Глава 2. (2/2)
Желание коснуться себя становилось невыносимым. Проклиная собственную слабость, глава Цзян положил руку на скрытый одеждой член и сразу отдёрнул. Лань Сичэнь в данный момент являл собой воплощение греха и желания, и всё же делать такие вещи рядом с ним казалось слишком грязным. Цзян Чэн принял решение разбудить его, сославшись на стремление избавить товарища от кошмаров, но осознал, что не сможет до него дотронуться, не сойдя при этом с ума. Мечущийся, стонущий, явно до предела возбуждённый глава Лань абсолютно не вязался ни со своим обычным обликом, благочестивым и спокойным, ни с тем нежным и трепетным юношей, который сохранился в памяти Цзян Ваньиня, но он был невозможно прекрасен. Наконец Цзян Чэн догадался просто окликнуть его, но голос прозвучал тихо и сдавленно:
— Сичэнь… — тот не очнулся, и он позвал чуть громче: — Сичэнь!
— Ваньинь… — невнятный шёпот показался громче крика. В голове у Цзян Чэна всё окончательно спуталось. Лань Сичэню снится… он? Или это лишь реакция на голос? Или… тот уже проснулся? Но судя по всему, глава Лань по-прежнему пребывал то ли во сне, то ли в беспамятстве.
Он сам не понял, как придвинулся ещё ближе и нечаянно коснулся коленом чужого бедра. Внутри всё прошило дрожью, а ладонь сама потянулась к плечу Первого Нефрита. Цзян Чэн уже не знал, хочет ли разбудить его или… жаждет, чтобы это сладостное наваждение не рассеивалось подольше. Прикосновение руки вышло нерешительным, почти невесомым, но Лань Сичэнь отозвался на него новым стоном, заставляя Цзян Ваньиня вопреки здравому смыслу повторить, на сей раз проведя пальцами вдоль плеча к выпирающей острой лопатке. Лань Сичэнь потянулся к нему, изворачиваясь, и Цзян Чэн, вконец перестав соображать, прильнул сверху, накрыв его своим телом, зарылся носом в шёлк волос и едва не задохнулся от переполняющих эмоций. Сонный глава Лань казался невероятно нежным и податливым, а ещё он был очень горячим и приятно пах. Фактически навалившись на его спину, Цзян Чэн волей-неволей прижался напряжённым членом прямо к чужим ягодицам и словно со стороны услышал собственный тихий стон. Лань Сичэнь подался бёдрами назад, вжимаясь плотнее, и застонал громче, комкая в пальцах край одеяла.
«Твою мать!» — резко ударило в голову. — «Что я делаю?!»
Он шарахнулся в сторону, а в следующий миг Первый Нефрит перевернулся на спину и приоткрыл глаза. В них промелькнула растерянность, сменившаяся стыдом и страхом.
— Ваньинь? Я… что сейчас… Прости, я спал, и…
Цзян Чэн, пытаясь справиться с обоюдной паникой, лихорадочно зашептал:
— Всё в порядке, всё хорошо, не бойся, я не трону тебя, если не захочешь, я сам не знаю, как так вышло. Только скажи честно, ты… ты и правда… звал меня?
— Да, — выдохнул Сичэнь, не отводя полыхающего огнём взгляда. — Ничего не могу поделать с собой, я солгал, я вовсе не забыл... И я… я хочу тебя.
— А я — тебя, — на смену растерянности пришла новая волна желания, прорвавшаяся незнакомыми прежде интонациями в собственном голосе.
— Иди сюда, — прошептал глава Лань, и Цзян Ваньинь окончательно забыл обо всём на свете.
Он коснулся протянутой руки, склонился над обманчиво хрупкой фигурой и накрыл губами чужие губы. Лань Сичэнь обнял его, притягивая ближе, пылко ответил. Эта полная страсти ласка ничуть не походила на их лёгкие осторожные поцелуи в Облачных Глубинах. Они набросились друг на друга так, словно это был сон, где можно, не сдерживаясь, делать что угодно. Подмяв под себя Первого Нефрита, Цзян Чэн распахнул чужое одеяние, добираясь до кожи, оказавшейся такой приятной на ощупь, что он порывисто принялся целовать оголившуюся грудь, не обойдя вниманием затвердевшие бусины сосков. Лань Сичэнь выгнулся навстречу, его пальцы зарылись в волосы Цзян Чэна, перебирая, потягивая, и это было ужасно приятно.
Добравшись до паха, Цзян Ваньинь сначала коснулся сквозь штаны, ощутил под ладонью горячую твёрдую плоть и без колебаний скользнул под ткань. Трогать чужой член оказалось абсолютно естественно и до одури желанно, а реакция Лань Сичэня заставляла всё внутри сжиматься от восторга. Глава Лань отзывался на каждое движение, тянулся к нему, вперемешку со стонами едва слышно звал по имени. Наконец отбросив в сторону мешающие одеяния, Цзян Чэн подхватил колени Лань Сичэня и развёл в стороны, в этот миг осознав, что он сам почти полностью одет. Невольно он притормозил на мгновение, и Первый Нефрит воспользовался этим: перевернул партнёра на бок, а после и опрокинул на спину. Глава Цзян слегка растерялся, а Лань Сичэнь в считанные секунды сорвал с него одежду, будто одержимый. От соприкосновения обнажённых тел стало невероятно хорошо и одновременно мучительно, хотелось длить это вечно и хотелось большего. Множество тягучих, полных сладостного предвкушения минут они ласкали друг друга, целовали, смешивая дыхание и стоны, перекатывались, пока глава Лань вновь не оказался снизу и не сжал крепко плечи Цзян Чэна, глядя ему прямо в глаза.
— Ваньинь, я хочу, чтобы ты мной овладел.
Разумеется, он тоже думал об этом, но горячий шёпот ещё больше подлил масла в огонь. Глава Цзян едва сумел собраться с мыслями и припомнить всё, что читал тайком на эту тему. Он осторожно подготавливал чужое тело для себя, пользуясь слюной за неимением ничего иного, а когда Лань Сичэнь тихо шепнул «Думаю, достаточно», одним плавным движением проник внутрь, после замерев ненадолго, пережидая сильнейшую волну ощущений. Первый Нефрит вцепился в его плечи до лёгкой боли, запрокинув голову и судорожно хватая ртом воздух. Склонившись к нему, Цзян Чэн тронул губами его пересохшие губы.
— Всё в порядке? Я могу…
— Да, всё хорошо, Ваньинь. Продолжай… пожалуйста.
Интуитивно Цзян Чэн обхватил одной рукой член любовника, стараясь отвлечь, и тело под ним сразу расслабилось, подалось навстречу. Начав двигаться, глава Цзян с трудом сдержал крик. Это было просто потрясающе, лучше всего, что ему доводилось испытывать. Казалось, весь чувственный голод, неосознанно скопившийся за годы жизни, вырвался сейчас наружу, заставляя безоглядно получать и дарить удовольствие, не стыдясь собственной неопытности. Задыхаясь от наслаждения, Цзян Ваньинь вбивался в стройное тело, гладил его, целовал лежащие на своих плечах чужие ноги. Лань Сичэнь приглушённо стонал, отчаянно стараясь не быть слишком громким, а совсем потерявшему голову Цзян Чэну хотелось, чтобы тот не сдерживался — пусть все узнают, что этот прекраснейший на свете человек принадлежит ему.
— Ты мой! — выдохнул он, наклонившись над распалённым, дрожащим Первым Нефритом. — Плевать на всё, может, мы завтра умрём, но пока мы живы — ты будешь моим.
— Да, — прошептал Лань Сичэнь ему в губы. — Я хочу быть с тобой… пока мы можем.
Темнота окутывала их, стирая любые границы, отрезая от всего мира. Совсем рядом, за тонким пологом шатра, была война, скорбь, страх, но они вдвоём будто бы снова видели перед собой отражённое в чистой воде звёздное небо.
Когда удовольствие достигло пика, Цзян Чэн впился зубами в ногу Лань Сичэня, чтобы не закричать, изливаясь глубоко внутри него. Чуть придя в себя, он принялся жарче прежнего ласкать его, а стоило Первому Нефриту забиться в оргазме — навалился сверху, жадно выпивая его полные страсти стоны. Наконец буря утихла, оставив счастливое опустошение и умиротворение. Глава Цзян лёг рядом с Лань Сичэнем, не в силах оторваться от него, а тот совершенно не протестовал, прижимаясь ближе.
— Ваньинь… Я действительно всерьёз сказал… Сейчас не время для запретов и сдержанности. Ты нужен мне. Никто не знает, что будет дальше, но пока мы здесь, пока стоим рядом, я хочу быть твоим.
Цзян Чэн крепче обнял его, ощущая острую нежность в сердце. Ему не хотелось думать о будущем, хотелось только лишь чувствовать тепло Лань Сичэня, мягкость его кожи и волос, волнующий запах. Он переплёл пальцы с чужими и слегка сжал.
— Я тоже не отказываюсь от своих слов, Сичэнь. Пока можно, давай будем вместе.
Глава Лань поцеловал его, и Цзян Чэн с готовностью ответил. Вскоре они оба уснули, не размыкая объятий.
Если кто-то в объединённой армии заклинателей и заметил, что между двумя молодыми главами орденов происходит нечто необычное, то держал свои мысли при себе. Днём они соблюдали все необходимые приличия, тем более обстановка не располагала к проявлению чувств, но мирные ночи проводили вместе. Не было ничего странного в том, чтобы делить один шатёр, а творящееся внутри касалось только их двоих.
Среди всеобщего напряжения и бесконечных битв близость с Лань Сичэнем стала для Цзян Чэна живительной водой в пустыне. Он мог на время забыть об этом, поглощённый войной и своими горестями, но когда наедине в темноте Первый Нефрит брал его за руку, притягивал к себе, касался губами губ, всё вокруг переставало существовать. Они тянулись друг к другу ради этого сладкого забвения, ради возможности побыть собой, проявить слабость и получить утешение, и осознание того, что вся их жизнь стоит на краю, наполняло каждую ночь особым горьковатым удовольствием. Часто война разбрасывала их, и тогда глава Цзян становился ещё более резким и злым, давя в себе неуместную тоску и страх. С нетерпением ждал вестей от союзников, а вновь встречаясь с главой Лань, чувствовал, как душа наполняется покоем и новыми силами.
После успешного завершения Аннигиляции Солнца на все кланы навалилось столько дел, что им с Лань Сичэнем совсем не удавалось видеться. Лишь спустя почти два месяца в Облачных Глубинах состоялся очередной Совет, и Первый Нефрит чинно попросил главу Цзян задержаться ненадолго для обсуждения личных вопросов. В тот раз всё было иначе — ушли страхи и отчаяние, прошлая боль отодвинулась, оттеснённая радостью победы, и они разделили друг с другом эту радость, это торжество жизни, изливая эмоции в бурных ласках. А потом Цзян Чэн вернулся в Юньмэн, и заботы полностью поглотили его. Изредка обмениваясь письмами с Лань Сичэнем, он узнавал, что тот тоже чрезвычайно занят, хотя его послания неизменно были проникнуты искренней теплотой.
Время шло, и несмотря на то, что нанесённые войной раны затягивались, одни проблемы сменялись другими. Цзян Ваньинь ловил себя на том, что снова почти забыл нежность рук Лань Сичэня, сладость губ, жар тела, сияние глаз, как забыл и то, каким он сам мог быть рядом с этим единственным человеком. Нет, они не стали чужими друг другу, но словно бы, не сговариваясь, отодвинули любые романтические порывы подальше, сосредоточившись на другом, даже не затрагивали эту тему. Каждый нёс бремя собственного долга, разделить которое было невозможно. И то, что порой глава Цзян просыпался среди ночи, бездумно ища рядом знакомую тёплую ладонь, а потом долго смотрел невидящим взглядом в темноту, задыхаясь от одиночества, он считал только своей проблемой.