть, если долго за ним не приглядывать. А ещё у Арсения пальцы, как на картине эпохи Ренессанса, изящно держат сигарету, едва касаясь с двух сторон, как-то боязно, и Антон на это откровенно залипает вплоть до момента, пока его не гонят в сторону ступенек маленькой кофейни прямо за спиной.

Желание посмотреть на то, как Арсений затягивается дымом, буквально зудит и чешется, но после прямого и чёткого «иди уже» оставаться на месте как-то неприлично. Антон торопится, чтобы успеть застать если не первую, то хоть последнюю затяжку, но когда выходит, сигареты в красивых пальцах уже нет.

— Гуляем дальше?

Вместо неё есть широко улыбающийся Арсений, и этого пока достаточно.