Soldiers Eyes (2/2)
— Эй.
О'Брайан отвлекается, испытывая странное ощущение присутствия — Дикон был рядом все это время, но по-настоящему и целиком он ощущает его только сейчас. Мысль обрушивается на него со смятением и первобытным ужасом естественности: у голоса есть тяжелый, твердый и теплый носитель, которого можно, действительно можно потрогать, если ты получил на это разрешение.
— Все закончилось.
Дикон просто смотрит. Свежие капли крови катятся по его щеке к уху, привычные на своем месте, как будто делали так всегда — для такого человека в сложившейся ситуации нет ничего необычного.
— Теперь мы будем в порядке.
Дикон спокоен, как бывают спокойны крепкие парни, которые знают, о чем говорят, но О'Брайан понимает, что это забота и жалость старшего товарища, однажды увидевшего смерть достаточно близко, чтобы не сказать тебе правду. Он понимает, что в двух черных пропастях на лице Дикона было светло благодаря той женщине, но с ее уходом опустилась тьма, и война в них уже не закончится.
— Ты молодец, — говорит ему Дикон.
Лейтенант полагает, что адреналин сильно переигрывает с осязаемостью, привнося в восприятие разнообразие, которым вряд ли можно распорядиться адекватно. Как если бы у взгляда был вес и у слуха был вкус.
Пытаясь пошевелить ногами и левой рукой, он думает, что становится холоднее, и что лучшего момента у них уже не будет.
Вдалеке подвижную лесную тишину прорезает гул вертолетов. Они придут на место крушения, заберут его удостоверение и собранные образцы, из-за которых все и случилось, и с ужасом осмотрят остатки орды и оборудования, а к утру гибель его отряда превратится в две папки печатных страниц, в ничего не значащую историю.
— Сними мой шлем, — просит он.
Дикон моргает. О'Брайан ждет удивленных очевидных вопросов, но тот не подыгрывает.
Многогранно пахнущий воздух касается его влажной горячей кожи, а пробежавшее по лицу Дикону напряжение заставляет опять рассмеяться. О'Брайан путает горе, ужас и сожаление с тем, чего так и не дождался во время их коротких непонятных отношений, ощущая себя стоящим на вершине мира, взявшим то, до чего так долго не мог дотянуться.
— Ну привет, — улыбается Дикон.
— Послушай, Сент-Джон, мне надо тебе сказать...
— О'Брайан.
«Я знаю», думает Дикон, не чувствуя своих раздавленных внутренностей, не чувствуя ничего ниже шеи, даже мускулистой руки зараженного, глубоко погруженной себе в живот, догадываясь, что не сможет сказать вслух простую вещь, которую много раз говорил в прежние времена и которую должен был сказать сразу.
«Я знаю и не смогу тебе это дать».
Дикон говорит, но его лицо расслабляется и обвисает, а губы перестают двигаются.
«Я познакомлю тебя с ней, и скоро придет Бухарь, и все будет отлично».
— Да, — отвечает О'Брайан тишине, глядя на собственную грудь и наконец-то осознавая, что металлический прут под его рукой на самом деле не один, и что находятся они гораздо ближе, в его легких и желудке, а еще, вероятнее всего, в позвоночнике.
— Да, — улыбается он.