. (1/2)

Среди черной земли, усыпанной обломками домов с застывшей навеки безликой памятью, телами демонов с еще теплой живой кровью, он видит только смерть в ее самом мерзком обличье: гниющую и пугающую, забирающую все прекрасное на земле и превращающее его руками в это безжизненное, темное, остывающее окончательно уже к закату, а солнце в его глазах мелькает в зенитной точке. Оно печет его голову, нагревает останки тел, и запахи разложения проходят даже сквозь маску. Руки трясутся, когда он стягивает ее, когтями, что еще заострены до опасных лезвий, слабостью, что съедает медленно, но верно все его тело.

Среди черной земли и чужой остывающей крови Сяо знает, что не увидит ничего и никого, ни человеческого, ни божественного, даже Селестия, верная своей чистоте, скрылась от земного взора, пока в мире умирают архонты и люди. Сяо не смотрит на небо, когда хромает в сторону лагеря своего бога, не смотрит под ноги, где хрустят чьи-то кости. Но глядит вперед, и в затуманенном его взоре что-то мелькает ярко солнечным, бликом от темных осколков. Теплым и таким живым, что невольно тянет его вперед.

Он слышит мелодию раньше, чем встречает весь образ, разбирает слова странной песни быстрее, чем ушей достигает удивленный вздох, человеческий, совсем тихий, словно шорох листвы. Солнечный свет мелькает в пропадающих лезвиях, верном копье, которое он убирает последним, решив каким-то странным не поддающимся логике чувством, что незнакомец впереди — не враг. Среди черного и такого же греховного, как сам Сяо, он — светлый и чистый — кажется глотком свежего воздуха среди пропахшего гнилью мира.

Сяо замечает цветы в чужих руках, едва сорванные, с капельками росы на тонких стеблях и прозрачных лепестках. Замечает юное удивленное лицо, обращенное на него в ожидании, золотую косу на левом плече. И солнечный свет, который исходит из глаз, простых человеческих, но удивительно живых. Единственно живых среди всей смерти вокруг.

Последнее, что Сяо помнит, это твердую землю, встречающую его как родного. И чей-то тихий шепот рядом, мягкий и почему-то такой родной, хоть голоса он точно не знает.

Голос шепчет ему в темноте:

«Еще слишком рано».

И Сяо наконец засыпает.

…

Он узнает его имя первым. «Итэр» слетает с губ тихим вздохом, оседает на языке приятным отзвуком. Сяо сказал бы ему, какое красивое имя выбрал смертный, сделал бы комплимент, как принято у людей, но правда в том, что он не может и не умеет. Голос его демонический, скорее пугающий обычных людей, и Итэр с каждым вздрагиванием от его слов лишь подтверждает данное правило. Он лечит его раны — «эти травы могут помочь» говорит тихо, не глядя в кошачьи глаза, а потом прижимает пропитанные чем-то листья к его коже, — он приводит его к себе домой, неся полуживого на плече, Сяо честно пытается запомнить путь ради своей безопасности, вырваться в начале — ради безопасности странного человека, собирающего цветы среди смерти. Сяо пытается быть разумнее и убежать, но тонкие руки оказываются на удивление сильными. Они способны мягко держать стебли цветов, чтобы не разлетелись те в пыль, и одновременно удерживать одного из сильнейших адептов на кровати, не давая подняться ни на миллиметр, потому что «раны могут открыться вновь, ты можешь умереть» шепчет юный, почти детский голос.

«Итэр» кажется ему именем странным. Никого в этих краях так не зовут, никто не называет детей небесами, но Сяо готов признать: незнакомцу другое бы не подошло. Возможно, он даже дал бы ему второе, всплывшее в подсознании совсем неожиданно, когда он бредил и шел к нему, приняв светлые одежды за солнечный свет, услышав тихую обычную мелодию людей, а принял ее за зов ангелов смерти, которых давно ждал.

Сяо хочет звать его Солнцем. Надеждой, которой мелькали теплые блики глаз впереди. Спасением, что пришло к нему с цветами, запах их мягкий и тонкий, почти эфирный, как и сам странный человек. Может, с рассветом он исчезнет?

Но руки его теплые, а дыхание рядом живое, громкое. Сяо прислушивается к стуку сердца за тонкой кожей и ребрами, что его руки могут проломить на раз. Смотрит на светлые волосы, украшающие маленькую голову, череп, который он мог бы раздавить, всего лишь наступив.

Мягкие губы, которые могли бы кричать…

Кричат его голоса. Сотни душ вырываются темными мыслями, и Сяо сжимает непослушными руками голову, пытается раздавить череп уже себе, но все напрасно, напрасно. Он крепок и силен, он бессмертен и является идеальным оружием своего бога. Только воин, что носит его, может сломить пополам древко. Только воин может позволить покрыться ему ржавчиной. Его жизнь давно не принадлежит самому Алатусу, только богам.

⁃ Тише, — шепчет Итэр, и на пальцах его болтается мешочек с чем-то, пахнущим лавандой, пахнущим далекими полями, еще живыми, с запахом пыли и человеческих трудов, пахнет теплым домом и дымом, поднимающимся над трубой. Запахи успокаивают его разум, а мешочек на пальцах покачивается вслед ветру, и Итэр улыбается, когда все это действует. Сяо засыпает, впервые рядом с незнакомцем.

Второй раз за всю свою жизнь.

Сяо засыпает, и снится ему смерть. Белая и юная, с золотыми крыльями за спиной и теплым голосом у ушка.

«Еще рано», — говорит Смерть. И Сяо ей верит. Сяо знает, что контракт еще не окончен.

…

Утром цветы все еще свежие, пахнут едва-едва, а стебли стали чуть грубее, но Итэр все равно берет их аккуратно, боясь разбить напополам, собирает несколько маленьких букетов, а потом просит его подождать, совсем немного, пока солнце еще не за тучами, продвигающимися с востока, пока длится его маленькое путешествие, и на вопрос куда он молчит, опуская голову, а коса вьется по худой груди непослушным кончиком.

Сяо просит о сопровождении. Предлагает свою помощь нести букеты из полевых цветов, кои легкие, но их так много, что тонкие руки едва ли охватят все. Он знает, что где-то еще бушует война архонтов, где-то бьются его братья и сестры якши, но здесь и сейчас… время словно остановилось. За окнами ни звука, ни голосов, тишина вокруг мертвая, и только солнце, бледная копия настоящего, проходит свой медленный путь по небу, отмеряя день. Сяо все еще кажется, что все это ему снится. И раз так, он может позволить себе день рядом с этим странным человеком, вплестись в его жизнь на время и после так же гармонично выйти. Отнести с ним цветы куда-то кому-то, охранять тонкую фигуру от ветра и слушать тихий голос, что звучит как ручей, а пахнет сонными травами.

Итэр соглашается молча, откладывая ему половину цветов. Среди них Сяо удивленно замечает знакомые, тонкие колокольчики, что растут лишь в горах. Такие же когда-то любил его друг. К своему стыду, Сяо напрасно пытается вспомнить его имя и его жизнь. В памяти осталась только скорая смерть. Он был самым юным, самым светлым из них с едва ли заметной кармой, хвостом вьющимся за каждым. Сяо смотрит на свои руки, почерневшие пальцы словно от сажи. Рядом с Итэром они выглядят вдвойне грязнее, пугающе темные в его солнечном отблеске, с немного запекшейся кровью под ногтями. Сяо натягивает перчатки и подхватывает цветы. Колокольчики теперь пахнут иначе — металл портит их запах.

И земля за пределами оазиса, каким мысленно назвал домик Итэра Сяо, оказывается все такой же черной и мертвой. Звуки накрывают их куполом: далекая дрожь земли, камни падают где-то на востоке — Итэр замирает на мгновение и смотрит слишком долго в ту сторону, смотрит и губы его дрожат, а пальцы сжимаются в бессильные кулаки, — чей-то тихий крик впереди, но сколько бы адепт не вглядывался, впереди — только смерть.

«Скоро взойдет солнце», — говорит Итэр и прибавляет шагу. Сяо бежит за ним, едва ли не спотыкаясь об острые камни, удивляется, как легок шаг человека, как белоснежны его одежды даже после соприкосновения с грязью. Золото волос вьется по ветру, запахи свежей травы и цветов долетают до Сяо, и это заглушает все мерзостное вокруг, чем пропиталась, кажется, даже его кожа.

Они останавливаются у нескольких холмиков. Семь, восемь, Сяо насчитывает ровно десять, в два ряда, неровно накиданные, и одни чуть больше других. Земля свежая у ближних пяти, подмечает он, а на одном, самом большом и дальнем, лежат поломанные бусы.

Белые бусинки блестят на солнце, часть из них треснуты, накрыты обгоревшими остатками кисти, и колени у Сяо дрожат и подгибаются, пока Итэр подходит к нему и шепчет что-то быстро и тихо, старается успокоить, вот только Алатус почти ничего не слышит.

«Воробей» — вспоминает он. Его называли так, но имя, конечно, не настоящее. Они давали прозвища друг другу, потому что так легче было сохранить память. Моракс говорил, это важно. Записывать имена в историю, высекать на камнях и нести потомкам, нести людям, которые останутся — «если останутся, если они еще остались». Сяо не понимал этих ритуалов, Сяо говорил, что его может забыть хоть весь мир, но…

«Тише», — шепчет ему Итэр, и это первое, что он слышит, когда просыпается. Руки сжимают стебли до такой силы, что они почти ломаются. Итэр освобождает их из напряженных пальцев, колокольчик за колокольчиком. Свои он уже куда-то положил, и Сяо слишком долго смотрит в одну точку, чтобы заметить — другие холмики преобразились.

Он не знает, когда именно подошел ближе, видит только, что кончики сапог упираются в насыпанную землю. «Только холмики, безликие и едва ли различимые». Он не уверен, знает ли Итэр, какой и кому принадлежит.

— Здесь похоронили семью, — говорит он шепотом, и вокруг все звуки вдруг смолкают. Далекие раскаты грома — «электро архонт в гневе страшен», — завывания ветра — «дракон рассекает небо, но осталось ли что-то от земли», — падение метеоритов. — Две девочки и их мать, — его голос течет среди темноты, позволяет хвататься как за соломинку.

— А там? — Сяо слышит свой голос словно в отдалении, пальцы сжимают нервно длинный рукав, потому что цветов его давно лишили. — Это же якша, да?

На вопрос ему не отвечают. Колокольчики в светлых пальцах вдруг встают полукругом, Сяо не сразу замечает магию, но стебли вдруг оказываются переплетены, лепестки касаются друг дружку в стройном ритме. Венок вкладывается ему в руки, и взгляд двух солнц безмолвно просит об услуге.

Он считает это честью. Венок падает на старую землю, уже высохшую, притопленную по краям. Бусины последний раз мелькают на солнце, прежде чем скрыться цветами. На черном полотне они выглядит светлыми до неприличия, горящими как свечи с огнями надежды.

«Прости», — шепчет Сяо, но якша его уже давно не слышит. Рядом с ним уснули еще девять, но Алатус даже не знает их имен. Он хочет спросить у Итэра, хочет узнать, откуда тот узнал о колокольчиках, откуда вообще узнал об этом месте, о захороненном друге и их связи, но… За спиной давно никого нет.

Цветы остаются последним прощанием.

…

Жизнь возвращается слишком медленно, быстрее она утекала из этих земель кровавой рекой, и Сяо не уверен, что вернется она полностью. Люди удивляют его своей верой. Там, где он видит только опустошение, они — строят планы, а планы превращают в дома. Они возводят высокие стены, говорят о восстановлении и… молятся новому богу.

Моракс уходит на заслуженный покой, как и все остальные шестеро архонтов. Сяо думает лишь мгновение, прежде чем оставляет контракт с незаполненной датой. Он не хочет уходить от своего бога, но если быть честным до конца — ему просто некуда уйти.

Цветы на холмах не вянут, не исчезают. Земли остаются нетронутыми, и он посещает могилу старого друга еще сотню раз не только для прощаний. Он надеется увидеть. Смотрит вдаль не прекращая, приходит ночью и ранним утром, в пекло дня и прохладу вечеру.

Иногда он ночует у маленьких холмиков, пока люди не подобрались и к ним, не сравняли память с землей. Не выкинули цветы и не уничтожили кости.

Итэр не появляется так долго, что он начинает забывать его имя. Его светлые одежды — они были длинными или короткими, были ли они вообще белыми, а может ему кажется, может он забыл их истинный цвет. Его золотые волосы были заплетены, но он не помнил, как именно. Сяо бродит среди утихающего мира, где и архонты, и люди просто… устали. И не находит себе ни покоя, ни дома.

В одной деревне убегает ребенок. Он слышит об этом, когда патрулирует лес, защищая людей от демонов, не придает сначала особого значения — человеческие проблемы для людей, а не адептов, — а потом находит его тело.

Демона — над ним. Сяо не помнит, как давно сражался с такой же ненавистью.

На следующий день жители находят ребенка сами. Он слышит надрывный женский плач, прячется за деревьями, прекрасно зная, что уже ничем не поможет. Это его вина — не уберег, не смог. Не поймал демона вовремя, не выследил по следам, не убил. Сяо сжимает до хруста древко копья, жмурится изо всех сил, стараясь прогнать голоса в голове, но внезапно под веками мелькает что-то слишком яркое, светлое. Всего на секунду образ виден, когда он распахивает глаза. Золотая коса, светлые одежды — все же они совсем белые, как у ангела или у смерти. Сяо делает шаг навстречу.

Пустота делает к нему второй.

Сяо приходит на могилы ранним-ранним утром и наконец не ошибается. Венки, один — сплетенный, второй — плетется в тонких пальцах, на этот раз из идентичных белых цветов. Сяо и сам такие любил, они росли высоко-высоко, в далеких горах, что адепты все чаще думали закрыть лишь для себя. Смертным в них было скорее опасно, они падали, и хрупкие тела их разбивались, а их осталось столь мало после всего.

Цветы собрать было сложно, почти нереально, если не было крыльев. В руках Итэра — целая дюжина. Он не удивляется, когда слышит шаги, не вздрагивает, руки его — точными движениями продолжают плетение.

— Они хотели их увидеть, — говорит он, когда Сяо останавливается прямо за спиной. Золотые волосы пахнут теми же травами, что и тогда. Немного усыпляет, словно Сяо среди поля дурман-травы, словно он задремал на поляне и солнце греет его через кроны нежно и трепетно. — Она рассказывала ему сказки о волшебном цветке в горах, где живут адепты, а он мечтал собрать их для нее и сплести венок.

— Они? — спрашивает Сяо, помня, что ребенок был только один. Одна из могил кажется слишком большой для его тела. Его до дрожи пугает и количество венков.

— Матери редко переживают детей, — говорит Итэр спокойно и больше не отвлекается.

Сяо хочет его потрясти. Схватить за плечи и поднять над землей, трясти так долго, пока голос не перестанет быть столь спокойным, уставшим словно. Скучающим.

Сяо хочет сказать: «Они умерли! Умерли из-за меня, а ты плетешь тут чертовы венки, чертовы цветы для тех, кто мог жить, но умер из-за меня!»

Они умерли, и сколько умрет еще. Сяо боится считать, сколько оставил позади. Он всегда направлял копье только против демонов, не трогал людей, защищал не каждого, но всех разом.

Он не хочет считать, сколько на самом деле погибло по его вине, пусть и косвенно. А Итэр точно знает. Его венки плетутся и плетутся, цветы украшают все новые могилы, и от этого хочется убежать. Сяо отшатывается в страхе, видит на мгновение за золотой косой на спине острую косу смерти, и ему кажется, что на этот раз все не иллюзия. Итэр предвестник, падальщик, что слетается на смерть. Кружит и кружит вокруг людей, которых Сяо спасти уже не в силах.

Солнечные глаза встречаются с его, и жестокие миражи исчезают. Итэр — улыбается надтреснуто одним уголком, смотрит на него понимающе и склоняет голову к правому плечу.

— Если хочешь убежать — убегай. Бояться меня… нормально.

Сяо остается. Его ноги врастают в землю, руки опускаются вдоль тела безвольно, но душа хочет вырваться и спрятаться от двух солнц, что прожигают в нем дыру. Если прислушаться, можно услышать сердце. Сяо насчитывает тридцать ударов, слушает дальше, но ничего необычного не происходит. Сердце напротив — человеческое. Дыхание двигает грудь и плечи, ветер треплет спутанные локоны. Руки немного дрожат на холоде, а на мизинцах осталась зеленая краска от листьев.

— Я хочу остаться, — говорит он немного неуверенно, но этого достаточно.

Руки протягиваются к нему за помощью, и Сяо помогает подняться человеку, слушая, как тот проклинает мягко хрустящие коленки. Солнце выглядывает из-за туч, люди где-то рядом разговаривают о горе, о погоде, о продолжающейся жизни. Сяо бросает последний взгляд на два венка и почти на грани сознания слышит тихий-тихий шепот.

«Еще не время».

Часы продолжают отсчитывать дни пульсами человеческого сердца.

…

Итэр живет в отдалении от всех. Здесь нет ни ближайших деревень, ни нормальных дорог, ни даже повсюду встречающихся путешественников. Сяо приходится идти с ним через грубые корни деревьев, выходящих из земли, раздвигать руками царапающие ветви и пытаться не отпустить холодную маленькую ладошку.

— Почему бы не выбрать место поближе? — спрашивает он в пустоту. Рядом слышится уставший смешок, а в лицо бьет незамеченная ветка. Где-то наверху проскакивает белка, роняя ему на волосы пыль.

Сяо никогда не чувствовал жизнь в более ярких красках.

Дом Итэра остается почти таким же нетронутым, как он его помнит. Кровать словно сохранила его тепло, вмятину от его умирающего когда-то тела, запах трав, въевшийся в подушки — он все еще усыпляет его, зовет мягко в теплые сны, где нет ни контрактов, ни демонов, есть только шепот Итэра, отчего-то он точно уверен, что есть, царство сна — грезы этого смертного. Дом совсем маленький, он сравнивает его невольно с дворцом, что возвышался когда-то в долине Гуйли, дом совсем тихий — а гавань была такой шумной и все места, где селились теперь люди, никогда не были такими спокойными, как эта светлая комната. Дом встречает его как старого друга — в чайник падают засохшие листья и цветы, и Итэр напевает что-то, когда заваривает теплый напиток, — как человека, живого, дышащего, нуждающегося в чем-то таком, маленьком уголке для отдыха, где никто его не потревожит — «хочешь, я остановлю пока время?» — шутит человек, и Сяо улыбается, качая головой, лишь удивляясь немного, почему вопрос звучал без улыбки. Дом ему нравится.

Сяо знает, что это спокойствие его лишь отравляет.

Ветер не достигает этих мест, скалы не видны за пыльными стеклами, молнии не врезаются в старые деревья, и странная мысль мелькает на задворках бессмертного сознания — знают ли боги вообще об этом месте.

Вокруг них только лес. Тяжелые стекла дрожат, когда Итэр мелькает по комнате и дергает старые рамы, впуская в комнаты запахи хвои и свежести. Половицы скрипят под двумя парами ног, но вся эта затхлость, древность возможно и немного упадок действуют лишь успокаивающе. Сяо расслабляется окончательно то ли от заваренного чая — «он успокаивает, и я положил твои любимые цинсинь», — то ли от мягкого голоса, что рассказывает ему о всех, кто когда-то встречался ему на пути, о старых королях и юных детях, о странствующих купцах и обычных стариках. Сяо слушает, не перебивая, засыпает под тихий голос, под истории о старом и новом. Он не уверен, скольких людей успел увидеть Итэр.

Скольким он успел сплести венки.

Когда сон находит его, Сяо думает лишь на краткое мгновение, задается вопросом, какие цветы выбрал бы Итэр для него.

Он засыпает с улыбкой.

…

Но время не замирает этой ночью и следующей. Проходит утро за утром, их разговоры не заканчиваются, но часы для его отдыха давно иссякли. Он уходит однажды, решив не прощаться, идет на зов других якш, которые все еще сражаются, и кому как ни Сяо знать, что битва их — бесконечна.

Демоны просыпаются снова и снова, не дают убить себя окончательно, и только жизни оставшихся пятерых якш стоят между ними и хрупким человеческим миром.

…

Сяо сражается. Бонанас сетует на его безрассудство, ругает за каждую полученную рану, но исправно лечит их все. Ее стихия приятно холодит раны, вода омывает их все и становится розовой-розовой, иногда — немного грязной, но пока еще не черной от темнеющей кармы.