Часть 3 (1/2)

Катя спала очень плохо. Привыкшая к тому, что в нос дует кислород, девочка задыхалась, но беспокоить тяжело спавшего братика не хотела. Дадли же всю ночь видел во сне умирающую сестру, умоляя ее жить. Очень тяжелая ночь получилась, даже несмотря на то что внешние повреждения на девочке зажили. Открыв глаза, Катя слабо улыбнулась с тревогой смотревшей на нее Петунье, тщательно контролируя свое дыхание, несмотря на то что изнутри поднималась паника — дышать было сложно. За окном занимался рассвет, девочку обнимал брат, прижавшись к ней всем телом, а женщина смотрела на двоих детей, всеми силами желая им помочь, только не зная, как.

— Гера, доченька… — прошептала Петунья, касаясь головы девочки дрожащей рукой. — Сможешь ли ты простить нас?

— Вас… заколдовали? — в два приема спросила тяжело дышащая девочка, заставив женщину удивленно на нее посмотреть. Получалось, что Гера сама все поняла, хотя ей это знать было неоткуда. — Тогда… надо… убежать…

— Да, маленькая, — кивнула Петунья. — Еще вас к врачу нужно… Ты разрешишь взять тебя на руки?

— Хорошо, — кивнула старавшаяся не строить длинные фразы Катя, давить панику было все труднее. Казалось, что воздуха совсем нет.

Очень осторожно взявшая девочку на руки Петунья видела и синеву на лице, и сжатые зубы ребенка, явно контролирующего свое дыхание, и даже нотки паники в глазах. Не понимая сама, что делает, женщина подула в лицо девочки, с ужасом увидев, как та тянется к воздуху. К врачу уже нужно было очень срочно, это Петунья поняла, отнеся девочку поближе к окну. Почувствовав ток воздуха, Катя не сдержалась, потянувшись к нему всем телом, ожидая почувствовать боль, но та была только привычной, а не такой, как вечером.

Надышавшись, девочка чуть успокоилась, в следующий момент оказавшись в туалете, а потом и в ванной. Будучи уложенной в воду, Катя в первый момент испугалась, но чувствуя ласковые движения Петуньи, расслабилась, а женщина мыла дочку, прикасаясь к ней очень мягко, чтобы не причинить боли. Петунья снова убеждалась в том, что они с Верноном малышку искалечили, и осознавать это было очень больно. Осторожно надев на девочку белье и единственное ее платье, в котором Гера ходила в школу, Петунья отнесла расслабившуюся девочку обратно, где уже просыпался Дадли. Сразу же вскинувшийся сынишка, готовый защищать свою сестру… Петунья всхлипнула, погладив вздрогнувшего мальчика.

— У тебя твой шрам зажил, — произнес Дадли, обняв улыбнувшуюся Геру. — Ты как?

— Я хорошо, — ответила ему железно держащая себя в руках Катя. — Меня уже помыли даже…

— Тебе плохо не сделали? — всполошился мальчик, испугавшись за сестру.

— Нет, что ты, — заулыбалась девочка, погладив брата. — Твои родители расколдовались, и теперь они хорошие.

— Не могу поверить, — признался Дадли. — Как будто вижу, как ты лежала и не дышала…

— Давай дадим им последний шанс? — предложила Катя, помня все прочитанное. Брат, подумав, осторожно кивнул.

Петунья сидела, боясь пошелохнуться. Дочка как-то неожиданно повзрослела, найдя выход из, казалось бы, совершенно безвыходного положения. Теперь было важно не разрушить эти легкие ростки доверия. А еще — помочь девочке и чем быстрее, тем лучше. Взяв на руки Геру, Петунья медленно двинулась в сторону кухни, чтобы не провоцировать полностью еще не поверившего сына. А вот девочка, казалось, поверила сразу или же… Петунья почувствовала холодок от одной только мысли. От того, что ребенок может быть готов к смерти.

Выйдя на кухню, где уже обнаружился не знавший, куда себя деть, Вернон, Петунья очень осторожно посадила девочку на стул. Рядом сразу же оказался Дадли, закрывший сестру от папы собой. Вернон только тихо вздохнул, опуская голову. Женщина положила яичницу детям, но увидела отрицающий жест дочери, удивившись.

— Что такое? — спросила она ребенка, явно через силу отказывающегося от своей порции.

— Мне нельзя жареное, — объяснила Катя, тихо всхлипнув, потому что пахло очень привлекательно, но за столько лет девочка хорошо выучила, что такое «нельзя». — Только вареное или тушеное можно, и жирное тоже нельзя, а то будет очень плохо. И больно.

— Сейчас, маленькая, сейчас, я кашу сделаю, — засуетилась Петунья, понимая, что такие знания приходят только с опытом. Это значит, что малышке было плохо после каждой еды все эти годы, но она послушно ела, мучилась, но ела, и от осознания этого женщине снова захотелось плакать.

— Простите меня, дети, — почти прошептал Вернон. — Я не знаю, что на меня нашло вчера, я даже не помню этого, все было, как в тумане.

— Это дядю подчинили, — снова удивила взрослых Катя. — Поэтому он был, как твой вертолетик, — объяснила она Дадли. — А так он хороший.

— Ты откуда знаешь? — удивился брат, ранее таких познаний за сестрой не замечавший.

— Вспомнила, — ответила Катя, не желая обманывать, а так — это была почти правда.

— Значит, он хороший… — не верить Гере Дадли просто не умел, поэтому задумался. — Посмотрим…

— Вот и каша, — Петунья поставила перед девочкой тарелку, почему-то беспокоясь о том, справится ли она.

Катя посмотрела на обычную ложку и, готовясь к боли, аккуратно взяла ее в слегка дрожащую руку. Пока рука не болела, что было очень хорошей новостью, но стоило чуть изогнуть кисть, как привычная боль прострелила всю руку от локтя и до кончиков пальцев так, что девочка от неожиданности выпустила ложку. Тихо всхлипнув, девочка снова потянулась к столовому прибору, но тут вмешалась Петунья, принявшись кормить ребенка.

Ошарашенный Дадли понял в эти минуты две вещи: во-первых, мама действительно изменилась, а во-вторых, сестренке больно даже самой покушать. От этой новости слезы наворачивались на глаза мальчика. Катя послушно открывала рот, пытаясь понять, почему стало больно, ведь вечером она стянула белье совершенно нормально. Это девочке было не очень понятно, но сейчас надо было покушать. Петунья, глядя на то, как кушает дочка, чувствовала себя странно — в глазах ребенка было доверие, чего после всего испытанного быть просто не могло.