(2) (1/2)

Питер растворялся в блеске металла костюма Старка, когда увидел Железного Человека перед собой на крыше одного из домов, когда он, проведя великолепный и достаточно насыщенный, удачный даже, патруль, лежал и кашлял, схватившись за живот, как за спасательный круг.

Мышцы ныли, легкие горели, горло было разодрано, а сосуды в глазах полопались, наполняя глазное яблоко болезненными красными паутинками.

Питер не мог с точностью оценить, как выглядел сейчас со стороны, но мог предположить, что «паршиво» подошло бы под его описание.

Он, потный и до смерти уставший, затаил дыхание, наблюдая за приземлением костюма.

Тони, выйдя из своей брони, внимательно рассматривая парня перед собой взглядом таким осознанным, словно бы искал что-то, сканировал, а Питер кусал внутреннюю часть щеки, стараясь отвлечь, обмануть организм, скрыть свой кашель. Только не сейчас.

— Простудился, Паркер? — подняв бровь и подходя ближе, вдруг начал диалог Старк.

Питер просто небрежно кивнул, сжимая ребра и задерживая дыхание, чтобы успокоить свой организм. Старк был так близко, что можно было задохнуться от запаха его духов, утонченных и точно дорогих, стоящих больше, чем всё, что мог бы иметь Питер, но ирония была в том, что Питер уже задыхался.

— Я изучал тебя.

Слова заставили Питера вскинуть голову, и он посмотреть прямо на наставника, в его глаза, которые были направлены прямо на грудь парня.

— Мои глаза выше, — уверенно начал Питер, стараясь развязать более легкий разговор. Лучшая тактика защиты заключалась в, прежде всего, нападении. Атмосфера сдавливала его грудь всё сильнее в спазме и голос хрипел, но он должен показать себя стойким. — будь я девушкой, было бы неловко. Что подумают люди…

— Пятница информировала меня о твоей «простуде» с самого первого твоего приступа в Германии. Сначала я подумал, что у тебя астма, потом думал, что ты просто неустойчив к простудам типа ОРВИ. Но, после, я получил полное исследование твоего организма от Карен, и увидел столько всего нового для себя… Ничего не хочешь объяснить мне, Паучок? Я думал, мы уже многое прошли, но сейчас ты меня пичкаешь своей «простудой» так просто? Почему не сказал сразу?

Питер почти подавился воздухом от возмущения и шока. «Многое прошли»?

— Мы уже многое прошли? — повторил он с вызовом в голосе. — Я писал вам и оставлял голосовые на почту по нескольку раз в день, а вы ни разу ни на что не ответили, мы с Вами встретились лишь один раз за всю жизнь, а вы уже говорите мне, что мы якобы многое прошли?

Старк отступил на пару шагов назад от парня, слушая уверенные и громкие слова, брошенные в его адрес. Мужчина с каждым словом всё больше и больше хмурил брови, вся его фигура выражала задумчивость. Питер хмыкнул, наблюдая за этим. Старк будто не ожидал такого ответа, такой реакции, но чего он тогда ожидал? «Простите, мистер Тони Старк, я болею и скрыл это и не могу попросить помощи и не могу бросить опасное занятие, но я с вами побеседую за чашкой чая и стаканом колы»?

— То, чем и как я болею, — продолжил Питер, ощущая злость и раздражение от самой идеи оправдания, хотя он ничего не сделал прямо уж такого, за что его могли бы отчитывать взрослые дяденьки. — простите, конечно, но вас совершенно не касается. Мне это геройствовать не мешает, а вам не должно мешать продолжать игнорировать меня и, если это всё, то я вынужден с вами попрощаться, Мистер Старк. До свидания.

На этих словах, оставив Старка одного, Питер вскочил и спрыгнул с разбега с края крыши, цепляясь паутиной за оконные рамы и удаляясь всё дальше от ошарашенного наставника.

Легкие и сердце болели от напряжения.

***</p>

Очень интересное выражение гуляло: «Ни словами передать, ни пером описать». Питер часто слышал, как люди говорили это и читал подобное в строчках книг, но до конца не понимал значения этих запутанных слов. Но, сейчас, он в полной мере чувствовал, что, действительно, ни словами передать, ни пером описать нельзя, как он был напуган.

Будто его в самый расцвет пубертатного периода застукали за журналом для взрослых с пометкой «21+», где на всю страницу красовалась юная леди с раздвинутыми ногами.

Страшно и, в первую очередь, стыдно.

Смесь чувств бурлила внутри него, доводя до колючих мурашек.

Питер не боялся, что Старк запретит ему геройствовать. Он не был ему отцом и Питер, с его помощью или без, всё равно продолжит заниматься своим делом.

Ощущение жизни и свободы, которое даровало ему это дело нельзя было ни на что променять и Питер действительно готов был бороться за это, вырывать зубами себе путь к воздуху.

Нет, Питер боялся не из-за этого.

Да, Питеру было многое нельзя, но «нельзя» — очень тянущееся понятие.

Дело было даже не в том, что ему можно и что было нельзя, дело было в самой теории тайны Питера — это его, родное и сокровенное, его болезнь — это есть он сам и именно он должен был решать, когда, кого и как посвятить в аспекты своего заболевания.

Кое-что более интимное, чем если бы его даже попросили показать свой личный дневник или то, что у него под трусами.

Будто мать, опекающая ребенка, Питер ощущал, как его сердце обливается кровью из-за мысли, что Старк знает, что Питер не просто ребенок, желающий помогать слабым. Старк знал куда больше, чем Питер хотел бы, ведь мужчина не был глупцом, он, наоборот, был чертовым гением и наверняка уже знал — Питер сам нуждается в постоянной защите от собственного организма.

Слабый. Уязвимый. Больной.

Питер ощущал себя опущенным, застыженным, напуганным мальчиком, будто Старк узнал не о болезни, которую Питер даже не выбирал, а словно бы Питер сам в чем-то провинился перед мужчиной, хотя именно Тони должен был ощущать подобное, ведь именно он стал копаться в данных парня без спросу, пусть даже это и его костюм, и его личное вложение в деятельность парня.

Питер остановился на крыше своего дома и закашлялся. Весь как на ладони — слабый и напуганный, готовый закашляться в приступе в любой момент. Разве так должен выглядеть герой?

Разве в таком виде и такой позе, сгорбившийся и трясущийся, пускающий слюни через приподнятую маску — он мог внушить людям, что они в безопасности? Что они могут спать спокойно, без всякой опасности? Он сам представлял опасность для себя.

Не опускай руки, Питер.

Вязкая, тягучая и липкая зеленовато-желтая жидкость внутри него при вдохе и выдохе пузырилась и лопалась, заставляя легкие дрожать.

Он не остановится.

Питер был крепок, активен, умен, его глаза сияли от жажды геройствовать, от желания снова спасти хоть кого-нибудь, словно бы он был героем своего любимого фильма «По соображениям совести», сердце Питера пылало идеей: «Спасти хоть ещё одного».

Это заставляло его ощущать себя нужным и забывать о том, что с ним происходит каждый Божий день.

Что бы ни было — он точно справится с этим.

Справится.

Верно же?

***</p>

Следующий день встречал Паркера большей неожиданностью, чем он себе представлял, когда рассуждал сам с собой на тему того, что же с ним теперь будет дальше и, что самое главное — что же предпримет Старк после выходки парня на той крыше ночью.

Стоило ему только спуститься на кухню и снова услышать раздражающий до дрожи в легких и голове звон посуды, как Мэй слишком резко выключила воду и взволнованно обернулась, посмотрела прямо на него.

Питер знал этот взгляд. Взгляд, отличающий обычных опекунов от родителей с проблемой гиперопеки — в глазах Мэй плескались сотни вопросов и волнений, которые Питер мог прочесть без труда, словно бы он был телепатом: «Стоит ли мне так поступать?», «Не будет ли ему хуже?», «Какие будут последствия?» и «Что может произойти?».

Её мозг работал за пределами понимания, анализ в её голове проходился по всему, взвешивая и высчитывая.

Питер не успел спросить женщину о её же собственных неозвученных вопросах, как она первая начала диалог с племянником, заставляя Питера встрепенутся:

— Питер… — она неуверенно перебирала пальцы рук и Питер знал этот жест. Она приняла решение касательно него. Что случилось? — Я не знаю, как так вышло, но мне звонил Старк.

Она вновь вернула взгляд на племянника. Покрасневшие глаза и сжатые губы выдавали её волнение. Ей самой было трудно. Что-то случилось.

Питер нахмурился, ожидая, что она скажет ему о том, что мужчина настойчиво интересовался состоянием Паркера, но вышло совсем не то, что он ожидал услышать и на что готовился ответить.

— Он сказал, что твоя практика с ним сейчас требует твоего полного присутствия в его башне, чтобы ты всегда мог вовремя появляться в лаборатории, и я не знаю, как он узнал, что ты болеешь, потому что знаю, что ты не хотел бы, чтобы он знал, но он мне сказал, что сможет в случае чего оказать тебе нужную помощь.

Тишина накрыла их двоих.

Что?

— Мэй, это…

Питер замолчал, не решившись продолжить, увидев, как Мэй прижала ладони к губам.

— Я слышу, как ты кашляешь по ночам, Питер. Если этот мужчина может тебе помочь, ради меня, прими этот жест. Пожалуйста, Питер. Мальчик мой…

Её губы задрожали, и нескончаемая волна стыда и боли накрыла парня с головой. Он видел, как больно делал любимой тете своим же собственным безответственным отношением к своему организму.

Очевидно, что ему ничего не оставалось, кроме как с лицом проигравшего одобряюще кивнуть женщине.

— Хорошо, Мэй. Я пойду собирать вещи.

Таким образом, он и оказался в башне Старка на «пару недель», как выразился Старк.

Мужчина встретил его на входе, дал пропуск и не завел даже приближенного диалога о кашле Питера, о проблеме, которую они оба осознавали. Но Питер был благодарен за это.